Страница 20 из 22
Если зачинщиком похода был и племенной князь[268], то ему поставляли свои контингенты вожди зависимых племен (ср.: Amm., XVII, 12, 11; 14). В данном случае это уже является более высоким этапом организации, чем выборный руководитель похода, но, возможно, различные племена находились на различных стадиях социального развития[269]. У придунайских сарматов во время Марцеллина племенные вожди были военными предводителями (Amm., XVII, 12, 12), то есть тут произошло совмещение гражданской и военной власти.
Если набег не был всеплеменным, а его инициатором было какое-то частное лицо, то он и являлся руководителем данной экспедиции (ср.: Luc. Tox., 48). В случае такого набега все племя не несло ответственности за действия отряда (Luc. Tox., 49). Во время сбора сил к нему присоединялись в первую очередь родственники (ср.: Luc. Tox., 47)[270], а также добровольцы и просто искатели приключений (ср.: Luc. Tox., 48; 54). Знатные воины приходили со своей свитой (ср.: Luc. Tox., 48; Procop. Bel. Pers., I, 3, 6)[271]. Известно, что сарматскую царицу Амагу в первой трети II в. до н. э. в экспедиции сопровождали 120 всадников (Polyaen., VIII, 56). Возможно, это и была свита[272]. Однако состав ее неясен.
Тацит, рассказывая о роксоланских всадниках, упоминает катафракты у князей и знати, но не говорит о том, что дружинники, сопровождавшие знатных воинов, имели такое вооружение[273]. Он пишет: «…князья и все наиболее знатные имели это прикрытие, составленное из железных пластинок или очень твердой кожи» (Tac. Hist., I, 79, 3: id principibus et nobilissimo cuique tegimen…). Е. В. Вдовченков так и считал, что сарматская дружина в I в. н. э. состояла из знати[274]. Однако сам термин «дружина» подразумевает некий коллектив соратников, связанных определенными военными и экономическими обязательствами со своим предводителем. В этом смысле отряд знати роксоланов не является дружиной, но ее можно найти уже у скифов. Как рассказывает Лукиан (Tox., 48), при наборе войска некоторые скифы обещали привести с собой десять и более всадников с обеспечением и провизией. Это могли быть как мужчины – домочадцы богатых кочевников, так и их соратники-дружинники. Подобная ситуация могла быть и у сарматов.
С. А. Яценко предполагает, что дружина появилась позднее. Среди археологических памятников он выделил лишь три некрополя I–III вв., которые следует рассматривать как кладбища дружинников: некрополь Чертовицкое I (верховье Дона), «Золотое кладбище» (Кубань), могильник у села Новые Бедражи (Молдова). Этим временем они датируют появление дружин[275]. Более того, даже ранних аланов иногда рассматривают как некие отряды-дружины, которые пришли с востока и покорили местных кочевников, после чего они стали народом[276]. Однако все эти вопросы требуют дальнейшей разработки. По крайней мере, античные авторы говорят об аланах как народе, а не как о каких-то дружинных отрядах неких племен.
Сарматские катафракты и даки, обращенные в бегство римлянами. Прорисовка с рельефа колонны Траяна (113 г.). У сарматов на рельефе нет оружия. Поскольку на колонне практически нет изображений копий (но см.: Cichorius 1896: Taf. XXI, 68), то, очевидно, катафракты должны были держать в руках пики, о чем ясно свидетельствует положение правых рук двух ближних всадников. Отметим также дакийского пешего щитоносца, держащего в руках штандарт в виде воздушного дракона. Воспроизведено по: Малашев 1988: 88. Рис. 1
Набеги могли совершать и небольшие группы кочевников, которые стремились захватить добычу и тут же уйти восвояси, не принимая крупного боя (Luc. Tox., 39; 48)[277]. Иногда такая группа состояла из энергичных юношей (Flac. Argon., VI, 231–233; Мовс. Хорен., II, 50). Вполне возможно, что такие набеги были частью инициации юношей, ведь, например, в могильнике у хутора Новый у реки Сал (левый приток Дона) оружие клалось юношам лишь с 16–18 лет, что подразумевает их переход в новую социальную группу[278]. Хотя у нас нет прямых свидетельств античных источников, но ранние пласты нартовского эпоса и этнографические параллели заставляют думать, что юноши были объединены в мужские союзы, где они получали обучение и проходили тренировку как будущие воины, и частью этой тренировки были такие набеги[279]. А если принимать сведения античной традиции об убийстве врага девушкой (см. ниже) как свидетельство об инициации, то можно полагать, что вряд ли мужская инициация должна была быть более гуманной и менее кровавой.
В свою очередь, сами сарматы и аланы могли наниматься отдельными отрядами со своими предводителями на службу к различным правителям (Constantius. Vita Germani, 28)[280] или же выступать в качестве союзников (Tac. A
В дальних набегах участвовали лишь всадники на выносливых конях (Amm., XVII, 12, 3; Ambros. De excidio urbis Hierosol., V, 50; ср.: Ovid. Epist., I, 1, 77–84). Естественно, они не были совершенно неимущими членами племени, ведь последние могли даже не иметь добрых верховых коней[281]. Очевидно, в грабительские набеги отправлялась лишь определенная часть мужского населения, женщины и дети оставались на родине (ср.: Tac. Hist., I, 79, 1). И этим набег также отличался от перекочевки, производимой всем племенем.
Участвовали ли в военных действиях сарматов женщины? Ведь они принимали участие в боях уже у скифов (Tzetz. Chil., XII, 877–879). Савроматы, а позднее и сарматы, очевидно, сохраняли этот обычай, и по крайней мере некоторые девушки принимали участие в походах (Mela, II, 103; III, 29–30; Clem. Alex. Strom., IV, 8, 62)[282]. По прикидкам К. Ф. Смирнова, 20 % савроматских погребений с оружием и уздой принадлежали женщинам[283]. По подсчетам же волгоградского археолога В. М. Клепикова, лишь в 9 % женских погребений Нижнего Поволжья в IV–I вв. до н. э. было оружие (в 14 случаях), причем лишь в трех погребениях это были колчаны со стрелами и еще в трех – колчаны и мечи, в остальных могилах это было ритуальное оружие[284]. В нижнедонском могильнике у хутора Новый среднесарматского времени 15 женщин (из 197 могил) были погребены со стрелами и клинками – тем же комплектом оружия, что и у мужчин[285]. Это вооружение, в общем, согласуется со свидетельством Помпония Мелы о том, что такие конные воительницы у приазовских племен были снабжены луком и стрелами как главным оружием; умели они действовать и арканом (Mela, I, 103; III, 29–30). Антрополог Е. В. Перерва объясняет высокий травматизм женщин в среднесарматский период на Нижнем Дону и Волге именно их участием в боевых действиях[286]. Убийство врага у этих племен, можно предполагать, было своеобразным обрядом инициации, после которого девушка могла выйти замуж (Hdt., IV, 117; Mela, I, 103; Nic. Damasc. Paradox. ethn., 21)[287]. По сообщению Псевдо-Гиппократа, девушка савроматов могла выйти замуж, лишь убив трех врагов и исполнив некие обряды (Ps.-Hippocrat. De aёr., 17), что, в общем, может соответствовать неким инициационным обрядам. С другой стороны, судя по нижневолжским и нижнедонским археологическим материалам, с оружием погребались женщины в возрасте 20–35 лет (иногда с детьми), что вряд ли соответствует возрасту проведения инициации[288]. Однако и в этом нет явного противоречия с источниками. По крайней мере, тот же Псевдо-Гиппократ замечает о савроматской женщине, что «она избирает себе мужчину, прекращает скакать верхом, пока не настанет необходимость во всеобщем походе» (Ps.-Hippocrat. De aёr., 17). Вероятно, подобное положение сохранялось и позднее, особенно в более неспокойных приграничных регионах. По крайней мере, положение женщины в сарматском обществе было достаточно высоким.
268
Strab., XI, 5, 8; Tact. A
269
Ср.: Mielczarek 1999a: 55, 59; Яценко 2002а.
270
Mielczarek 1999: 81; 1999a: 57–59.
271
Кочевое войско могло собраться в достаточно сжатые сроки. Так, в русском описании Сибири последней четверти XVII в. утверждается, что джунгарский Бошокту-хан (1677–1697 гг.) мог собрать за 15 дней 100 000 всадников (Титов 1890: 77). Это, по словам служилых, бывших у джунгар, была обычная цифра для собранного ополчения и в середине XVII в. (Миллер 1941: 509). Естественно, тут следует принять во внимание не только скорость передвижения всадников к месту сбора, но и уже отработанную систему призыва со стороны верховной власти.
272
Ср.: Polyaen., VIII, 55 (копьеносцы-дорифоры правителя); Constantius. Vita Germani, 28; Бузанд, III, 7 (царь «с коренным полком»). Ф. Х. Гутнов (1993:33), опираясь на информацию закавказских источников, полагает, что в V–VI вв. у аланов дружина была стратифицирована: высшие багатары, военные алдары и дружинники-крестьяне.
273
О дружинниках-катафрактах, например, см.: Гутнов 2003: 38.
274
Вдовченков 2012а: 75.
275
Яценко 2008: 305; 2014; 2014а: 257–259; Яценко, Вдовченков 2015: 171–174; Вдовченков 2015; 2016: 234; ср.: Безуглов 1997: 137–138.
276
Щукин 1992: 119–121; Балабанова 2003: 75; Раев 2008: 128; Вдовченков 2012а: 74; 2014: 52; Скрипкин 2014: 17–18; Туаллагов 2014а: 353–361; contra: Сапрыкин 2005: 58; Лысенко 2009: 120–122.
277
Смирнов 1964а: 211–212.
278
Вдовченков 2013: 195. Для сравнения можно заметить, что у крымских татар мальчики участвовали в походах с 12 лет (Крымские татары. 1909: 90).
279
Иванчик 1988: 41–44; 2005: 175–189; Ustinova 2005: 244; Балабанова 2003: 75; 2012: 13; Вдовченков 2004; 2013; Кодзаев 2008: 22–27; Кармов 2009: 9; Белоусов 2010: 301; Бондаренко 2014: 160; Прокопенко 2016: 219; ср.: Лукьяшко, Максименко 1993: 75–76.
280
Для более позднего времени ср.: Procop. Bel. Pers., II, 29, 29; Bryen. Histor., II, 19.
281
3 Для сравнения заметим, что у казахов в XIX–XX вв. избыток продукции животноводства имели только 2–5 % семей, хотя прожиточный минимум семьи из пяти человек составлял лишь 25 лошадей и 4–5 животных для переноски юрты (Руденко 1961: 5).
282
4 Хазанов 1971: 85 (ср.: 67); 1975: 86–87; Стрижак 2007: 75; Сланов 2007: 19; 2013: 291–322; Медведев 2009: 7; Клепиков 2014: 49; Яценко 2015: 9; Яценко, Вдовченков 2015: 176–177.
283
1 Смирнов 1964а: 201; ср.: Хазанов 1970а: 141; Шевченко 2014: 408–412. Как отмечает Н. Ф. Шевченко (1993: 50), в 10 % от общего числа могил Северо-Западного Кавказа находят женские останки с оружием, главным образом с луками, а также с мечами, копьями и дротиками.
284
2 Клепиков 2014: 39; 2015: 48; ср.: Хазанов 1970а: 142; 1971: 43, 85; Сланов 2013: 294. Как заметил А. В. Симоненко (2010: 251; 2015: 326), в Северном Причерноморье вообще нет сарматских женских погребений с оружием. Он же отмечает, что раннесарматские погребения женщин с оружием не являются свидетельствами об амазонках, это была простая необходимость опасного кочевого быта (Симоненко 1993: 105; 2010: 251–252; 2015: 325–327).
285
Яценко 2015: 11; Яценко, Вдовченков 2015: 177.
286
Перерва 2016: 28, 33.
287
Шевченко 1993: 51–52; Кривошей 2014: 209.
288
Нижняя Волга: Клепиков 2014: 39; 2015: 48–49; Нижний Дон: Яценко 2015: 11; Яценко, Вдовченков 2015: 176.