Robbie Williams: Откровение

И наконец все тут обретает смысл. Такое он спеть – может. Забавно, говорит Джонни, что на этом этапе они с Гари Гоу думают: а может, спеть «люблю свою жизнь» – это уже чересчур? Боятся, что неправильно поймут.

Но Роб на этот раз абсолютно уверен. Он сказал, «вот именно это я хочу чтоб мои дети сказали мне, я хочу, чтоб они получили этот дар – я хочу, чтоб они это сказали без страха, и я сам скажу это не боясь».

Через пару дней после написания этой песни я приезжаю к Робу в Лос-Анджелес, и он ведет меня через заднюю дверь, на двор, где он обычно сидит курит, и открывает компьютер. Обычно когда он кому-то хочет поставить новую песню – он спрашивает, даже если вопрос немой. Но на этот раз – нет.

Он просто анонсирует как факт. «Тут вон хит получился», – говорит он.

И включает.

«Как странно, – размышляет он, – что она появилась самой последней».

В следующие месяцы из-за песни David’s Song многие интервьюеры будут спрашивать его про Дэвида Энтховена. И Роб будет очень просто объяснять.

«Он много раз спасал меня. Он был настоящим мудрецом. Лучшие советы давал. Духовный отец мой. И еще – друг дражайший. Я обожал его компанию, просто быть с ним рядом – я тогда чувствовал себя спокойным, защищенным. Он сам был когда-то наркоманом – и героиновым, и много каким еще – но излечился, очистился, причем вытащил себя по книге – он все понял, проникся и жил с тех пор в соответствии с правилами. И вот поэтому он несколько раз спасал мне жизнь. Потому что моя наркомания уже меня привела на край могилы практически, а он меня вытащил и поставил на нормальный путь. Он занимался моей карьерой и следил за моим здоровьем с большой любовью. Без него в моей жизни навсегда останется огромная пустота. Сам Дэвид был очень храбрым, мужественным. И если он чего и хотел от меня и от людей, с которыми я работаю, так это – храбрости. Всегда идти вперед с добром и смехом, вообще смеяться сколько можешь. Вообще чему я от него научился до того, как он покинул эту планету – это вот тому, что мы все должны быть храбрыми, добрыми, бесконечно смеяться и дело делать».

Потеря близкого человека еще и тем страшна, что невозможно предвидеть, какую форму она примет в будущем. Она может стать настолько гигантской, что ты и сам не заметишь, как оказался полностью в плену, но при этом скорбь может и миллионом разных других путей находить к тебе путь. В местах и моментах, о которых бы ты никогда не подумал. Два месяца спустя Роб давал первый концерт после смерти Дэвида, и там произошла краткая паническая ситуация – пропал лэптоп Роба. Но тут кто-то понял, куда и почему он запропастился. Дело в том, что обычно, когда Роб выходил на сцену, компьютер он оставлял в гримерке. И они все поняли, почему: Дэвид его забирал.

И вот такие напоминания, от крошечных до крупных, – они будут постоянно возникать тут и там.

«Когда это происходит и ты пытаешься с этим справиться, то каждый раз когда задумываешься об этом или заговариваешь, возникает странная тишина, – говорит он. – Ответа нет, и слов соответствующих не найти».

Через тринадцать дней после смерти с Дэвидом прощаются в церкви Святого Луки в Челси. Церковь заполнили скорбящие – он был щедрым, добрым. После прочувствованной речи Тима Кларка, которая завершается словами «Я уверен, что его доброта, смех и чувство ответственности не пропадут, а теперь обнимемся покрепче», Роб запевает прощальную песню. На нем розовый костюм – как он объяснит, «совершенно подходящий для этого парня и его негасимой энергии». Песня, которую он поет с тихой болью под аккомпанемент отрешенной гитары Гая, – это “Moon River”.

«Думаю, если б я спел до выступления Тима, то у меня получилось бы хорошо, – скажет он позже. – Но вот увидеть такую глыбу, как Тим, расстроенным – это меня выбило из колеи. Я с трудом допел. Глаза опустил, ни на кого не смотрел. Я чувствовал, что слова мои вот-вот закончатся – сил не хватало их выговаривать».

Но – выговорил, и из-за хрупкости слова эти получились еще более нежными и болезненными. Некоторое время кто-то прислал Робу запись, которую тот никогда не слышал – оригинальное демо “Moon River” Генри Манчини. «В мире столько дерьма происходит, а эта прекрасная запись напомнила мне, что вообще-то люди – прекрасные создания, способные на многое. Я запись переслал Дэвиду, он мне ответил по мейлу: «Я весь в слезах, парень, эх как ты меня пробил-то».

После службы люди общаются на лужайке и тропинках. Даже здесь, в такой ситуации, кто-то хочет завладеть вниманием Роба, так что он настораживается, когда к нему подходит и здоровается некий небольшого роста старичок. Старичок объясняет, что с Дэвидом учился в школе – тут Роб слегка смягчается – а зовут его Майк Д’Або и он написал песни “Handbags and Gladrags“ и “Build Me Up Buttercup”. Он рассказывает, что в детстве Дэвид был эдаким другом-храбрецом, который подбивал на всякое, на что он сам бы не отважился, даже если поначалу это всякое означало кидаться камешками в уток.

Д’Або удаляется. Подходит другой человек, говорит: «Он очень любил тебя».

«Знаю, – голос Роба дрогнул. – А я как его любил…»

«Ты обогатил его жизнь».

«А он мою спас».

Глава 3

Сентябрь 2016 года

Он вернулся в Лондон и готов к очередной круговерти. Газета The Sun возьмет у него интервью, публикация которого откроет и его новую кампанию по продвижению, и его новую стадию публичной жизни. Вчера он, лежа на кровати в сьюте отеля, то ли случайно, то ли чтоб подбодрить себя, пересмотрел показания Хью Гранта и Стива Кугана по запросу Левсона.

В ожидании журналиста Роб вспоминает свое самое первое интервью «Сану» – он еще тогда был членом группы Take That. Им всем посоветовали в ответах «быть уклончивыми». «Мы шли на это интервью чуть ли не в штаны наложив. Сейчас мне 42 года, и я уже в штаны наложил – вдруг скажу что-то не так, как надо? Хотя как надо там сделать, в любом случае не получится».

От The Sun пришла Джеки Свифт. Она – личность энергичная, взволнованная, дружелюбная. Они начинают беседовать, и более всего ей, по-видимому, комфортно, когда они делятся историями о тревогах. Не очень понятно – это у нее такая тактика, желание отличиться или просто она сама такая. Роб вежливо перечисляет весь свой широкий спектр тревог и страхов, и говорит: «А вот сейчас я нервничаю? Не в этот конкретный момент. Но сейчас без четверти час только. Еще не вечер».

И затем в первый раз – их будет много в следующие месяцы – он произносит строчку, которую придумал с Дэвидом Хокни: «Мой уровень самооценки или мой уровень реальной уверенности всегда был хронически низок, но в карьере мне все же удавалось продвигаться далеко. Я вот сейчас оглядываюсь и думаю: нет, не был я уверенным, но был я, сука, чертовски отважным! За это я себя могу по спинке похлопать».