Страница 45 из 47
Неприязнь к Ремизову Набоков сохранял и в американские годы. Как свидетельствует Э. Филд, он и его жена не желали слышать ни одного доброго слова о сочинениях Ремизова. «Единственное, что в нем было хорошего, – сказал ему Набоков, – это то, что он по-настоящему жил литературой» (Field 1986: 188). Весьма убедительным представляется предположение М. Безродного, что Набоков вывел Ремизова и его жену Серафиму Павловну под именами Олег и Серафима Комаровы в романе «Пнин» (Безродный 2001). Прообразом Комаровых можно считать похожую супружескую пару в рассказе «Василий Шишков» (1939) – «обширная дама (кажется, переводчица или теософка) с угрюмым маленьким мужем, похожим на черный брелок» (Набоков 1999–2000: V, 411; указано: Блищ 2013: 197).[23]
2–20
… так непрочно, / так плохо сделана луна, / хотя из Гамбурга нарочно / она сюда привезена… — Обыгрываются слова безумного Поприщина из «Записок сумасшедшего» Гоголя: «Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, когда вообразил себе необыкновенную нежность и непрочность луны. Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается» (Гоголь 1937–1952: III, 212).
2–21
Однажды мы под вечер оба / стояли на старом мосту. / «Скажи мне, – спросил я, – до гроба / запомнишь – вон ласточку ту?» / И ты отвечала: «Еще бы!» // И как мы заплакали оба, / как вскрикнула жизнь на лету… / До завтра, навеки, до гроба, – / однажды, на старом мосту… – В ардисовском сборнике «Стихи» (1979) и последующих изданиях стихотворение печаталось без разделения на строфы под названием «Ласточка». Набоков в интервью телевидению Би-би-си (1962) назвал его самым любимым из своих русских стихов и следующим образом пересказал не знающим русский язык журналистам: «There are two persons involved, a boy and a girl, standing on a bridge above the reflected sunset, and there are swallows skimming by, and the boy turns to the girl and says to her, „Tell me, will you always remember that swallow? – not any kind of swallow, not those swallows, there, but that particular swallow that skimmed by?“ And she says, „Of course I will,“ and they both burst into tears [В нем двое персонажей, мальчик и девочка, они стоят на мосту над отраженным закатом, мимо них над самой водой проносятся ласточки, и мальчик поворачивается к девочке и говорит ей: „Скажи, запомнишь ли ты навсегда вон ту ласточку? – не любую ласточку, не вон тех ласточек, а именно ту ласточку, которая пронеслась мимо над самой водой?“ И она говорит: „Конечно, запомню“, и оба начинают плакать (англ.)]» (Nabokov 1990c: 14).
Стихотворение продолжает богатую русскую традицию стихотворений о ласточках, берущую начало с «Ласточки» и «На смерть Катерины Яковлевны, 1794 году июля 15 дня приключившуюся» Державина (подробней см.: Сурат 2009). Двойное указание с эмфазой «вон ту» сближает набоковскую «Ласточку» с «Ласточками» Ходасевича (1921), где использована эта же форма (ср.: «Вон ту прозрачную, но прочную плеву / Не прободать крылом остроугольным, / Не выпорхнуть туда, за синеву, / Ни птичьим крылышком, ни сердцем подневольным» [Ходасевич 1989: 139]; наблюдение М. Ю. Шульмана). Правда, как следует из пояснений Набокова в интервью, он, в отличие от Ходасевича, имел в виду не подъем вверх, а полет вниз, к воде, что скорее напоминает «Ласточек» Фета: «Вот понеслась и зачертила – / И страшно, чтобы гладь стекла / Стихией чуждой не схватила / Молниевидного крыла» (Фет 1959: 107).
Место действия исподволь задает элегические темы прощания, расставания, предчувствия вечной разлуки (ср. в знаменитой «Песне цыганки» Я. П. Полонского: «Мы простимся на мосту»). О подобном предчувствии в сходных обстоятельствах, на свиданиях со своей юношеской возлюбленной, Набоков вспоминал в «Других берегах»: «… в разгар встреч мы слишком много играли на струнах разлуки. В то последнее наше лето, как бы упражняясь в ней, мы расставались навеки после каждого свидания, еженощно, на пепельной тропе или на старом мосту, со сложенными на нем тенями перил, между небесным месяцем и речным, я целовал ее теплые, мокрые веки и свежее от дождя лицо, и, отойдя, тотчас возвращался, чтобы проститься с нею еще раз, а потом долго взъезжал вверх, по крутой горе, к Выре, согнувшись вдвое, вжимая педали в упругий, чудовищно мокрый мрак, принимавший символическое значение какого-то ужаса и горя, какой-то зловеще поднимавшейся силы, которую нельзя было растоптать» (Набоков 1999–2000: V, 293).
2–22
«Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моей любимой мечтой» – цитата из «Путешествия в Арзрум» Пушкина (Пушкин 1937–1959: VIII, 463). По замечанию И. А. Паперно, «Путешествие в Арзрум» могло послужить для Набокова моделью использования документального материала во второй и четвертой главах «Дара», поскольку Пушкин включал в свои путевые заметки сведения, заимствованные из целого ряда литературных источников (Паперно 1997: 498). Вопреки предположению исследователя, статья Тынянова о «Путешествии в Арзрум» (1936), в которой приводится ряд примеров «деформации» материала у Пушкина, никак не могла повлиять на повествовательную стратегию Набокова, ибо она вышла в свет уже после того, как вторая и четвертая главы романа были вчерне закончены.
2–23
Смешные двустишия о бабочках <… > помнишь: «Надет у fraxini под шубой фрак синий». – Имеется в виду крупная бабочка-ночница Catocala fraxini (рус. голубая ленточница, или голубая орденская лента) из семейства совок (Noctuidae).
В повести Толстого «Детство» «синий фрак с возвышениями и сборками на плечах» носит учитель Карл Иванович (Толстой 1978–1985: I, 16).
2–24
«То не лист, дар Борея, то сидит arborea». – Прилагательное arborea («древесная») входит в латинское номенклатурное название нескольких бабочек. По предположению Д. Циммера, здесь речь идет о маленьком мотыльке Phyllodesma (ранее Epicnaptera) japonica arborea (рус. коконопряд/шелкопряд Блекера) из семейства коконопрядов (Lasiocampidae). Эти мотыльки в состоянии покоя имитируют сухой древесный лист (Zimmer 2001: 225).
Первый стих двустишия представляет собой реминисценцию из стихотворения Пушкина «Румяный критик мой, насмешник толстопузый…» (1830), в котором описывается унылый деревенский вид: «Где речка? На дворе у низкого забора / Два бедных деревца стоят в отраду взора, / Два только деревца. И то из них одно / Дождливой осенью совсем обнажено, / И листья на другом, размокнув и желтея, / Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея» (Пушкин 1937–1959: III, 236).
2–25
… в двух шагах от дома <… > он внезапно указал Федору концом трости на пухленького, рыжеватого, с волнистым вырезом крыльев, шелкопряда из рода листоподобных, спавшего на стебельке, под кустом <… > Мохнатое, крошечное чудовище <… > было как раз привезенная новинка, – и где, в Петербургской губернии, фауна которой так хорошо исследована! <… > через несколько дней выяснилось, что эта новая бабочка только что описана, по петербургским же экземплярам, одним из коллег отца… – Набоков смешивает шелкопряда Блекера (см. выше) с двумя другими видами, шелкопрядом выемчатокрылым Phyllodesma (ранее Epicnaptera) ilicifolia и шелкопрядом осиноволистным Phyllodesma (ранее Epicnaptera) tremulifolia, эпитеты которых указывают на их сходство с листьями соответственно остролиста и осины. Житомирский энтомолог Г. Ф. Блекер, первым описавший новый вид шелкопряда под названием Epicnaptera arborea по экземплярам из Санкт-Петербургской губернии, заметил, что он близок к этим листоподобным видам, но отличается от них во всех стадиях развития. По его сведениям, Epicnaptera tremulifolia в Санкт-Петербургской губернии не водится, а Epicnaptera ilicifolia встречается редко (Блекер 1908).
23
Внешность самого Ремизова Набоков описал дважды. Рассказывая жене о случайной встрече с ним в редакции парижского журнала La Nouvelle revue française, он писал ей: «Ремизов похож на евнуха, а также на шахматную фигуру, уже взятую (do you see my point. Чуть криво стоит на краю столика, малоподвижная и резная). Толстоватый, короткий, в наглухо застегнутом пальто. Был очень сладок со мной» (Набоков 2018: 250; Nabokov 2015: 252; письмо от 8 февраля 1936 года). В «Других берегах» говорится, что Ремизов «необыкновенной наружностью» напомнил Набокову «шахматную ладью после несвоевременной рокировки» (Набоков 1999–2000: V, 317; в английских вариантах автобиографии Ремизов не упомянут).