Тысячелетний путь литературы

Это тот самый период, когда начинают выстраиваться во фронт два строя: строй блюстителей старины и исконно русских традиций, или, если угодно, славянофилов, и строй тяготеющих к Западу как передовой культуре. И те и другие – люди, несомненно, достойные, взять хотя бы ближайший период – начало девятнадцатого века: Чаадаев Петр Яковлевич (1794–1856) – мыслитель, общественный деятель. Родился в старинной богатой дворянской семье. Получил хорошее домашнее образование, был дружен с А. С. Грибоедовым, будущими декабристами Н. И. Тургеневым, И. Д. Якушкиным. Во время Отечественной войны 1812 участвовал в Бородинском сражении, ходил в штыковую атаку при Кульме, был награжден русским орденом св. Анны и прусским Железным крестом. Однако же был вольнодумец, подрыватель государственных и культурных основ! Пожалуй, чудом избежал участи декабристов, впрочем, объявлен сумасшедшим и запрещён к публикации в России!

«На смену вере приходила европеизированная культура», – говорит А. М. Панченко. Опять же, говоря научно, была искусственно создана параллельная, отличная от традиционной православной, система духовно-нравственных ценностей, что явилось неизменным следствием раскола церкви. Но эта искусственная система так и не смогла (как и последующие) заменить собой Православие.

В самом деле: сколько лет прошло от эпохи Петра I до наших дней? Ещё и трёхсот не исполнилось. А нынче уже ситуация такова, что «русским быть в России преступно», – заканчивает свою мысль в вышеупомянутой статье Н. М. Коняев. Вот что! После трёхсотлетнего монголо-татарского ига Русь поднялась и окрепла, а теперь слова «русский», «русское» вызывают, в крайнем случае, стыдливый румянец. И ничего, дескать, у нас своего хорошего не было, и быть не может, и Пушкин-то Александр Сергеевич – так только, подражание Байрону или ещё кому… Вот такие последствия реформ Петра I уже заставляют не только серьёзно задуматься и принимать немедленные меры, но и сделать переоценку его деятельности. Тут главное – не перегнуть палку в другую сторону.

Впрочем, сам-то Пётр I не стыдился быть русским, и не будем взваливать нашу стыдливость на могучие плечи предка. Но вот что надо отметить: несомненно, в это время произошла успешная, возможно, даже невольная попытка отделения церковной жизни от государственной, светской. И произошло это именно в духовной сфере и, конкретно, в литературе. Обратимся опять к труду А. М. Панченко: «Между тем руководство культурой постепенно переходило к Петру… Петровские реформы пронизывала идея полезности … Петр выдвинул другой тип писателя. Интеллектуал, сочиняющий по обету или внутреннему убеждению, был заменен служащим человеком, пишущим по заказу или прямо «по указу»«. Конечно, для быстрейшего проведения реформ, для скорейшего внедрения в сознание современников новых идей требовались писатели, способные написать о них. Основной упор делался не на то, что хочется кому-то, чьей-то душе, а на то, что необходимо стране в данное время. В подтверждение этого опять обратимся к Панченко: «При Петре Россия произвела множество новых для нее «вещей» – флот, библиотеки, общедоступный театр, Академию наук, парки и парковую скульптуру; она произвела новые одежды, новые манеры, новый стиль общения; она произвела даже новую столицу. Производство вещей потеснило производство слов, отчего петровскую эпоху иногда называют «самой нелитературной» эпохой русской истории. Означало ли это упадок литературы? B известном смысле – да, означало. Естественным было ухудшение стиля… Если при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче писательство было прерогативой и привилегией людей с правильным гуманитарным образованием, то при Петре возникло и быстро размножилось племя дилетантов… Дилетантизм – это также симптом упадка… Но во всем этом были и плодотворные моменты. Апофеоз вещи был связан с фабульной и сюжетной свободой. B песенниках первых десятилетий XVIII в. сохранился цикл песен o «драгой вольности». Петр и его питомцы «воспевали вольность драгую». О какой «вольности», какой свободе идет речь? Разумеется, не o политической и не o духовной. Речь идет o свободе быть частным человеком, o свободе бытового поведения. Один из актов «драгой вольности» – литература. Она не только служит практическим потребностям. Она также развлекает. B этой сфере писатель не скован ни церковной идеологией, ни государственным заказом. Он волен в выборе тем и сюжетов. Этот сдвиг в литературном быте был тоже своего рода реформой – с далеко идущими последствиями». Настолько далеко, что доходят они до наших дней. Изучение истории без анализа и выводов – пустое занятие. Делать выводы и извлекать уроки: «дилетантизм – симптом упадка» – это так верно и так актуально. Несомненно, возникновение условий для появления новых стилей и направлений – это шаг вперёд, это мощный толчок к развитию литературного процесса. Это преддверие Золотого века Русской литературы. Но как бы отреагировал Пётр I, если бы сказали ему тогда, что буквально через сто лет после его смерти «наследники» его идей выйдут бунтовать к его памятнику на Сенатскую площадь. А ещё через девяносто, в городе, им основанном, свергнут династию, к которой он принадлежал, во имя призрачных идеалов, занесённых ветром в то самое окно, которое он открыл. Потому, что зёрна этих идеалов легли как раз на ту часть почвы, которую сам Пётр и возделал, отделив исконно русскую культуру от культуры официальной, светской, ориентированной на западную культурную традицию. И сегодня мы очень остро ощущаем разницу между тем, что принесли на Русь Кирилл и Мефодий, и тем, что насадил Пётр I, руководствуясь, несомненно, благими намерениями. Дилетантизм особенно страшен в духовной жизни, в незнании собственной истории и истории родной культуры и литературы, в её отрицании, что равносильно отрицанию самого себя! Конечно, наивно думать, что сам Пётр I не понимал, что Европа хуже всякой чумы боится укрепления Российской мощи. Но направить по нужному пути запущенную им машину мог только он сам. А потому по сей день исследователей его жизни интересует, почему здоровый, крепкий, в полном расцвете творческих и физических сил, царь умер в самое неподходящее время, и вообще, почему такие видные и значительные фигуры, как Александр Невский или Пётр I вдруг неожиданно уходят из жизни в решающий момент истории?

Но главное, нужно понять то, что наше время делает возможным преодоление последствий тех ошибок, или вернее сказать, компромиссов. Никто нынче не гонит никого в Православие из-под палки. Другое дело – наивно думать, что так все завтра и побегут в церковь, обеспечив стопроцентную явку. Но вот решить вопрос духовного просвещения – это, думается, в наших силах. Пора понять, что внедрение нового нужно осуществлять не путём уничтожения национальной культуры и традиций, а путём разумных компромиссов, с учётом национальных особенностей мышления и восприятия власти. Чувства патриотизма и любви к Родине нынче не менее актуальны, чем во времена Куликовской битвы. Ну что за писатель без Родины, даже если она обошлась с тобой круто в своё время. Даже у перелётных птиц есть Родина. А что до того, что трудно и прочее.… А когда на Руси было легко? Когда люди с голоду не умирали: при царе, при коммунистах? Когда мы жили беззаботно? Ну, разве что в «брежневский застой», то-то водочки попили. Тихое житьё может быть в трудах, а может и в праздности. А можно, трудясь физически, томиться в праздности духовной.

2

В целом, XVIII век стал суровым испытанием для русской культуры и для русской духовности. Манифест Екатерины II 1764 года «О разделении церковных имуществ» окончательно лишил монастыри всех принадлежавших им вотчин, а это значит, они утратили экономическую поддержку. Надо пояснить, что с момента появления на Руси монастырей, организация их внутренней жизни отличалась нередко строгостью уставов: насельники вели весьма ограниченную в бытовом отношении жизнь, питались по обычным меркам довольно скудной пищей, тем не менее, были монастыри, имевшие богатейшие запасы. Это давало экономическую и идеологическую самостоятельность, вело их к росту и процветанию, и еще монастырские запасы порой выполняли роль экономической страховки, например – в голодные неурожайные годы. При этом, как вы понимаете, они не брали «процент» за пользование «активами», они вообще раздавали безвозвратно, кормили голодающих, количество которых нередко во много раз превышало число насельников монастыря. Таким вот образом, задолго до появления на Западе страховых обществ и самой политэкономии, в России – в зоне земледелия «повышенного риска» стабилизировались экономические кризисы в сельскохозяйственном производстве. И монастыри были не только центрами просвещения, но и основой экономической мощи России, поскольку она была страной аграрной. Конечно, далеко не все монастыри могли себе это позволить, были и такие, где едва сводили концы с концами. Все зависело от статуса обители – имела ли она право на государственные дотации, размеров, места расположения и количества и размеров принадлежащих ей земель. Но далее, в том же XVIII веке, последовал указ императрицы Анны Иоанновны «О непострижении в монашество никого, за исключением вдовых священнослужителей и отставных солдат, и о наказании ослушников». Теперь уход в монахи стал подвигом вдвойне, поскольку за это грозила пожизненная каторга! Таким образом вплоть до XIX века подрывались духовные и экономические основы нашего государства. Происходило это, опять же, по причине европеизации России, попытке перестроить не только её экономику, быт, но и весь уклад жизни. И если это исходило от монаршей власти, от монархов с «европейскими» взглядами на устройство страны, то всё оборачивалось неизменными бедами, и порой непоправимыми последствиями…