Страница 16 из 27
Театр открывается в шесть часов утра, а закрывается вечером в промежуток времени с шести до девяти часов. Любой желающий японец может прийти в театр с женой и детьми, прихватив с собой провизию. Ее он может приобрести прямо в театре и провести тут целый день.
По поводу игры актеров мне сказать практически нечего, так как, во-первых, пребывание мое в театре было очень непродолжительным, а во-вторых, для полного понимания происходящего на сцене требовалось гораздо более глубокое знакомство с японской театральной традицией, чем я располагал тогда. Тем не менее представление произвело на меня гораздо более яркое впечатление, чем я мог предполагать, и оно мне понравилось больше, чем все то, что я видел на наших подмостках. Утром 22-го числа я покинул сэра Гарри Паркеса и вернулся в Иокогаму, где обнаружил господина Арнольда Кроссли из Галифакса.
Услышав, что мистер Сано приготовил для меня великий подарок, пригласив к себе домой пять величайших художников Японии для рисования этюдов, сэр Гарри и леди Паркес, мистер и миссис Маунси и мистер Кроссли изъявили желание составить мне компанию. Мистер Сано великодушно пригласил их тоже.
Комната, в которой мы все собрались полюбоваться работой приглашенных художников, оказалась внушительного размера помещением, причем обставлять его по европейской моде мистер Сано не стал. Художники расположились на коленях прямо на полу, устланном, как во всех японских домах, циновками. В центре комнаты также на полу постелили красный войлок. На этом войлоке с помощью грузиков раскатали рулон слегка шероховатой бумаги. Художники вооружились кусочками древесного угля, закрепленными в очень тонких бамбуковых держателях 40 см длиной; плоскими кистями из оленьей шерсти шириной от 3 до 7 см и длиной около 2 см, круглыми щетками из бамбука и белых волокон овощных культур диаметром около 1,5 см, а также большим количеством воды в большом тазу, тушью нескольких цветов.
Особый интерес вызвал у меня один пожилой живописец, специализирующийся на изображении цветов, которого отличал особый целомудренный юмор, а его художественный дар нисколько не уступал способности к невинной шутке. В своем творчестве он использует тушь, индиго, гуммигут (млечный сок некоторых тропических растений), кармазин и краснозем. Еще один из художников добавляет в свои краски пигмент под названием кровь дракона.
Художник, которому выпало рисовать первым, выступает вперед, кланяется в японской манере и занимает свое место перед расстеленной бумагой. Этот пожилой творец минуту или две задумчиво взирает на бумагу и приступает к делу, ради которого его сюда пригласили. Прицелившись бамбуковым держателем уголька, он касается поверхности бумаги в четырех или пяти местах, где остаются едва заметные точки. После этого плоской кистью шириной примерно 8 см, смоченной в туши, он, практически не отрывая ее от бумаги, наносит неразборчивое изображение серо-черного цвета. Кистью меньшего размера художник намечает рядом с этой серой массой нечто напоминающее несколько перьев, затем, чуть дальше, появляется конец свисающей ветви. Вернувшись к верхнему обрезу листа бумаги, он рисует ветвь вниз до соединения с веткою, нарисованной сначала. Теперь рисуется глаз, за ним клюв, а дальше художник наносит несколько мазков краски, и нашему взору открывается изображение, появившееся меньше чем за четверть часа, петуха и курицы, клюющих зерна на фоне ветки дерева. Причем обратите внимание, большая часть туловища курицы скорее обозначена, чем нарисована, так как туловище петуха нарисовано серой краской (которую мастер нанес с самого начала в виде бесформенной массы), и, поскольку белая курица просматривается на фоне черного петуха, границы черного цвета обозначают в основном туловище курицы. Мистер Сано любезно подарил мне на память этот забавный набросок.
Тот же самый художник затем изобразил нам пейзажик; но едва ли стоит упоминать о том, что японские пейзажи уступают своим очарованием изображениям птиц, рыб, насекомых и цветов.
Теперь свое место перед бумагой занял старый живописец цветов, о котором я говорил выше. Он какое-то время смотрел на лист, как будто мысленно изображал на нем композицию цветов, уже сложившуюся у него в уме, и, как предыдущий художник, поставил на бумаге две или три точки углем. Потом взял на кисть немного зеленой краски и приступил к раскладке там и тут листьев пиона. Листья появлялись от одного только его прикосновения кистью к бумаге. Но притом что он время от времени несколько изменял тон краски на кисти, все части листа получались одного и того же оттенка. Новой кистью он изображал красные цветы пиона, оттеняя каждый лепесток с помощью небольшого количества воды на бумаге до того, как вода успевала полностью впитаться.
Сворачивая бумагу от нижнего ее края (так делают все художники для продолжения работы в верхней части листа), пожилой художник рисует лепестки распустившегося бутона. Теперь жидкой тушью он изображает одновременно цветы и бутоны магнолии, затем располагает композицию из розовых лепестков, напоминающих цветы миндаля, а в конце формирует композиции красной массы таким манером, чтобы она выглядела как торчащие лепестки бутонов алых цветов.
Пятна краски, нанесенные таким способом, тщательно распределяются в строгом соответствии с законами составления композиции. Стебли растений протягиваются с таким расчетом, чтобы соединить воедино все разрозненные элементы картины. Японские художники овладели такой техникой безукоризненно. Дальше добавляются чашечки цветов, потом наступает очередь тонкой доработки изображения, заключающейся в нанесении жилок на несколько листьев, тут и там добавляются штрихи краской неразбавленного цвета, а также темные точки. Исходя из моего знакомства с творчеством европейских художников, я сомневаюсь, что кто-то из них мог бы создать набросок такого уровня совершенства за промежуток времени, достаточный нашему японскому художнику для сотворения своего шедевра. И невзирая на то что меня учили профессии чертежника и в молодые годы мне как раз пришлось изучать растения и рисовать цветы, приходится признать свою неспособность к сотворению настолько стремительно рисунка, сравнимого с чудом, явившимся сегодня нам.
Молодая дама, которая, насколько я понял, числится художником-флористом при императрице, как раз изобразила небольшой желтый цветок. Но он выглядит так, будто его только что купили на цветочном базаре, так как корни этого цветка остаются завернутыми в бумагу. На составление этого наброска у дамы ушло минут десять. Она уступила место молодому человеку, нарисовавшему утку в полете. При этом он использовал технику живописи, показанную нам автором первого произведения. При этом мастерство, с каким прорисовывалось тело птицы с игрой света, тени и контура, просто поражало воображение. Кисть весьма внушительной ширины наш мастер погрузил в воду и отжал ее пальцами до практически сухого состояния. Затем он погрузил эту кисть в жидкий раствор туши, причем волосяной пучок отогнул наружу таким образом, что он принял форму полумесяца. Выпуклость или центральную часть кисти он теперь на мгновение погрузил в густую тушь, и волосяной пучок самопроизвольно выпрямился. Отделив в сторону два или три волоска, молодой творец погрузил их в темную краску. При этом волоски так и остались торчать в сторону от волосяного пучка. Натренированным движением художник единственным мазком изобразил туловище утки со всеми тенями и обвел его контур. Контур получился за счет торчавших в сторону волосков. А оттенки вышли за счет того, что темная краска не успела пропитать кисть полностью. Теперь появился клюв, за ним лапы, а затем оперение хвоста. Мастер добавил глаз, шею, ноги и несколько завершающих мазков. Так перед нами возник восхитительный набросок утки в полете.
После появления еще парочки или тройки рисунков перед сукном снова становится на колени мужчина среднего возраста, рисовавший одомашненных птиц, и начинает тушью изображать нечто, что все мы принимаем за морской пейзаж. Как предыдущий художник, этот джентльмен наносит одновременно некий фон и прорисовывает контур уже известным нам приемом. После завершения рисунка того, что мы воспринимаем как волны, и когда мы ждем, что художник нарисует в воде рыб или джонки на ее поверхности, он просто добавляет несколько точек и темных мазков. И подписывает свое имя. Затем он поднимает рисунок, чтобы мы его как следует рассмотрели. К нашему изумлению, мы видим вереницу крыс, одна или парочка из которых выделяются из общей массы. То, что мы приняли за морские волны, оказывается только лишь фоном, на котором проступают округлые спины белых крыс; животные возникли из самой белой бумаги.