Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Важным этапом в осмыслении историографии 1812 г., в том числе и Бородина, стала книга Н. А. Троицкого «Отечественная война 1812 года. История темы»[281]. Отметив, что тема Бородина оказалась особенно «засоренной» в нашей литературе «издержками стереотипного мышления и фактическими ошибками», и прежде всего в отношении оценок противника, Троицкий призвал «устранить конъюнктурщину, заданность и, оставив все ценное из старого, двигать изучение темы вперед по-новому»[282]. Однако оставалось неясным, как именно по-новому надо было «двигать изучение темы», но, главное, складывалось впечатление, что все беды стереотипного отношения к войне 1812 г., к Бородину, к противнику проистекали исключительно от «конъюнктурщины». С этим нельзя согласиться хотя бы потому, что чуть ли не самым важным «прародителем» идеи о безоговорочной победе русских над Наполеоном в Бородинской битве был Л. Н. Толстой, далекий в своем творчестве от того, чтобы выслуживать блага и почести от властей предержащих.

Стремлением выделить ряд конкретных проблем в новейшем изучении Бородина и охарактеризовать степень их разрешения были отмечены публикации начала XXI в. А. В. Горбунова, Л. Л. Ивченко и монография И. А. Шеина, вышедшая в 2002 г.[283] В обобщающем историографическом труде 2013 г. А. И. Шеин дал убедительную ретроспективную картину развития отечественной историографии применительно к войне 1812 г. и Бородинскому сражению в частности. Свою работу, написанную во многом с позиций современного «научно-критического» направления, автор построил на основе такой периодизации развития исторической мысли, которая снимает жесткое разделение авторов по их социально-политической принадлежности[284]. Не менее интересна и в своем роде знаковой оказалась монография Л. Л. Ивченко «Бородинское сражение. История русской версии событий»[285]. Изучив «комплекс знаний» о битве и «источниковую базу историографических построений», автор попыталась доказать, что «решения русского командования были более взвешенными и продуманными, а действия более осмысленными, профессиональными и результативными, чем это представлено в великой легенде». Не во всем разделяя выводы Л. Л. Ивченко, мы, тем не менее, увидели в появлении ее работы явный признак перехода отечественной историографии 1812 года к тому, что принято сегодня называть «новой историографией», «интеллектуальной историей» и, до известной степени, «историей представлений»[286].

Как бы ни странно это звучало, но память русских о Бородине стала складываться еще до того, как произошло сражение. После вторжения в июне 1812 г. «армии двунадесяти языков» происходившее все более и более осмысливалось русским сознанием как событие не исторического, но космологического значения, связанное с покушением на какие-то базовые, первичные духовные основания России и русскости. И решительное сражение с этой инородной, чуждой по духу опасностью должно было стать решающим для жизни и смерти всего русского. 22 августа[287] 1812 г. поручик Ф. Н. Глинка, участник великой битвы, позже ставший одним из первых историков и публицистов темы Бородина, был у вечерни в Колоцком монастыре: «Вид пылающего отечества, бегущего народа и неизвестность о собственной судьбе сильно стеснили мое сердце», – напишет он чуть позже[288]. Многие из русских офицеров, кто смог, побывали в те дни в монастырской церкви. «Есть в жизни положения, более отмечающие некоторые дни ее, – писал о днях кануна Бородина П. Х. Граббе. – Не особенною деятельностью памятны они; скорее можно, напротив, назвать их страдательными. Это какое-то отражение внешнего мира в душе вашей… Эти кризисы нравственного образования, на целую жизнь действующие»[289].

Этот великий духовный подъем, который пережили вначале отдельные люди, 25 августа охватил всю русскую армию, когда в середине дня по полю пронесли икону Смоленской Божьей Матери, вывезенную из пылающего города на разбитом зарядном ящике. Множество описаний мощнейшего нравственного воздействия, произведенного на русских воинов, которые оставлены нам отечественными мемуаристами, подтверждаются свидетельствами со стороны войск Наполеона[290]. Эта процессия стала ритуалом, когда каждый православный воин соотнес свое бытие и свой дух с неким первоначалом. Конкретная, осязаемая реальность становилась для него до известной степени эфемерной, воскресал мифический момент извечного. Предстоящий бой теперь воспринимался многими как некое жертвоприношение, и этот разрыв исторического времени заранее включал грядущее сражение в круг сакрализированных русских архетипов[291]. Стоит ли удивляться, что в день Бородинского сражения история увидела картину исключительного единодушия всех его участников с русской стороны[292]. Единодушие было и в ощущении победы, одержанной к концу дня над Наполеоном. Оно складывалось из того очевидного факта, что Наполеону не удалось разбить русскую армию, что он вынужден был остановить свои атаки, что русская армия продолжала держать оборону и намеревалась бороться дальше. Трудно указать с определенностью, какие обстоятельства заставили Кутузова принять решение о возобновлении боя на следующий день и насколько он сам был уверен, что это произойдет[293]. Но общее мнение, в том числе даже такого убежденного сторонника «скифской тактики», как Барклай-де-Толли, было продолжать сражение. Весть о Бородине как о победе восприняли в Москве и Петербурге[294], об этом было объявлено и с церковных амвонов.

Последовавшие за этим трагические события – отступление к Можайску, затем к Москве, оставление ее без боя и страшный пожар второй столицы – заставили современников отнестись к Бородинской битве как к неудаче. Многие в правительственных кругах, и прежде всего Александр I и Ростопчин, были склонны винить Кутузова, который ввел их в заблуждение, «присвоив себе победу». Позже, в 1813 г., когда неприятель был уже изгнан из России, значение Бородинского боя предстало широким общественным кругам уже в новом свете. В вышедшей в том же году в Москве анонимной книжке «Русские и Наполеон Бонапарт» говорилось о Бородине так: «Можно поздравить с победой не только знаменитое российское воинство, но и весь человеческий род. На Бородинском поле погребены дерзость, мнимая непобедимость, гордость и могущество избалованного счастливца»[295]. Из этого сложного комплекса чувств, вызванных мощным духовным подъемом, своего рода космологическим озарением национального бытия, сменой настроений и суждений о сражении в течение непосредственной борьбы с Наполеоном, и вырос удивительный феномен русской памяти о победе на Бородинском поле.

Тесным образом с этой начальной историей «русского Бородина» связан и вопрос о том, как воспринимали Наполеона и его «общеевропейскую» армию русские современники. Скажем сразу, что почти все они отдавали себе отчет в силе и могуществе Наполеона и его войск. В сентябре 1812 г. в письме великой княгине Екатерине Павловне Александр I писал, что ему приходится иметь дело с «адским противником, в котором самое ужасное злодейство соединено с выдающимся талантом»[296]. «Кто не жил во время Наполеона, – скажет позже А. И. Михайловский-Данилевский, – тот не может вообразить себе степени его нравственного могущества, действовавшего на умы современников. Имя его было известно каждому и заключало в себе какое-то безотчетное понятие о силе без всяких границ»[297].

281

Троицкий Н. А. Отечественная война 1812 года. История темы. Саратов, 1991.

282

Там же. С. 77, 97.

283

Горбунов А. В. Бородинское сражение в новейшей отечественной историографии (1989–1999 гг.) // Воинский подвиг защитников Отечества: традиции, преемственность, новации. Вологда, 2000. С. 135–151; Ивченко Л. Л. Историография Бородинского сражения // Там же. С. 124–135; Ее же. Актуальные вопросы изучения Бородинского сражения в современной отечественной историографии // Бородино и Наполеоновские войны. Битвы, поля сражений, мемориалы. М., 2003; Шеин И. А. Война 1812 года в отечественной историографии. М., 2002.

284

Шеин И. А. Война 1812 года в отечественной историографии. М., 2013.

285

Ивченко Л. Л. Бородинское сражение. История русской версии событий. М., 2009.

286

Не можем не отметить в этой связи и ряд наших статей, посвященных историографии 1812 года и Бородина (Земцов В. Н. «Образ врага» в русской историографии Бородинского сражения: рождение традиции //Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. М., 2002. С. 246–267; Земцов В. Н., Тотфалушин В. П. Историография // Отечественная война 1812 года. Энциклопедия. М., 2004. С. 309–316; Их же. Историография // Отечественная война 1812 года и освободительный поход русской армии 1813–1814 годов. Энциклопедия: В 3 т. М., 2012. Т. 2. С. 60–77), а также соответствующих разделов в монографии (Земцов В. Н. Великая армия Наполеона в Бородинском сражении. Екатеринбург, 2001. С. 7 –120; Его же. Великая армия Наполеона в Бородинском сражении. 3-е изд., испр. и доп. М., 2008. С. 7 –70). Значительный интерес представляет также кандидатская диссертация М. В. Шистерова (Шистеров М. В. Отечественная война 1812 года в зарубежной историографии. Дисс…канд. ист. наук. Екатеринбург, 2009).

287

Все даты этого раздела, посвященные дореволюционной отечественной историографии, даны по старому стилю.

288

Цит. по: России двинулись сыны. Записки об Отечественной войне ее участников и очевидцев. М., 1988. С. 203.

289

Там же. С. 403–404.

290

Fain A.-J.-F. Op. cit. T. 1. P. 11; François P. 788–789; Lejeune L.-F. Mémoires. P., 1895. P. 207; Rapp J.Op. cit. P. 199; etc.

291

См., например: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд. М., 1984. С. 108; Успенский Б. А. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема) // Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. М., 1996. С. 9 –70.

292

См.: Предтеченский А. В. Бородинский бой и русская общественность // ЛГУ. Ученые записки. Серия исторических наук. № 19. Вып. 1. Л., 1938. С. 101–110. В оглавлении статья названа «Бородинский бой и русское общественное мнение».

293

Так, в записке, отправленной вечером 26 августа Барклаю-де-Толли, русский главнокомандующий объяснил намерение возобновить сражение тем, что «всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю всей артиллерии» (Кутузов М. И. Письма, записки. М., 1989. С. 325), но в письме Ф. В. Ростопчину того же дня об этом обстоятельстве умолчал (Там же. С. 325–326).

294

Донесение Кутузова о Бородинском сражении было получено в Петербурге в день Святого Александра Невского. Император, который узнал о сражении со слов Кутузова, слушая в день своего тезоименитства обедню в Александро-Невском монастыре, воспринял это, конечно же, не только как случайное совпадение.

295

Цит. по: Предтеченский А. В. Бородинский бой. С. 110.

296

Цит. по: Казаков Н. И. Наполеон глазами его русских современников // Новая и новейшая история (далее – ННИ). 1970. № 3. С. 44–45.

297

Михайловский-Данилевский А. И. Описание Отечественной войны 1812 г. 2-е изд. СПб., 1840. Ч. 1. С. 138.