Страница 44 из 47
2–10
… не он, а ведомство городских путей сообщения оказывалось в накладе – и притом на гораздо, гораздо большую сумму (норд-экспрессную!)… – Восклицание в скобках добавлено в издании 1952 года (Grayson 1994: 23; ср.: Современные записки. 1937. Кн. LXIV. С. 107). Без него читатель едва ли мог понять, что речь идет о воображаемом путешествии в старую Россию на «Норд-Экспрессе» – поезде класса люкс, ходившем по маршруту Париж – Берлин – Петербург с 1896 года до начала Первой мировой войны. О поездках на «Норд-Экспрессе» Набоков вспоминал в «Других берегах» (Набоков 1999–2000: V, 234–235), писал в «Защите Лужина» и «Подвиге» (Там же: II, 346; III, 113–114).
2–11
… он кончиком пальцев задевал мокрую хвою… — В «Современных записках»: «кончиками пальцев» (Кн. LXIV. С. 107).
2–12
… данлоповую полосу от Таниного велосипеда… — прилагательное образовано от названия английской фирмы «Данлоп» (Dunlop, основана в 1890 году), производящей автомобильные и велосипедные шины.
2–13
… большой, крепкий и необыкновенно выразительный дом <… > плыл навстречу <… >идя на всех маркизах… – Маркиза – матерчатый навес над окном и балконом.
2–13а
… два кисленьких, исподлобья глядящих гимназиста, двоюродные братья Федора: один в фуражке, другой без, – тот, который без, убит спустя лет семь под Мелитополем… – Автобиографическое подразумевание. Набоков имеет в виду своего кузена и друга детства барона Георгия (Юрия) Рауша фон Траубенберга (1897–1919), корнета Сводно-гвардейского кавалерийского полка Добровольческой армии, убитого в бою с красными на севере Крыма 21 февраля 1919 года. Ему посвящено два стихотворения Набокова: «Как ты – я с отроческих лет…», датированное январем 1919 года, и «Памяти друга» («В той чаще, где тысячи ягод…», не датировано); в стихотворении «Сновиденье» («Будильнику на утро задаю…», 1927) убитый друг является лирическому герою во сне. О дружбе с Юрием и его гибели Набоков писал во всех трех вариантах своей автобиографии, каждый раз с новыми подробностями (ср.: Nabokov 1951: 138–139; Nabokov 1966: 196–200, 203; Набоков 1999–2000: V, 272, 275–276).
2–14
… обоими замеченный гротеск: невозмутимый мотоциклист провез в прицепной каретке бюст Вагнера. – До середины ХХ века мотоциклетную коляску называли кареткой. По-немецки фамилия Wagner (букв. «каретник») и существительное Beiwagen (мотоциклетная каретка) – это однокоренные слова, что создает не только визуальный, но и лингвистический гротеск (Сендерович, Шварц 1999: 354). М. В. Ефимов усмотрел в этой зарисовке ироничный намек на многочисленные высказывания об актуальности Вагнера для современности ряда деятелей Серебряного века и, в частности, Блока (Ефимов 2014: 261–262).
2–15
И бывало, они играли так: сидя рядом и молча воображая, что каждый совершает одну и ту же лешинскую прогулку <… > к речке, к Pont des Vaches, и дальше, <… > по Chemin du Pendu, родные, не режущие их русского слуха прозвания… — Набоков описывает путь из своего фамильного имения Выра в Батово, имение его бабушки по отцовской линии М. Ф. Набоковой (урожд. фон Корф, 1842–1926). «Коровьим мостом» (фр. pont des vaches) в семье Набоковых называли деревянный мост через реку Оредеж, а «Дорогой повешенного» (фр. chemin du pendu) – парковую дорогу в Батово, некогда принадлежавшее матери К. Ф. Рылеева, одного из пяти повешенных декабристов. Как писал Набоков в «Speak, Memory», англоязычной версии своей автобиографии: «Two tutor-and-governess raised generations of Nabokovs knew a certain trail through the woods beyond Batovo as „Le Chemin du Pendu“, the favorite walk of The Hanged One, as Rileev was referred to in society… [Два поколения Набоковых, воспитанные домашними учителями и гувернантками, знали одну тропу через лес за Батово как „Le Chemin du Pendu“ – по ней любил прогуливаться Повешенный, как в свете называли Рылеева (англ.)]» (Nabokov 1966: 63; ср. также: Pushkin 1990: 434; Nabokov 1998: 126).
2–16
… на бертолетовом снегу… — Имеется в виду имитация снега из бертолетовой соли.
2–17
Побывали в кинематографе, где давалась русская фильма, причем с особым шиком были поданы виноградины пота, катящиеся по блестящим лицам фабричных, – а фабрикант все курил сигару. – Толстые фабриканты, курящие толстые сигары, – важный «разоблачительный» мотив фильма С. М. Эйзенштейна «Стачка» (1925).
Однако крупный план рабочего, по лицу которого катятся капли пота, в «Стачке» отсутствует. Подобные кадры есть в другом фильме Эйзенштейна – «Генеральной линии» (известен также под названием «Старое и новое», 1929), но там крупным планом показаны лица не умученных непосильным трудом «фабричных», а истекающих потом крестьян во время засухи (эпизод «Крестный ход»). По всей видимости, Набоков создает составную пародию на эйзенштейновский параллельный монтаж, выявляя и подчеркивая его пропагандистскую сущность. В письме к Э. Уилсону от 23 февраля 1948 года он прямо свяжет «огромные капли пота, стекающие по изможденным щекам» с фильмами Эйзенштейна (презрительно именуя его Эйзенштадтом) и «монтажом» (Nabokov, Wilson 2001: 222), из чего следует, что крупный план потного лица он считал фирменным приемом режиссера.
2–18
королларий – от лат. corollarium и англ. corollary – дополнение, естественное следствие, положение, которое вытекает из предшествующего и потому не требует доказательств.
2–19
… некто Крон, пишущий под псевдонимом Ростислав Странный, порадовал нас длинным рассказом о романтическом приключении в городе стооком, под небесами чуждыми: ради красоты, эпитеты были поставлены позади существительных, глаголы тоже куда-то улетали, и почему-то раз десять повторялось слово «сторожко»… – Набоков издевается над характерными особенностями орнаментально-сказового стиля, получившего широкое распространение в советской и, в меньшей степени, эмигрантской прозе 1920-х годов, – злоупотреблением инверсиями и диалектизмами. Пример с наречием «сторожко» и инверсиями нашелся в рассказе «Христаллю» писателя с псевдонимом-прилагательным «Сергей Горный» (см.: [1–34]), товарища Набокова по берлинским литературным кружкам и клубам: «Смотрит пытливо, сторожко, пристально… Кричит небо синее, звонкое. Кричат стены белые безумные» (Горный 1922: 40). Возможно, однако, что Набоков метил не столько в кого-то из берлинских литераторов, сколько в литературную моду, одним из законодателей которой был А. М. Ремизов. В 1928 году Набоков подверг уничтожающей критике новую книгу Ремизова с инверсивным заглавием – сборник литературных переложений христианских апокрифов «Звезда надзвездная», обвинив автора в том, что он грешит против вкуса: «Страшно то, что опять-таки ничего не изменилось, если бы Богородица принесла „солнце надсолнечное“ вместо „звезды надзвездной“». Один из приведенных Набоковым примеров «суконного языка» книги подозрительно напоминает писания Ростислава Странного: «Жестокий сумрак безлунный безмолвием облек город» (Набоков 1999–2000: II, 666–667; Ремизов 1928: 41). Рецензия вызвала небольшой скандал, когда возмущенный ею художник Н. В. Зарецкий, большой поклонник Ремизова, зачитал свой резкий ответ на заседании берлинского Клуба поэтов, оскорбив Набокова сравнением с Булгариным (см. об этом подробнее: Field 1986: 188–189; Обатнина 2001: 251–260; Бойд 2001: 337).