Страж западни
(Повесть)

Анатолий Васильевич Королев

СТРАЖ ЗАПАДНИ

Повесть

ПРОЛОГ

Белый конь первым услышал летящий аэроплан и дрогнул чутким ухом: сначала далеко-далеко, почти на самом краю чистого неба, в той стороне, где жарко клубилось полуденное солнце, донесся тревожный шорох, словно кто-то крался по небесным былинкам, затем слабым звук усилился, набряк металлическим рокотом: «тр-ррр-р…» Звук набегал, как тень от облачка. Молоденький всадник завертел головой, пытаясь отыскать в пустом небе ту опасную точку, откуда сыпался на землю невидимый град, и ничего не замечал. На небосводе лежали редкие ленивые облака, в ясной вышине лоскутком трепыхал колоколец — полевой жаворонок… Аэроплан вынырнул со стороны солнца, сверкнул крыльями с парой белогвардейских колец. Сашка-Соловей хотел было пришпорить коня, доскакать в один дух до дубовой рощицы впереди — посреди степи он был весь на виду, но вражеский самолет шел курсом много правее. «Но-о», — спокойно тронул Сашка поводьями, и жеребец-трехлеток Караул послушно пошел легкой рысью, только опасливо прядая ушами от нависшего барабанного треска.

Его беспокойство передалось пугливой птице. К седлу всадника была приторочена переносная походная клетка из ивовых прутьев с почтовым голубем. От рокота мотора турман беспокойно заворочался на исцарапанной жердочке, попытался расправить в тесноте сложенные крылья. И все трое — белый конь, красный конник и боязливая птица — слились комком в одном тревожном предчувствии.

Поразить цель на бреющем полете из автоматического пистолета «парабеллум», даже если расстрелять весь восьмизарядный магазин, было почти безнадежно, тем более попасть в одинокого седока посреди летней степи. Но красноармеец — пилот понял это по гимнастерке без погон и голове без форменной фуражки, — красноармеец продолжал свой путь с такой вызывающей дерзостью, даже не пришпорив коня, чтобы добраться вскачь хотя бы вон до той спасительной рощицы, что поручик Винтер, не выдержав, круто заложил вираж влево и развернул свой биплан к цели.

«Ньюпор-IV» оглушительно стрельнул двигателем и сделал резкий рывок в сторону всадника на белом коне.

— Пшел! — крикнул Сашка, давая шенкеля и припадая к шее коня.

С напуганным «фррр» из-под копыт порскнул выводок куропаток.

Сдувая на край небосклона замолкшего жаворонка, биплан стремительно шел на снижение к скачущей мишени.

500 метров…

400..

300..

Выбросив из-за стеклянного козырька тяжелый пистолет девятого калибра, пилот первой авиароты при ставке ВСЮР (Вооруженные силы Юга России) Виктор Винтер стал наугад палить вниз, стараясь не столько попасть в цель, сколько не врезаться в страшно близкую землю, которая всплывала к колесам шасси волнами ковыля. Один выстрел. Второй. Третий. Четвертый. Белыми клочками разлетелась в траве перепелиная стайка. Выстрелы ударили по земле звонкими градинами.

Солнечное небо полыхнуло ледяной смертью. Аэроплан пронесся вперед, проволочив справа свою черную тень. Сашку накрыло сизым шлейфом выхлопных газов. Коня хлестануло по спине горячими каплями касторового масла. Голубя швырнуло грудью на плетеную стенку.

«Ньюпор» набирал высоту.

«Тпрру!» Соловей резко осадил коня: бежать ему, вестовому командира кавдивизии, от золотопогонника было глупо и стыдно. От рывка удилами Караул встал на дыбы, задушенно заржал, раздирая алый рот в снежной пене.

Розово-сизый дым выхлопов бил в нос сладкой вонью церковного ладана, как на похоронах, и Сашке-Соловью на миг стало страшно: белогвардейский аэроплан разворачивался на второй заход.

Рука нащупала ремень от боевой винтовки за плечами.

В кабине можно было легко различить темный силуэт головы в авиашлеме и жуткое сверкание защитных очков пилота. В траве вертелась с истошным «фррр…» подбитая шальной пулей куропатка. «Тпрру!» Сашка что было силы натянул удила и заставил коня опустить копыта. Караул мертво встал, тяжело поводя сырыми боками, вздрагивая молочной кожей, пытаясь стряхнуть с крупа пчелиные укусы горячего масла. Смерть накатывалась, волоча по земле смоляное крыло своей тени.

Сашка отчаянно стянул из-за спины через голову винтовочку «витерле» и с ненавистью пальнул по стеклянным рыбьим глазам на гуттаперчевой голове.

Винтовочная пуля утонула в сияющем пропеллерном диске, скользко чиркнула по обшивке кабины. Поручик Винтер невольно отпрянул от защитного козырька и потянул руль на себя, задирая нос биплана вверх и уже машинально выпуская последние четыре патрона из парабеллума. Пах! П-пах! Пах! Бах! Пули бестолково легли в в стороне, свинцовые жала разбрызгало по земле; резко поднимая «ньюпор» на безопасную высоту, поручик оглянулся и только тут разглядел, что его противник еще почти мальчишка: белобрысый седок, что-то орущий ему вслед во всю глотку, грозящий кулаком и даже пришпоривший коня вслед самолету.

Пилот посмотрел на наручные часы: 12 часов 24 минуты. На бессмысленную дуэль ушла целая четверть часа, драгоценные литры керосина и полный магазин парабеллума… Красный мальчишка, уменьшаясь, дерзко скакал вслед за аэропланом. Кажется, донесся еще один винтовочный выстрел. Успокаивая расшалившиеся нервы, поручик аккуратно и строго по всем правилам сделал над рощей поворот «блинчиком», то есть с большим радиусом, не давая крена, и вышел прежним курсом на незримую линию воздушного моста от ростовской ставки на полевом аэродром дроздовской дивизии, куда он летел с очередным приказом: продолжать наступление в центр России.

Поручик сверил маршрут по карте в целлулоидной планшетке на груди, зенитное солнце встало точно на северо-западе. Ротативный мотор мощностью в сто лошадиных сил все выше и выше тянул летательный аппарат к облачным холмам. Ни дубовая рощица посреди степи, ни ручей, выбегающий из прохлады на полуденный зной, ни тем более всадник на белой лошади с притороченной к седлу переносной клеткой для почтового голубя не были обозначены на крупномасштабной карте пилота как слишком незначительные топографические объекты. А ведь в том самом ручном почтаре, который сейчас смотрит ошалело сквозь ивовые прутья на белый свет, может быть, таится смертельная угроза ему, барону Винтеру, воевавшему на двух собственных аэропланах: двухместном «вуазене» и нынешнем «ньюпоре». А уж собственную смерть, наверное, можно было бы обозначить хотя бы маленьким крестиком, каким обычно наносят на карты кладбища или отдельно стоящие часовни…

«Ньюпор-IV» шел прямо по курсу на высоте около 1000 метров со скоростью 85 километров в час; мотор марки «гном» с равнодушной силой высасывал из карбюратора горячую смесь в цилиндр, так же равнодушно сжимал ее до вспышки запальной свечи; коленчатый вал делал очередной поворот, вращая воздушный винт. И в этой механической жвачке не было ровным счетом ничего от того восторга, с каким летает во сне человек или молодая сильная птица наяву.

На месте недавнего поединка в густом знойном воздухе еще некоторое время висел стеклянисто-сизый шлейф от выхлопных газов да билась в тишине оглохшая раненая куропатка, словно досыта купалась в пыли… Доскакав до дубовой рощи, Сашка-Соловей чуть было с ходу не пустил жеребца прямо в ручей, но, опомнившись, соскочил с седла и оттащил запаренного коня в тень — поостыть, и сам тут же устало растянулся в густой траве. Ему было бы совестно напиться сразу и одному на глазах верного Караула. Здесь, от этой вот рощицы, начинались знакомые места — меньше десяти верст до расположения дивизии… Он лежал, раскинув руки, тяжело дыша после схватки, — связной командира кавалерийской дивизии имени Третьего Коммунистического Интернационала, семнадцатилетний Сашка Соловьев по прозвищу Соловей, лежал и по-мальчишески ругал себя за неоправданный риск в степи, за случай, который мог бы сорвать выполнение боевого приказа в случае гибели или ранения. Ему было стыдно перед Революцией… Он лежал, раскинув руки, солнечные пятна бродили по его лицу, солнечные брызги били частыми вспышками сквозь листву прямо в прищуренные глаза. Караул шумно дышал над ним. Вот, повернув назад тяжелую голову на мощной шее, конь обнюхивает цепочку горчичных капель смазочного масла, остывших на белоснежной коже; касторовые капли заставляют тревожно вздрагивать его чуткие ноздри. Голубь в тесной клетке полусонно оправлял клювом взбитые дыбом перышки на грудке. Прозрачный ручей в зеленой тени отливает золотистой струей нападавшей рыжей пыльцы. Необъятные стволы уходили высоко-высоко вверх и сливались в вышине пышными тяжелыми кронами. Безмятежно пели дубовые цикады. В роще от зноя прятался ветерок, и порой литая дубовая листва вдруг разом легко вздыхала всей необъятной массой разлапистых листьев, и кроны покрывались металлической рябью. Там, в темной глубине веток и листьев, простреленных солнцем, разгоряченному схваткой Сашке чудились то какие-то военные действия, атаки и рейды, где вспышки света, как взрывы махоньких бомб, то чьи-то печальные женские лица, то клюв, когти и распростертые крылья зловещей птицы. Порой ему слышался в шуме дубравы воздушный шорох летящего назад аэроплана.