Страница 3 из 46
Первые несколько дней менажерий Бузонни пользовался успехом, пока не стряслось очередное несчастье. Подвыпивший унтер-офицер разбил рукояткой револьвера стекло террариума и при публике пристрелил двухголовую змею — гвоздь программы. (При этом надо заметить, что двухголовые змеи — не выдумка. Например, случается, что самые обыкновенные ужи рождаются с двумя головами. В природе такие феномены не выживают, быстро гибнут, но в террариумах двуглавые монстры живут годами. Интересно еще и то, что головы таких гадов не чувствуют себя одним существом: когда одна голова хватает пищу, вторая, ожесточаясь, пытается вырвать добычу).
Застрелив двухголовую змеюку, унтер-офицер громогласно заявил публике, намекая на царского орла, что всему двухглавому ныне пришел конец. Только тут Бузонни с опозданием понял, что революция в России касается всех, и его самого тоже.
А неудачи множились.
Здесь же, в Рязани, сдох от чумки орангутанг, а затем и старая «африканская овца с рогами оленя» (четырехрогая южноазиатская антилопа). Жена и дочь в слезах потребовали от Умберто немедленного возвращения домой, во Флоренцию, откуда семейство уехало за фортуной семь лет назад, но Бузонни упорно не сдавался. Он еще не верил, что счастье изменило ему, любимцу российской публики. Как раз в эти злосчастные дни он сошелся с трансформатором и фокусником Павлом Баранцовым. Баранцов выступал с новой программой, он отказался от традиционного артистического фрака и выходил на сцену в сапогах и поддевке. Баранцов предложил долю в антрепризе: «Колониализм — враг мирового пролетариата!» Предполагалось, что негры-близнецы из труппы Бузонни будут символизировать угнетенную Африку, а гарпия с цилиндром на голове — президента САСШ (Северо-Американских Соединенных Штатов) Вудро Вильсона.
Они ударили по рукам, но через два дня Баранцов был внезапно арестован за участие в контрреволюционном заговоре и, по слухам, расстрелян. Бузонни пришлось снова бежать. Бежать без оглядки с жалкими остатками менажерия еще дальше на юг, пробираясь через гражданскую смуту в заветную Италию либо через Ялту, либо через Одессу, либо через Новороссийск… во всех случаях морем, как получится.
Зимние месяцы второго года революции Бузонни и его семейство провели в Липецке. Здесь не было ни одного конкурента, если не считать безымянного авантюриста, который водил по городу на цепи «дикого человека кавказских гор Хасана Когоева». Умберто удалось устроить несколько демонстраций своих монстров, но злой рок преследовал по пятам.
Ранней весной из труппы сбежали негры-близнецы людоеды-готтентоты братья-карапуты Иванковы (рост самого маленького аршин девять вершков, то есть чуть выше метра). Их сманил на гастроли в столицу самостийной петлюровской Украины бродячий цирк румынских лилипутов. При побеге Иванковы прихватили с собой часть реквизита и банку с заспиртованным чертовым когтем.
Антреприза разваливалась на глазах.
Умберто нервно отбарабанил пальцами по томпаковому портсигару «марш фюнебр» — похоронный марш на смерть героя.
«Больше меня никому не надуть!» — решил он про себя.
Но еще южнее, в Воронеже, Бузонни ловко надул его же давний знакомец, коллега по ремеслу обжуливания ближних, иллюзионист-эксцентрик, «человек без костей», придворный артист турецкого султана Магомета Пятого некий Луи Каррель (украинец Леонтий Прокопенко). Он предложил, учитывая столь невыгодные времена, удар в лоб, надувательство ва-банк — показ русалки в бочке с водой!
«Говорящая наяда с острова Тринидада. Отвечает на все вопросы, курит папиросы, спит в лохани, можете убедиться сами».
Жулик Каррель познакомил Умберто с «русалкой» — девицей Настей Рузаевой, показал образец фальшивого русалочьего хвоста — искусно сшитый чехол телесного цвета, обшитый чешуйками перламутра. Наглость Карреля — Прокопенко, его собачий нюх на запросы местной публики плюс исполинские формы его сообщницы убедили Бузонни войти в долю, арендовать помещение, одолжить цветные лампионы…
Они тоже сбежали, прихватив, кроме демонстрационной аппаратуры, столовое серебро, оставив в насмешку горе-напарнику матерчатый хвост, с которого Настя предусмотрительно спорола весь перламутр.
Бузонни разорвал дурацкий хвост на мелкие клочки. И растоптал его.
Он впервые в жизни впал в отчаянье.
«Неужели конец?» — подумал Умберто, не найдя больше папирос в своем томпаковом портсигаре.
В жилетном кармашке — сложенная вчетверо вырезка из петербургских «Ведомостей» 1913 года:
«Всем отчаявшимся предлагается повое радикальное средство от бессонницы и неудач г. Гюстафа Годефруа. Результат немедленный и длительный. Средство высылается по почте. Заказы адресуйте по адресу: Царскосельский проспект, 25. Петербург».
Некуда больше обращаться любимцу русской публики.
«Баста!» — решил Умберто. Семейство покатило к морю.
Но самое страшное оказалось впереди, когда под Рамонью подвода итальянцев попала в банду бывшего подхорунжего Власа Прыгунова. Здесь Бузонни впервые в жизни ткнули в висок пороховым рылом десятизарядного кольта, и он понял до конца, что такое русская гражданская война. Бандиты смеха ради застрелили двух мартышек, сожгли «карликового слона», Умберто уже стал молиться, но Влас Прыгунов пощадил перепуганное семейство. «Иди! Благословляй мать-богиню под черным знаменем — анархию!» В полку когда-то Влас прочитал брошюрку о Гарибальди и считал Италию нацией революционеров… Реквизировав бархатный занавес для знамени и на портянки, подхорунжий даже милостиво вернул антрепренеру телегу с жалкой каурой клячей, на которой торчала лишь клетка с уцелевшей гарпией. Бандиты отнеслись к жуткой птице с неожиданным почтением: они палили над ее головой, а тварь не вздрагивала от выстрелов.
Спасаясь, Бузонни свернул резко на запад к губернскому Энску, который был занят регулярными частями Добровольческой армии ВСЮР (верховный главнокомандующий — генерал-лейтенант Деникин).
Примерно в пятидесяти верстах от Энска проходила линия Южного фронта Советской Республики.
В Энске был железный порядок. Здесь Умберто прослезился над забытым в жизненных бурях словом «паштет» в меню ресторана при гостинице «Отдых Меркурия».
Казалось, вернулось старое доброе время: уютно гудело жаркое пламя в колонке у цинковой ванны, в нумерах висели красивые картины с морскими видами; бронзовые немецкие часы с репетицией и пухленькими фарфоровыми амурами тикали тихо-тихо, отбивали час нежно-нежно; вечернее солнце освещало на стене олеографии с картин господина Кондратенко «Царицын павильон в лунном освещении» и господина Лагорио «Вход в Босфор» — яркий цвет нарисованного неба над морем напоминал голубизной небосвод родной Италии; на изящном ломберном столике лежала кем-то забытая книжка Лидии Чарской «Княжна Джаваха», которую можно было с грехом пополам почитать, полистать, почувствовать аромат терпких духов незнакомки, чьи руки тоже когда-то листали эти страницы, Умберто не мог надышаться воздухом передышки. Встав с уютной оттоманки и подойдя к чистому окну, можно было увидеть внизу, у подъезда гостиницы, привычного извозчика на легковых дрожках с колесами в нервущихся английских шинах «опеншо»; рука сама собой тянулась к погребцу с бутылкой вина и аппаратом для газирования содовой воды; вино навевало какие-то неясные грезы, Бузонни клонило в сон.
Но тут оживал настенный телефонный аппарат «Эриксонъ» с коричневым деревянным щитком под орех: динь-длон-длинь; Умберто со страхом поднимал воронкообразную эбонитовую трубку с никелированного рычага. В медно-рыжую сеточку микрофона пугливо выдыхалось вместе с вином: «Алле». И ласковый голос гостиничной барышни снизу называл в ответ вечернее меню и просил заказать блюдо на ужин.
— Паштет, пожалуйста…
Казалось, можно перевести дыхание после бесконечного бега, собраться с мыслями, дремать в люстриновом халате, надев на усы прозрачные наусники, но на этот раз злой рок скрестил кривую стезю антрепренера Умберто Бузонни с прямой линией жизни начальника разведки армейского корпуса штабс-капитана Алексея Петровича Муравьева.