Страница 74 из 75
В столь трудной, почти безысходной ситуации Кузьмин-Караваев обращался за помощью к «министрам-социалистам» и членам исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. По словам автора письма, со многими из них его связывали «долгие годы тяжелых забот о тех, кого преследовала и бросала в тюрьмы старая власть». «Сколько раз мы вместе участвовали в политических защитах, – срывали с живых людей готовую захлестнуть их шею петлю, – напоминал Кузьмин-Караваев недавнее прошлое своим бывшим соратникам по защите „преступников без преступлений“. – Сколько раз мы вместе напрягали все силы ума, знаний и данного нам Богом таланта, чтобы перед томившимися в следственных тюрьмах заключенными раскрылись не двери каторги, а двери свободы… Не всегда нам удавалось. Но разве мы складывали руки? Разве мы успокаивались на сознании нашего бессилия помочь страдальцам?.. Я вдвойне имею право все это вам говорить и напоминать, – настаивал Кузьмин-Караваев. – Я не принадлежал и не принадлежу ни к одной социалистической партии. Те люди, в отношении которых я разделял с вами тяжесть забот, не были моими близкими товарищами и политическими единомышленниками. Но разве я хоть раз отказывался от защиты их в суде и… в министерских кабинетах и приемных!?. В моих глазах были живые люди, безвинно и противозаконно страдающие, – и только. Кто такие офицеры, которых мучают сейчас в Кронштадте, по их прошлому и по их политическим убеждениям, – я не знаю. Я взываю к вам об их судьбе только потому, что они – живые люди и что в отношении их творится вопиющее беззаконие».
Обращаясь к членам Временного правительства и руководству Петросовета, разделяющим властные полномочия и пользующимся авторитетом, он напоминал им еще и об ответственности перед собственной совестью… Его призыв имел и конкретных адресатов: «Прочтите мои слова, Н.С. Чхеидзе, Н.Д. Соколов, Л.М. Брамсон, А.К. Виноградов… Прочтите и вы, автор „Смертников“, Войтинский. Вспомните застенок четвертой части в Екатеринославе, где вы сидели, и который вы так талантливо описали». Особые надежды Кузьмин-Караваев возлагал на содействие И.Г. Церетели, министра почт и телеграфов, который в недавнем прошлом, при царском режиме, был обязан во многом лично ему смягчением собственной участи арестанта. «Молодой, больной и хрупкий, вы отбыли предварительный арест, замененную для вас по болезни тюрьмою каторгу и ссылку. Вы только что вернулись. Вы только что стали свободным человеком, – радуясь за своего бывшего подзащитного, Кузьмин-Караваев считал себя вправе указать на его нравственный долг перед очередными безвинно гонимыми. – Когда вас держали тюремные стены в Николаеве, мы здесь, в Петрограде, были полны беспокойства о вашем здоровье, о режиме, которому подвергал вас Курлов. Вспомните ваши письма ко мне. Вспомните холодный пол в камере. Вспомните ваши долгие, тщетные хлопоты, чтобы вам позволили иметь на полу дорожку из серого сукна… Вас каждый день мучила лихорадка. Холодный пол давал простуду… Арестантский котел увеличивал упадок сил… По вашим письмам я ходил к Курлову, я часами его ждал в приемной, – он знал, кто я, и намеренно заставлял меня ждать. Я просил его. Мне это было более чем тяжело: мне это было противно. Мне было противно кланяться ему, подавать руку, выслушивать его рассуждения о недопустимости потачек государственным преступникам… Но я ходил, – ходил не раз, не два, не три. Ждал в приемной, кланялся, подавал руку, выслушивал… От вас я прошу не унижения. К вам я обращаюсь с просьбой о властном требовании, об авторитетном слове, но слове настойчивом и твердом», – заключал Кузьмин-Караваев.
24 мая 1917 года, на следующий день после обнародования данного письма, Временное правительство фактически предъявило руководству так называемой Кронштадтской республики ультиматум, поставив ребром вопрос о том, остается ли Кронштадт в лоне русской демократии. Во время визита туда И.Г. Церетели и министра труда М.И. Скобелева обсуждалась и судьба арестованных офицеров. Можно предположить, что обращение Кузьмина-Караваева в этом случае сыграло определенную роль. По воспоминаниям Ф.Ф. Раскольникова, Церетели уговаривал членов исполкома Кронштадтского совета «сделать красивый жест» – перевести арестантов в Петроград и тем самым «вырвать почву из-под ног буржуазных клеветников, распространяющих ужасы о кронштадтских тюрьмах». «Для нас такое было неприемлемо, – заключал Раскольников. – Хорошо зная настроение кронштадтских масс, мы понимали, что перевод арестованных в Питер кронштадтские матросы сразу расценят как замаскированное их освобождение. Церетели и Скобелев опять были вынуждены уступить. Сошлись на том, что в Кронштадт приедет специальная следственная комиссия, которая совместно с нашей комиссией на месте разберет все дела, виновных предаст суду, а невиновных отпустит».
Кузьмин-Караваев никогда не оставлял попыток внести «здравый смысл» в происходящее в России. Он был одним из организаторов Частного («Малого») совещания общественных деятелей в Москве (8-ю августа 1917 года). В нем приняли участие члены различных политических партий и общественных групп, поставившие себе целью выработать единую платформу к Государственному московскому совещанию (12–15 августа 1917 года). Накануне его созыва Кузьмин-Караваев представил резолюцию, которая включала целую систему «очень решительных мер оздоровления армии и флота». «Чувствуется, что она составлена под впечатлением требований, составленных генералом Корниловым, – сообщалось в прессе. – Это же подтверждает и сам докладчик резолюции во время разгоревшихся по ее поводу дебатов». По мнению Кузьмина-Караваева, неотложными мероприятиями следовало признать «…полную отмену полковых комитетов, уничтожение института комиссаров на фронте, восстановление в его прежнем виде значения корпуса офицеров, пересмотр декларации прав солдата, возвращение начальникам дисциплинарной власти». Данные предложения были критически оценены военными, которые отмечали «чрезмерность рекомендуемых мер», высказывали опасение, что в солдатских массах резолюция может быть понята как «желание вернуть солдат к старому, дореволюционному положению». «Нет ли опасности, что вместе с водой выплеснут из ванны и ребенка, выбросят вон и здоровые зерна того, что было произведено в армии?» – спрашивали офицеры, участвовавшие в совещании, и признавали полезным «сохранить разные комитеты в качестве организаций хозяйственного контроля». Разгоравшимся по данному поводу прениям положил конец председатель «Малого» совещания М.В. Родзянко, который предложил «вернуть резолюцию для переработки». Несмотря на то что впоследствии, на Государственном московском совещании, никаких документов не было принято, там возобладала позиция, озвученная накануне Кузьминым-Караваевым. Сам он был избран в Совет общественных деятелей, который в октябре 1917 года делегировал его в Предпарламент.
После Октябрьского переворота 1917 года Кузьмин-Караваев примкнул к антибольшевистскому движению. В марте 1919 года в его жизни начался период эмиграции. Сначала он жил в Стокгольме, Нарве, затем – в Гельсингфорсе, где сотрудничал в газете «Новая русская жизнь». В мае – августе 1919 года Кузьмин-Караваев – один из наиболее активных членов Политического совещания при командующем Северо-Западной армией генерале Н.Н. Юдениче: фактически исполнял обязанности министра юстиции, был заведующим продовольственным обеспечением армии. После создания правительства С.Г. Лианозова он отказался войти в него из-за несогласия с коалиционным составом кабинета и его курсом на признание независимости отделившихся от России окраинных государств.
С июня 1920 года Кузьмин-Караваев жил в Париже, занимался преподавательской работой, публиковался в периодических изданиях («Последние новости», «Общее дело» и др.). До конца своих дней он находился в центре многообразной общественно-политической, научной и благотворительной деятельности русской эмиграции: сотрудничал с Российским торгово-промышленным и финансовым союзом, входил в состав Русского парламентского комитета, Земско-городского комитета помощи русским беженцам за границей (Земгор), возглавлял Союз земских и городских гласных.