Страница 8 из 12
Девушка-психолог спрыгивает с подоконника на бетонный пол, однако неудачно при этом задевает рукой книгу, и томик со стихами Иосифа Александровича Бродского выпадает в окно – тут же начинает кувыркаться в воздухе, размахивать страницами, как не приспособленная к полету птица отряда пингвинообразных, проносится мимо балконов, на которых сушится нижнее белье, мимо открытых в целях проветривания окон, иногда обретает восходящие потоки горячего воздуха и тут же теряет их, минует бетонный, напоминающий палубу авианосца «Адмирал Кузнецов» козырек над входом в ДСВ и падает к ногам прибывшего на место происшествия наряда милиции.
Лейтенант поднимает с асфальта книгу, смотрит вверх, откуда она прилетела, затем перелистывает несколько весьма потрепавшихся за время полета страниц и читает следующее:
Милиционер еще какое-то время крутит в руках эти непонятные, на неведомом ему языке написанные вирши, потом кладет книгу на скамейку, потому что бросить ее в урну для мусора ему не позволяют средняя школа в городе Реутов и МУ МВД им. Владимира Яковлевича Кикотя, что расположен на улице Академика Волгина, и наряд входит в ДСВ.
К этому времени Дмитрий Александрович уже находится на 22-м этаже.
На этой головокружительной высоте шкаф напоминает космический корабль, который через считаные мгновения должен быть выведен на орбиту.
Милиционер нажимает кнопку вызова лифта, ждет, нажимает кнопку еще раз и приходит к пониманию того, что лифт не работает, потому что электрический мотор, находящийся в недрах шахты, обесточен.
Звучит команда:
– На 22-й этаж по лестнице бегом марш!
Наряд распахивает выкрашенную в зеленый цвет дверь на лестничную площадку и оказывается у подножия уходящей к небу бетонной пирамиды, на вершине которой можно разглядеть фигуру Дмитрия Александровича, облаченную в белую рубаху с длинными рукавами.
Д. А. Пригов: «Середина какого-либо повествования, недалеко от начала какого-либо рассказа»: «Места здесь пустынные, нелюдимые. Страшноватые даже. Несколько темно-сизых рубленых изб, веками переходящих от поколения к поколению, ныне заселенных исключительно древними стариками. Трудно поверить, но нет основания и не верить тому, что они про себя, да про все окружающее сказывают. Помнят Великий скандинавский метеорит. А тому уж лет 250 как. Может, и поболе. Так ведь никто записей и не вел, и не ведет. Всякие же углеродные анализы, как мы видим, весьма и весьма недостоверны. Можно, конечно, иронизировать, но они помнят. Неоспоримые приметы и детали приводят, которые не придумаешь. Все до мелочей сходится – направление и время, и размеры, и разброс осколков. И сопутствующее свечение. Звук и голоса. И гигантские знаки, пересекавшие все небо сначала с востока на запад, а потом с севера на юг».
Расположенное на юго-западе Москвы здание ДАС оказывается вовсе и не общежитием обычным, а местом телепортации, схождения различных пространств и энергий. Дмитрий Александрович выходит здесь на крышу, надевает на спину специально приготовленные загодя огромные белые крылья, точно такие, какими их в своем «Благовещении» изобразил Боттичелли, встает рядом с изрядно проржавевшей металлической оградой и читает, обращаясь к раскинувшемуся у его ног городу:
И сразу после этих слов Москва загорается бесчисленным количеством огней, которые переливаются в вечернем июльском мареве, оживает лифт, в коридорах общежития вспыхивают лампы дневного света, а у дежурного в вестибюле на первом этаже включается телевизор, по которому сообщают, что на сессии МОК в Гватемале Сочи был выбран местом проведения XXII зимних Олимпийских игр 2014 года.
Послесловие
5 июля 2007 года деканат МГУ отказал Дмитрию Александровичу Пригову в проведении перформанса «Вознесение» в «Доме студента» МГУ на проспекте Вернадского.
Представленное выше описание перформанса есть предположение, вариант того, каким его в своем воображении рисовал Дмитрий Александрович или кто-либо из его участников и случайных свидетелей.
«В зимние вечера он иногда делал ненужные вещи: башни из проволок, корабли из кусков кровельного железа, клеил бумажные дирижабли и прочее – исключительно для собственного удовольствия».
Андрей Платонов
Текстология
Москвадва
Д. А. Пригов «Малопонятный отрывок из того же самого повествования»: «Ну, да, да, печален наш город в этот смутный слабый момент суток. Краткий промежуток времени, когда угасающие лучи остатнего света растворяются в подступающей и обступающей темноте… Еще ведь не поднося часы к самым глазам, видишь – где-то ровно около двадцати часов по московскому времени. Достаточно, достаточно времени предпринять что-то кардинальное».
…например, навестить известных русских писателей и поэтов, которые жили в Москве в XIX—XX веках, причем совершить подобного рода перформанс об эту предзакатную пору, которую в своем «Упыре» Алексей Константинович Толстой описал следующим образом: «Улицы были уже почти пусты, лишь изредка раздавались на тротуарах поспешные шаги или сонно стучали о мостовую дрожки извозчиков».
Миновав проходные дворы Арбатской части, Дмитрий Александрович выходит на Малую Молчановку и оказывается перед одноэтажным деревянным особняком с мезонином, что зажат между двумя доходными домами. Здесь с 1829 по 1832 год жил юный Миша Лермонтов у своей рачительной и строгой бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, о которой историк литературы Павел Александрович Висковатов говорил: «По рассказам знавших ее в преклонных летах, Елизавета Алексеевна была среднего роста, стройна, со строгими, решительными, но весьма симпатичными чертами лица. Важная осанка, спокойная, умная, неторопливая речь подчиняли ей общество и лиц, которым приходилось с нею сталкиваться. Она держалась прямо и ходила, слегка опираясь на трость, всем говорила «ты» и никогда никому не стеснялась высказать, что считала справедливым… Строгий и повелительный вид бабушки молодого Михаила Юрьевича доставил ей имя Марфы Посадницы среди молодежи».
Разумеется, фамусовская Москва вызывает ропот, но и в то же время безграничное понимание невозможности перечить, потому как это почитается за бунт, а бунтовщикам, как известно, место на виселице.
Например, на виселице, установленной в июле 1826 года на кронверке Петропавловской крепости.
15-летний Миша Лермонтов выходит во двор дома, который снимает его бабушка, и садится на скамейку.
Елизавета Алексеевна подходит к окну и смотрит, чем занимается ее внук – сейчас он просто сидит на скамейке и болтает ногами.
Дмитрий Александрович тоже сидит на скамейке во дворе дома на Малой Молчановке и внутренне рассуждает о том, что совершенно невозможно понять, каким образом эти славные детишки с румяными щеками, эти трогательные, нежные и невинные существа, которые прижимают к груди плюшевого мишку или поросеночка какого-нибудь, со временем превращаются в сатрапов, извращенцев, злодеев и лютых убийц. Не все конечно, но многие.