Страница 44 из 46
В перестрелку с бронепоездом ввязалась и легкая пушка с палубы «Николаева». Она мелко и трусливо тявкнула и тотчас получила в ответ жуткий залп из пары броневых башен. Один снаряд лег правее борта, зато второй угодил прямо в пароходную корму и выдрал из палубы канатную лебедку. Сорванный с якоря пароход развернуло упругим течением и стало сносить к мосту, прямо под стволы бронепоезда. Тогда из скошенной трубы «Николаева» торопливо повалил густой дым, забурчала в утробе паровая машина, заколотили по волнам гребные колеса, один поворот, другой, и машина встала. Исправлять неполадки уже не было времени, и первыми попрыгали в воду солдаты орудийного расчета, затем плюхнулась шлюпка с матросами, захлопали пистолетные «аплодисменты» из офицерских наганов. Это капитан и его помощник пытались остановить позорное бегство с корабля, но еще два прямых попадания шестидюймовки, и пароход запылал, чудом удерживаясь на плаву, тихо подплывая под мост, пока не ударился носом о бык моста, не накренился; покатилась, подпрыгивая, за борт брошенная гаубица.
В этот момент саперам удалось подорвать рельсы на правом берегу, со стороны энского городского вокзала.
Теперь бронепоезд был заперт с двух сторон и мог передвигаться лишь взад и вперед по железнодорожному мосту над рекой.
И все же он был грозной и мощной силой.
В бою наступила передышка. Кавдивизия в полном боевом порядке ушла под прикрытием дубовых перелесков.
Аэроплан-разведчик продолжал по-комариному пищать в высоте. Иногда он снижался над рекой, и пилоту становились видны туши коней на мелководье. Он даже замечал, как одна раненая лошадь поднимает голову и неслышно ржет. В броневые щели бронепоезда Круминь хорошо различал два круглых кольца: голубое внутри красного — на плоскости самолета марки «фарман». Когда-то он летал на «фарманах». Сейчас, наблюдая из башни за аэропланом, Ян Круминь — комиссар и пилот — по-новому разглядел знакомые опознавательные знаки царских времен: широкий красный обруч надежно окружал голубое кольцо. Это было символично.
Над мостом «фарман» набрал высоту.
В этот момент догорающий «Николаев» стал, шипя, уходить в воду, как исполинская головешка.
Белые ждали ночи. С электрическим свистом вызывали подмогу телеграфные аппараты в штабе на Царской площади, неслась отборная ругань по проводам. Еще несколько раз в течение дня красные и белые пытались пробиться к бронепоезду. Но у красных не хватало сил — пехотный полк запаздывал, а белым взять бронепоезд было не по зубам, хотя они и вывели из строя два броневагона.
Красный стрелковый полк имени немецкого революционера товарища Августа Бебеля подошел к Энску с опозданием на четыре часа.
И вновь в небо взлетела красная сигнальная ракета, распустилась в вышине шипящим огнем, и снова река дрогнула от переправы сотен бойцов и лошадей. Штурм был поддержан орудийным огнем мощных гаубиц и шестидюймовых мортир. Река побелела от пены, вспышки ракет сделали штурм еще более устрашающим в своем тысячеголовом натиске; облепила мост муравьиными гроздьями пехота, побежали вдоль искореженных рельсов солдаты со штыками наперевес, заколотили кулаки по броне. Свои! Открылась стальная дверца, и на шпалы вывалился оставшийся в живых однорукий боец, раздетый до пояса, сырой от пушечной жары, с наганом в левой ручище. Он попытался бежать вместе со всеми в атаку, но упал без сил на шпалы, уронил оружие с двенадцатиметровой высоты в воду.
…Поздним вечером накануне штурма в номере Умберто Бузонни шли лихорадочные сборы: итальянское семейство собиралось в очередной побег. Потрепанная неизвестными гарпия с ободранным крылом переполнила чашу терпения антрепренера, и все же Бузонни не решился бы на бегство, если б ему не удалось весьма основательно напоить приставленного к драгоценной птице часового, который оказался неравнодушным к местной наливке. В данную минуту он был надежно отстранен от исполнения приказа и храпел в швейцарской каптерке, предусмотрительно запертый на ключ. Впрочем, в этом и не было особой нужды.
Ринальто после беготни по городу удалось найти подводу, хозяин которой согласился довезти их ближе к Ростову.
Он должен был подъехать к двенадцати ночи.
— Престо, престо! — поторапливал Умберто шумное семейство.
От Ростова он намеревался пробираться в Новороссийск, а оттуда морем через Константинополь в Геную и, наконец, в родную Флоренцию.
Сборы не обошлись без ругани и слез.
Гарпия к вечеру немного оправилась от взбучки, и когда Ринальто и Марчелло стали готовить клетку к переезду, обрела свой прежний злобный облик.
Выйдя в коридор гостиницы, Умберто спустился на второй этаж и подошел к номеру штабс-капитана. На этот раз он заметил полоску света из приоткрытой двери.
Ах, Умберто, Умберто… Не стоило ему стучать сегодня, да еще в столь поздний час в дверь… но жадность толкала вперед: он хотел напомнить об обещанном за услуги вознаграждении. А вдруг?
Но откуда ему было знать о катастрофическом провале блестяще задуманной операции, о той оглушительной ругани, которую только что получил Муравьев в кабинете генерала Арчилова вкупе с обещанием отдачи под военно-полевой суд, и, наконец, откуда было знать Бузонни о глубине того кромешного хаоса, в который вдруг погрузилась душа нашего геометра, господина Нотабене.
Умберто вкрадчиво постучал.
— Войдите.
Муравьев сидел в галифе, вправленных в пыльные сапоги, в подтяжках крест-накрест поверх нижнего белья за круглым ломберным столиком и безуспешно пытался разложить пасьянс. Лицо его было густо намазано кремом «Танаис» («устраняет упорные недостатки кожи»). Раскрытая баночка стояла среди карт. Штабс-капитан был уже сильно пьян, но в его прозрачных глазах стояла холодная трезвость. Эти спокойные глаза и обманули Бузонни.
— Господин Муравьев, извините за столь поздний визит, но мы сейчас уезжаем. Паола и девочки хотят домой. А я устал спорить с ними. Я оставляю вам птицу.
Пьяная, но беспощадная мысль штабс-капитана как раз набрела на вопрос: почему 15 апреля 1912 года на четвертые сутки плавания чудо нового века, левиафан, океанский лайнер «Титаник», судно водоизмещением 46 тысяч тонн, врезалось у Ньюфаундленда в айсберг и в стометровую пробоину устремилась вода? Не выдержала ни хваленая английская двойная рубашка, ни 16 водонепроницаемых отсеков. 1500 человек погибло. Вершина технического разума канула в океан заодно с танцевальными залами, турецкими банями, крытым бассейном, кортом, зимним садом, со штатным садовником и операционной. В этом чудовищном факте штабс-капитану виделся какой-то неприятный и очевидный вывод…
Голос Бузонни вывел его из задумчивости, и, всплывая из мрака взбаламученной души к самому себе, к картам на столике, к словам антрепренера, Алексей Петрович печально думал о том, что жизнь, видимо, не собирается терпеть его математического упражнения, что несчастная Расея, которую он в общем-то никогда не любил по-настоящему, как небо от земли далека от любимых его сердцу схем, планов и диспозиций, от его аккуратного блокнота, на страничке которого еще утром было так легко маршировать, так уверенно наносить стрелы наилучших ударов, чертить линии временной обороны, выстраивать по ранжиру крестики из нижних чинов.
Машинально подведя под этими истинами мысленную черту, штабс-капитан с пьяным недоумением уставился на Умберто, который наконец-то попал в фокус его зрения.
Затрещал телефон.
Муравьев молча поднял трубку. Дежурный телефонист сообщил, что его вызывает станция Жлобня. Звонил из штаба полка адъютант полковника Гай-Голубицкого поручик Николя Свинков. Они были приятелями еще с отроческих лет.
— Алексей, — донесся отчетливый голос Николя. — Алексей, слышишь меня? — плаксиво кричал Николя. — Станция окружена. Слышишь, стреляют? Голубицкий бездарность, и спирт кончился! Какая-то банда имени Стеньки Разина и пресвятой богородицы. Сашку Монкина убили — лежит в коридоре… Лешка, ты чего молчишь, а? Сашку прикончили, а я с утра напился. Слышишь?