Сага о Форсайтах

- Да, и теперь уж возьмусь за дело серьезно. Два раза играл в игрушки, довольно с меня.

- Разве в Северной Каролине ты играл?

- Не совсем. Но теперь другое дело; там это было не так важно. Что такое в конце концов персики? А здесь вопрос серьезный. Я намерен наживать деньги.

- Чудно! - сказала Энн. - Но я никак не ожидала, что ты это скажешь.

- Прибыль - единственный критерий. Буду разводить помидоры, лук, спаржу и маслины; из пахотной земли выжму все, что можно, и, если смогу, еще прикуплю.

- Джон! Сколько энергии! - И она схватила его за подбородок.

- Ладно, ладно, - свирепо сказал Джон. - Вот посмотришь, шучу я или нет.

- А дом ты предоставишь мне? Я так чудесно все устрою!

- Идет.

- Так поцелуй меня.

Полуоткрыв губы, она смотрела ему в глаза чуть косящим взглядом, придававшим ее глазам их особую манящую прелесть, и он подумал: "Все очень просто. То, другое, - нелепость! Иначе и быть не может!" Он поцеловал ее в лоб и в губы, но и тут, казалось, видел, как дрогнула Флер, прощаясь с ним, слышал ее слова: "A! А забавная все-таки получилась встреча!"

- Зайдем посмотреть Рондавеля, - сказал он.

Когда они вошли в конюшню, серый жеребенок стоял у дальней стены стойла и вяло разглядывал морковку, которую протягивал ему Гринуотер.

- Никуда не годится! - через плечо бросил им тренер. - Не быть ему в Гудвуде. Заболел жеребенок.

Как это Флер сказала: "Аи геусиг в Гудвуае, если не раньше!"

- Может, у него просто голова болит, Гринуотер? - сказала Энн.

- Нет, мэм, у него жар. Ну, да ничего, еще успеет взять приз в Ньюмаркете [29].

Джон погладил жеребенка по ляжке.

- Эх ты, бедняга! Вот чудеса! На ощупь чувствуешь, что он не в порядке.

- Это всегда так, - сказал Гринуотер. - Но с чего бы? Во всей округе, насколько я знаю, нет ни одной больной лошади. Самое капризное существо на свете - лошадь! К Аскотским скачкам его не тренировали - взял да и пришел первым. Теперь готовили его к Гудвуду - а он расклеился. Мястер Дарти хочет, чтобы я дал ему какого-то южноафриканского снадобья, а я о нем и не слышал.

- У них там лошади очень много болеют, - сказал Джон.

- Вот видите, - продолжал тренер, протягивая руку к ушам жеребенка, совсем невеселый! Много бы я дал, чтобы знать, с чего он захворал.

Джон и Энн ушли, а он остался стоять около унылого жеребенка, вытянув вперед темное ястребиное лицо, словно стараясь разгадать ощущения своего любимца.

В тот вечер Джон поднялся к себе, совершенно одурелый от взглядов Вала на коммунизм, лейбористскую партию и личные свойства сына Голубки да еще целой диссертации на тему о болезнях лошадей в Южной Африке. Он вошел в полутемную спальню. У окна стояла белая фигура; при его приближении она обернулась и бросилась ему на шею.

- Джон, только не разлюби меня!

- С чего бы?

- Ведь ты мужчина. А потом - верность теперь не в моде.

- Брось! - мягко сказал Джон. - Настолько же в моде, как и во всякое другое время.

- Я рада, что мы не едем в Гудвуд. Я боюсь ее. Она такая умная.

- Флер?

- Конечно, ты был в нее влюблен, Джон, я это чувствую; лучше бы ты сказал мне.

Джон облокотился на окно рядом с ней.

- Почему? - сказал он устало.

Она не ответила. Они стояли рядом в теплой тишине ночи, мотыльки задевали их крыльями, крик ночной птицы прорезал молчание, да изредка было слышно, как в конюшне переступает с ноги на ногу лошадь. Вдруг Энн протянула вперед руку.

- Вот там - где-то - она не спит и хочет тебя. Нехорошо мне, Джон!

- Не расстраивай себя, родная!

- Но мне, право же, нехорошо, Джон.

Прижалась к нему, как ребенок, щекой к щеке, темный завиток щекотал ему шею. И вдруг обернулась, отчаянно ища губами его губы.

- Люби меня!

Но когда она уснула, Джон еще долго лежал с открытыми глазами. В окно прокрался лунный свет, и в комнату вошел призрак - призрак в костюме с картины Гойи, кружился, придерживая руками широкое платье, манил глазами, а губы словно шептали: "И меня! И меня!"

И, приподнявшись на локте, он решительно посмотрел на темную головку на подушке. Нет! Ничего, кроме нее, нет - не должно быть - в этой комнате. Только не уходить от действительности!

X

НЕПРИЯТНОСТИ

На следующий день, в понедельник, за завтраком Вэл сказал Холли:

Вот послушай-ка!

"Дорогой Дарти,

Я, кажется, могу оказать тебе услугу. У меня имеются кой-какие сведения относительно твоего жеребенка от Голубки и вообще о твоей конюшне, и стоят они гораздо больше, чем те пятьдесят фунтов, которые ты, я надеюсь, согласишься мне за них заплатить. Думаешь ли ты приехать в город на этой неделе? Если да, нельзя ли нам встретиться у Брюмеля? Или, если хочешь, я могу прийти на Грин-стрит. Дело важное.

Искренне тебе преданный Обри Стэйнфорд".

- Опять этот человек!

- Не обращай внимания, Вэл!

- Ну, не знаю, - мрачно протянул Вэл. - Какая-то шайка что-то слишком заинтересовалась этим жеребенком. Гринуотер волнуется. Я уж лучше постараюсь выяснить, в чем тут дело.

- Так посоветуйся сначала с дядей. Он еще не уехал от твоей мамы.

Вэл скорчил гримасу.

- Да, - сказала Холли, - но от него ты узнаешь, что можно делать и чего нельзя. Против таких людей не стоит действовать в одиночку.

- Ну ладно. Пари держу, что тут дело нечисто. Кто-то еще в Аскоте знал о Рондавеле.

Он поехал в Лондон утренним поездом и к завтраку был уже у матери. Она и Аннет завтракали в гостях, но Сомс был дома и не слишком радушно пожал ему руку.

- Этот молодой человек с женой все еще у вас?

- Да, - сказал Вэл.

- Что он, никогда не соберется чем-нибудь заняться? Узнав, что Джон как раз собирается заняться делом, он проворчал:

- Сельское хозяйство? В Англии? Это еще зачем ему понадобилось? Только швырять деньги на ветер. Лучше ехал бы обратно в Америку или еще в какую новую страну. Почему бы ему не попробовать Южной Африки? Там его сводный брат умер.

- Он больше не уедет из Англии, дядя Сомс, - по-видимому, проникся нежной любовью к родине.

Сомс пожевал молча.

- Дилетанты все эти молодые Форсайты, - сказал он. - Сколько у него годовых?

- Столько же, сколько у Холли и ее сводной сестры, - около двух тысяч, пока жива его мать.