Сага о Форсайтах

- Нечего нам тут стоять, Майкл, и обсуждать, из чего соткана душа иудейского племени, Ну-ка, звони!

Майкл позвонил.

- Мистер Монтросс дома? Благодарю вас. Передайте ему, пожалуйста, эти карточки и спросите, можно ли нам зайти к нему ненадолго?

Комната, в которую их ввели, была, очевидно, особо предназначена для подобных посещений: в ней не было ничего такого, что можно с легкостью унести; стулья были удобные, картины и бюсты ценные, но большие.

Сэр Лоренс разглядывал один из бюстов, а Майкл - картину, когда дверь открылась и послышался голос:

- К вашим услугам, джентльмены.

Мистер Монтросс был невысок ростом и немного напоминал худого моржа, который был когда-то брюнетом, но теперь поседел; у него был нос с легкой горбинкой, грустные карие глаза и густые нависшие седеющие усы и брови.

- Нас направил к вам ваш сосед, сэр, маркиз Шропшир, - сразу начал Майкл. - Мы хотим образовать комитет, который обратился бы с воззванием для сбора средств на перестройку трущоб, - и он в третий раз пустился излагать подробности дела.

- А почему вы обратились именно ко мне, джентльмены? - спросил мистер Монтросс, когда он кончил.

Майкл на секунду запнулся.

- Потому что вы богаты, сэр, - сказал он просто.

- Это хорошо! - сказал мистер Монтросс. - Видите ли, я сам вышел из трущоб, мистер Монт, - так, кажется? - да, мистер Монт, я вышел оттуда и хорошо знаком с этими людьми. Я думал, не поэтому ли вы ко мне обратились.

- Прекрасно, сэр - сказал Майкл, - но мы, конечно, и понятия не имели.

- Так вот, это люди без будущего.

- Это-то мы и хотим изменить, сэр.

- Если вырвать их из трущоб и пересадить в другую страну, тогда может быть; но если оставить их на их улицах... - мистер Монтросс покачал головой. - Я ведь знаю этих людей, мистер Монт; если б они думали о будущем, то не могли бы жить. А если не думать о будущем - выходит, что его и нет.

- А как же вы сами? - сказал сэр Лоренс.

Мистер Монтросс перевел взгляд с Майкла на визитные карточки, которые держал в руке, потом поднял свои грустные глаза.

- Сэр Лоренс Монт, не так ли? Я еврей, это другое дело. Еврей всегда выйдет в люди, если он настоящий еврей. Почему польским и русским евреям не так легко выйти в люди - это у них на лицах написано, слишком в них много славянской или монгольской крови. Чистокровный еврей, как я, всегда выбьется.

Сэр Лоренс и Майкл переглянулись, словно хотели сказать: "Какой славный!"

- Я рос бедным мальчиком в скверной трущобе, - продолжал мистер Монтросс, перехватив их взгляд, - а теперь я... да, миллионер; но достиг я этого не тем, что швырял деньги на ветер. Я люблю помогать людям, которые и сами о себе заботятся.

- Так значит, - со вздохом сказал Майкл, - вас никак не прельщает наш план, сэр?

- Я посоветуюсь с женой, - тоже со вздохом ответил мистер Монтросс, Всего лучшего, джентльмены, я извещу вас письмом.

Уже темнело, когда оба Монта медленно двинулись к Маунт-стрит.

- Ну? - сказал Майкл,

Сэр Лоренс подмигнул.

- Честный человек, - сказал он. - Наше счастье, что у него есть жена.

- То есть?

- Будущая баронесса Монтросс уговорит его. Иначе ему незачем было бы с ней советоваться. Итого четверо, а сэр Тимоти - дело верное: владельцы трущобных домов его betes noires [24]. Не хватает еще троих. Епископа всегда можно подыскать, только вот забыл, какой из них сейчас в моде; известный врач нам непременно нужен, и хорошо бы какого-нибудь банкира, а впрочем, может быть, обойдемся и твоим дядей, Лайонелем Черрелом, - он досконально изучил в судах темные стороны финансовых операций; и для Элисон мы нашли бы работу. А теперь, мой милый, спокойной ночи! Давно я так не уставал.

На углу они расстались, и Майкл направился к Вестминстеру. Он прошел вдоль стрельчатой решетки парка за Бэкингемским дворцом и мимо конюшен в направлении Виктория-стрит. Тут везде были премиленькие трущобы, хотя за последнее время, он слышал, за них взялись городские власти. Он шел кварталом, где за них взялись так основательно, что снесли целую кучу ветхих домов. Майкл смотрел на остатки стен, расцвеченных, как мозаикой, несодранными обоями. Что сталось с племенем, которое выгнали из этих развалин? Куда понесли они свои трагические жизни, из которых они умеют делать такую веселую комедию? Он добрался до широкого потока Виктория-стрит, пересек ее и, выбрав путь, которого, как ему было известно, следовало избегать, скоро очутился там, где покрытые коркой времени старухи дышали воздухом, сидя на ступеньках, и узкие переулки уводили в неисследованные глубины. Майкл исследовал их мысленно, но не на деле. Он задержался на углу одного из переулков, стараясь представить себе, каково тут жить. Это ему не удалось, и он быстро зашагал дальше и повернул к себе на Саут-сквер, к своему жилищу - такому безупречно чистому, с лавровыми деревьями в кадках, под датской крышей. И ему стало больно от чувства, знакомого людям, которым не безразлично их собственное счастье.

"Флер сказала бы, - думал он, уставившись на саркофаг, так как и он утомился, - сказала бы, что раз у этих людей нет эстетического чувства и нет традиций, ради которых стоило бы мыться, то они по крайней мере так же счастливы, как мы. Она сказала бы, что они извлекают столько же удовольствия из своей полуголодной жизни, сколько мы из ванн, джаза, поэзии и коктейлей. И в общем она права. Но признать это - какая капитуляция! Если это действительно так, то куда мы все идем? Если жизнь с клопами и мухами - все равно что жизнь без клопов и без мух, к чему тогда "порошок Китинга" [25] и все другие мечтания поэтов? "Новый Иерусалим" Блэйка [26] конечно возник на основе "Китинга", а в основе "Китинга" лежит нежная кожа. Значит, совсем не цинично утверждать, что цивилизация не для толстокожих. Может, у людей есть и души, но кожа у них есть несомненно, и прогресс реален, только если думать о нем, исходя из этого!"

Так думал Майкл, свесив ноги с саркофага; и, размышляя о коже Флер, такой чистой и гладкой, он пошел наверх.

Она только что приняла вечернюю ванну и стояла у окна своей спальни. Думала. О чем? О луне над сквером?

- Бедная узница, - сказал он, обнимая ее.