Страница 45 из 52
Суммируем особенности американской традиции в исследовании Бородинского сражения. Во-первых, обращает на себя внимание то, что интерес в США к Бородину, вспыхнув в 1812–1813 гг. не без участия русских официальных представителей в Америке, вскоре быстро иссяк. Он возродился только на рубеже XIX–XX вв., когда американцы начали задумываться о кардинальном пересмотре своего места и своей роли в мире. В рамках обновленного американского самовосприятия, которое к середине ХХ в. оказалось связанным с идеей супердержавности, интерес к природе «русской силы» оказался вполне естественным. Столь же естественным стало стремление ответить на вопрос о характере стратегических и тактических ошибок, допущенных предводителем объединенной европейской армии в борьбе с Россией в 1812 г. Поскольку к концу ХХ в. с Россией как со сверхдержавой было покончено, интерес американцев к Бородинским событиям заметно стал ослабевать. Во-вторых, американская историография оказалась в ХХ в. во многом связана с британской традицией изучения русской кампании Наполеона. Это, в частности, проявилось в попытках найти новые ракурсы и, до некоторой степени, новые методики в исследовании Бородина. В-третьих, сохраняя известную беспристрастность в характеристике событий 1812 г., американские авторы, вместе с тем, подобно своим британским коллегам, пренебрегли масштабным использованием первоисточников, ограничиваясь, в лучшем случае, опубликованными документальными материалами. Беспристрастность, нередко в соединении с холодной отстраненностью (счастливым исключением является, пожалуй, только книга Кэйта), не позволяла американцам понять, почувствовать и проникнуть в человеческий контекст событий русской кампании Наполеона. В-четвертых, начало XXI в. ознаменовалось ростом интереса американской историографии к событиям 1812 года в России и к Бородинскому сражению в том числе. Можно допустить, что это связано не только с появлением в Америке двух историков, которые являются выходцами из бывшего СССР, но и с процессами своеобразной «глобализации» и интернационализации в рамках рассматриваемой нами тематики, а также с новыми, порою неожиданными внешними вызовами, с которыми сталкиваются США сегодня.
Итак. Историческая память о Бородинском сражении являет собою ряд самостоятельных историографических традиций, тесно связанных с особенностями исторического развития каждой нации. Несмотря на многократно провозглашавшееся стремление к «исторической объективности», мы чаще всего имеем дело с набором во многом замкнутых национальных традиций и интерпретаций памяти о Бородинском сражении. И все же преодоление «ловушек» национальной памяти, по нашему мнению, возможно. Во-первых, путем их выявления и идентификации, что мы и попытались сделать в 1-й главе. Во-вторых, путем обращения почти исключительно к первоисточникам, старательно обходя тем самым «капканы», возникшие в национальных историографиях. В-третьих, через процедуру «внутреннего включения» в характер жизни, чувств и языка сражавшихся на Бородинском поле людей.
Отечественная традиция изучения войны 1812 г. и Бородинского сражения длительное время находилась, большей частью, под влиянием и контролем властных институтов (монархическо-патриотических или советско-патриотических). Методами изучения были, в лучшем случае, позитивистско-традиционалистские или, в худшем варианте, – иллюстративно-восторженные. Человеческий аспект исследований был подчинен задаче последовательного воспроизведения заранее заданной схемы, которая, в свою очередь, покоилась на причудливом переплетении мифологем, освященных властью. С середины 1980-х гг. начался процесс быстрого расширения исследовательского инструментария, стали предприниматься попытки к постановке проблем, идущих вразрез с устоявшейся традицией. Параллельно с этим заметно усилилась и тенденция к чисто спекулятивному, поверхностному воспроизведению реалий 1812 года.
Зарубежные традиции изучения проблем 1812 года представлены несколькими национальными сегментами, нередко имеющими исключительно свою, неповторимую логику развития. Как правило, обращение к событиям Русской кампании Наполеона оказывалось связанным с особенностями того или иного этапа национальной истории французов, немцев, поляков, итальянцев, британцев, американцев и других народов. В конце ХХ – начале XXI в., наряду с ростом разнообразия методологических подходов и «интернационализацией» тем, одновременно обозначилось и стремление к сужению источниковой базы и поверхностному, нередко беллетризированному, подходу в описании событий 1812 года.
Двухсотлетний юбилей 1812 года вызвал определенный всплеск интереса к истории войны[543]. Прошел ряд важных конференций, в том числе международного характера, как в России, так и за рубежом, на которых неизменно подчеркивалась, во-первых, необходимость соединения достижений российской историографии, в особенности, последних двух десятилетий, с методологическими и презентационными поисками зарубежных коллег, а во-вторых, важность использования, наряду с новыми методологическими подходами и тематическими ракурсами, традиционных, позитивистско-фактологических, методов в изучении феномена 1812 года и Бородинского сражения в частности.
Глава 2
Армия Наполеона и ее солдат
Человеческое измерение социального организма
Армия Наполеона и ее солдат…
Что заставляло наполеоновского солдата идти в бой, драться и умирать под Бородином? При всем многообразии проявлений индивидуальных чувств, характеров и мотиваций существовала и некая общая для всех схема поведения, заставлявшая многотысячные массы людей действовать так, а не иначе. Каково было устройство и действие этой сложнейшей машины социо- и психовласти? Каковы были социокультурные установки наполеоновского солдата? Из чего состояли тело и душа Великой армии? Только на фоне этой общей матрицы поведения и чувств можно понять и оценить те поступки живых людей, из которых, собственно, и оказалась соткана история Бородинского сражения.
2.1. Историография темы
Предметом научного интереса армия Первой империи стала с середины XIX в. Однако вплоть до ХХ в. внимание исследователей было сосредоточено на описании чисто военных структур и слабо затрагивало социальный, социокультурный и психологический уровни проблемы[544]. Только в 1904 г. вышла первая работа, автор которой капитан (позже – генерал) Тикси, выступивший под псевдонимом Ж. Морван, попытался дать антропологическую картину наполеоновской армии[545]. На основе главным образом мемуарной литературы и документов из «Корреспонденции Наполеона» автор предпринял попытку осветить такие проблемы, как порядок конскрипции, деятельность администрации, материальное стимулирование солдат и офицеров, роль маршей и сражений в жизни наполеоновского солдата, природа его энтузиазма и морали. На фоне достаточно поверхностного представления о наполеоновской армии, которое было широко распространено благодаря трудам Тьера, Мишле, Вандаля и др., работа Морвана предлагала критический взгляд на механизм функционирования армии Первой империи.
С 1930-х гг. берет начало просопографическое направление. Ж. Сис представил уникальный словарь генералов и адмиралов эпохи Революции и Первой империи[546]. Завершались 1930-е годы выходом книги генерала Ш. де Голля, в которой автор попытался вписать армию Первой империи в историческую эволюцию вооруженных сил Франции[547]. С начала 50-х гг. изучение структур наполеоновской армии возобновилось[548], после чего на протяжении 60-х и 70-х гг. вышла целая серия работ[549], осветивших не только социальное происхождение воинов Первой империи, их возрастную, образовательную структуры, роль военных в пополнении наполеоновского дворянства, но также затронувших проблему социальной ориентации и социальных связей внутри армии. Теперь армия Наполеона выглядела уже не как безмолвный механизм в руках великого диктатора, но как сложнейший, во многом самовоспроизводящийся и воздействующий на самого Наполеона организм.
543
О противоречивости воздействия юбилейных мероприятий на результативность изучения событий 1812 года см.: Земцов В. Н. Память, убивающая прошлое (О праздновании юбилеев Большой европейской войны 1812–1814 гг.) // Запад, Восток и Россия: историческая политика и политика памяти. Вопросы всеобщей истории. Вып. 16. Екатеринбург, 2014. С. 208–223.
544
См., например: Sicard M. F. Histoire des institutions militaries des française. P., 1834. T. 3; Susane L. Histoire de l’ancie
545
Morvan J. Le Soldat imperial. 1800–1814. P., 1904. T. 1–2. Были не лишены интереса и работы А. Шюке и Ф. Массона, в которых в бóльшей степени, чем у Морвана, присутствовал личностный элемент: Chuquet A. Épisodes et portraits. Plusieurs portraits de soldats de l’Empire. P., 1910; Masson F. Cavaliers de Napoléon. P., s. a.
546
Six G. Dictionaire biographique des généraux et amiraux de la Révolution et l’Empire. P., 1934. T. 1–2. Сегодня это направление блестяще продолжают Д. и Б. Кюнтэны: Quintin D. et B. Dictio
547
Gaulle Ch., de. La France et son armée. P., 1938; Idem. Vers l’armée de métier. P., 1934.
548
Godechot J. Les institutions de la France sous la Révolution et de l’Empire. P., 1951; Brunon J. Grenadiers de Napoléon. P., 1955.
549
Brunon J. et R. La Grande Armée de 1812. Marseille, 1960–1962; Baldet M. La vie quotidie