Страница 14 из 15
Конечно, первый вопрос, который у меня возник, был таким: в какой позе нужно сидеть, когда занимаешься медитацией долгое время? Фотографии йогов, которые закидывали ноги за голову, отбивали всякую охоту думать в этом направлении. Однако в ходе самой практики мне стало ясно, что смысл «поиска своей позы» заключается просто в том, чтобы занять такое физическое положение, в котором можно неподвижно сидеть, почти не отвлекаясь. Мне казалось, что в основе любой позы зачастую лежит склонность «позиционировать» себя так или иначе, поэтому я выбрал самое простое и незатейливое положение – на скамейке для медитации.
Когда во время медитации я стал пользоваться низкой скамьёй (на которую садятся, преклонив колени), то понял, что это лучшее положение для длительной практики, в котором проще всего сохранять неподвижность. Многие годы эта поза была для меня идеальной. Однако со временем мои колени стали слабеть, и в конце концов я понял, что из‑за постоянного сидения на полу с согнутыми коленями у меня перенапрягались суставы, что делало позу исключительно неудобной. Когда я подолгу занимался медитацией, боль в коленях становилась настолько сильной, а вставать после практики было так трудно, что я решил изменить положение.
Существуют два типа боли, возникающей в связи с медитацией. Первый тип исчезает почти сразу после того, как вы встаёте. Такая боль – форма глубинного освобождения от стресса и облегчения, порой она может быть весьма сильной, но уходит после окончания интенсивной медитации. Другой тип боли иногда возникает, когда из‑за продолжительной практики организм перенапрягается. Поскольку утренняя медитация в течение всего дня негативно сказывалась на моих коленях, я попробовал применять во время практики дзафу, дзен-буддийскую подушку для медитации, на которой нужно сидеть, согнув ноги перед собой, а не сидя на ногах.
Многие годы меня устраивала эта позиция, и мне удавалось подолгу сохранять неподвижность в так называемой бирманской позе, где ноги не кладут друг на друга, – они свободно и удобно лежат согнутыми на полу перед практикующим.
Однако со временем проблемы с позвоночником, с которыми я столкнулся в юности, пройдя через операцию в девятнадцать лет, снова неотвратимо заявили о себе. Любая практика – даже самая короткая – превратилась в медитацию на переживании боли. Да, такие медитации полезны, но они весьма утомляют.
В этот период мои занятия стали нерегулярными. Тогда я стал больше концентрироваться на боли тех людей, с которыми мы почти ежедневно общались по работе, заключавшейся в помощи умирающим, чем на достижении каких‑либо собственных успехов. Это, скорее, была медитация на сострадании вселенской боли, чем традиционная практика осознанности. Однако осознанность живёт своей жизнью, и, когда человек однажды обретает её, она сохраняется, независимо от того, какие ещё практики или трудности входят в нашу духовную жизнь. Поэтому такое развитие открытости сердца также способствовало ясности ума.
Итак, после более чем двадцатилетней практики мне пришлось отказаться от подушки дзафу и пересесть на стул.
Я чувствовал себя профаном, сидя на стуле, наблюдая за подростковыми проявлениями ума, который боялся отказываться от представления о себе как о «йоге, восседающем на подушке». Время от времени я громко смеялся, замечая, с каким отвращением ум покидает свою безопасную территорию. «Как я могу практиковать непривязанность, если не могу сидеть в непривычной для себя позе?!» Медитация, судя по всему, стала чересчур предсказуемой. Она стала больше напоминать базовый лагерь альпинистов, чем исследовательскую экспедицию к следующему горному хребту. Когда я сменил позу, обнаружились определённые тонкие моменты искусственности, накопившейся во мне. Пришло время умирать. Подниматься над всякой мыслью о том, что можно спрятаться за образом «буддиста», вступать в неразделимый простор сердца. Переставать становиться кем‑то и просто быть.
Новая поза на стуле стала для меня очень удобной, и при этом её весьма легко удалось усвоить – я садился, сложив руки на коленях и обеими ногами упираясь в пол, спокойно дыша, и погружался в созерцание настолько глубоко, насколько позволял момент. А поскольку благодаря этой позе моя медитативная практика всё больше и больше сливалась с повседневной жизнью, она также подарила мне немало озарений. Эта поза была настолько естественной, что каждый раз, когда я садился на стул, я невольно обращался к наблюдению за дыханием и пространством, в котором пребывает всё происходящее.
Когда медитация ещё глубже проникла в моё сердце, это вывело практику на совершенно новый уровень. Моя повседневная жизнь всё больше сливалась для меня с практикой.
Спустя пару лет медитации на стуле из‑за дегенеративных изменений в позвоночнике я больше не мог и пяти минут просидеть на стуле, постоянно не меняя положения тела.
С изменением состояний тела менялся характер практики, хотя её суть всегда заключается в том, чтобы принимать ум в пространство милосердного внимания. Я перестал медитировать, сидя на стуле, и стал медитировать, лёжа на кровати.
Именно в этот момент, несколько лет назад, я стал совершенствовать и на постоянной основе применять целительные медитации, которые прежде были предназначены для наших друзей и пациентов. Каждый день я направлял в болезненную область исцеляющее милосердие и непосредственное внимание. И организм откликнулся: я исцелился.
Теперь я снова могу подолгу сидеть на стуле. И немного удаётся сидеть даже на подушке. Однако я не забыл о том, чему научился, и продолжаю, помимо прочего, медитировать в постели. Просыпаясь, я отмечаю, на вдохе или на выдохе происходит пробуждение, и углубляюсь в созерцание; поэтому я начинаю каждый день из глубины ясного сознавания. Я никогда не «жду момента, чтобы заняться медитацией».
Поиск, который поначалу был столь многообещающим и выглядел таким необъятным – исследование природы вселенной, – сузился настолько, что способен уместиться только на лезвии мига.
Выбор учителя
Быть целостным человеком сложнее, чем быть святым. Быть человеком – значит ни от чего не отстраняться и ничего от себя не скрывать. Это значит признать факт «полной катастрофы», по выражению грека Зорбы.
Когда психологи из Гарвардского университета отправились в Индию, вооружившись разнообразными психологическими тестами, чтобы оценить психику нескольких духовных личностей, достигших высокого уровня развития, оказалось, что некоторые из них были «на грани психического расстройства». Мощными техниками и сосредоточением, наработанным в ходе длительной практики, «прикрывались» многочисленные неразрешённые проблемы. Эти люди в совершенстве овладели методом, унаследованным от учителя своей традиции, однако их нельзя было назвать «целостными людьми». Это умелые ремесленники с глубокими неразрешёнными и не интегрированными проблемами, связанными с детством, отношениями с близкими, контролем, властью, сексуальностью и страхом. В них нет свободного проявления открытости сердца или ясности ума.
Джидду Кришнамурти говорил: «Святые не были в полной мере людьми. Большинство из них были, скорее, невротиками. Их развитие было односторонним. Учите юношей искусству слушания и обучения, а также искусству наблюдения. Если вам удалось это, вы научили их всему».
Когда по приглашению я оказался на трёхдневной конференции по психологии духовности, в которой участвовали некоторые из упомянутых выше психологов из Гарвардского университета, а также Его Святейшество Далай-лама, я всё больше проникался словами Далай-ламы: «Моя единственная религия – это доброта». Кроме того, он сказал, что «мы можем жить без религии или медитации, но мы не способны выжить без человеческой чуткости».
Поскольку ум склонен приписывать совершенство другим людям так же, как он приписывает несовершенство самому себе, я советую при выборе учителя всегда сохранять глубокое понимание того, что почитать следует учение, а не учителя. Бывают моменты, когда нужно оставить своего учителя, как сделал Будда, и двигаться дальше – к иному учению, чтобы следовать за своим сердцем и увидеть, что дух закалился и «урок усвоен». Но некоторые учителя, на тонком уровне привязанные к стремлению сохранить учеников, чтобы «не растерять свою аудиторию», рассказывают фантастические мифы о мучительной потере себя и используют нагруженные ассоциациями термины – скажем, сангха или сатсанг. Вспомню предупреждение Далай-ламы: «Остерегайтесь таких учителей!»