Страница 13 из 53
Проведение параллелей между дебатами, отстоящими друг от друга на такой огромный период времени, безусловно, имеет довольно-таки сомнительную ценность. Но даже и представленные здесь весьма упрощенные версии подходов демонстрируют то, как богатство, накопленное в дебатах прошлого, может служить выявлению ограниченности методологических походов, превалирующих сегодня, – в данном случае методологического индивидуализма и связанной с ним дихотомии между индивидуализмом и органицизмом. Действительно, схоласты и Абеляр указывают на возможность среднего пути между двумя крайностями: пути, который позволял бы учитывать важность внимания к общественному (или, точнее, к социальным единицам), обусловленную социальной природой человека, и использовать в аналитических целях агрегированные (универсальные) термины без наделения их самостоятельной сущностью, без того, чтобы ставить их в реальности выше (т. е. политически значимее) индивидов. На этом среднем пути мы обнаружим в более поздние времена экономистов-классиков (таких как Адам Смит и Джон Стюарт Милль), а в относительно более недавнем прошлом и Джона Мейнарда Кейнса[60].
2.5. Ростовщичество и справедливая цена
После нашего краткого экскурса в область логики и эпистемологии, сосредоточимся теперь на сугубо экономических вопросах. В период XII–XVI вв. доминирующими среди них были вопросы ростовщичества и справедливой цены, всегда рассматриваемые с точки зрения этики и вне связи с интерпретацией функционирования экономической системы в целом (см.: [De Roover, 1971, р. 16–19])[61]. В этом разделе мы кратко опишем основные направления дебатов по данной проблематике, сосредоточив внимание на их основных действующих лицах, таких как Фома Аквинский в начале рассматриваемого периода и Томас Вильсон в его конце.
Фома Аквинский (ок. 1225–1274) обычно считается наиболее значимым философом и теологом позднего Средневековья. Его влияние как преподавателя во многих городах (от Парижа до Рима и от Ананьи до Неаполя) было превзойдено лишь влиянием его собственной работы – главного труда его жизни «Сумма теологии», написанного в период 1265–1273 гг. В течении веков эта работа оставалась центральной референтной точкой доктрины католицизма. Ее отличительной чертой стало оригинальное соединение христианской традиции с философией Аристотеля[62].
Сам Аристотель считал противоестественным и потому подлежащим осуждению богатство, проистекающее из торговли; особенно же осуждал он торговлю деньгами, т. е. выдачу денежных займов под процент[63]. Также и в христианской традиции мы находим ярко выраженную оппозицию выдаче приносящих доход займов: в связи с этим часто цитируется отрывок, в котором Иисус говорит: «И взаймы давайте, не ожидая ничего»[64]. Фома Аквинский, напротив, занимает более сдержанную позицию[65]: за осуждением процента как такового следует изощренная казуистика, в рамках которой случаи взимания процента, подлежащие осуждению, отделяются от случаев, в которых он оправдан (особенно случаев, в которых кредитор несет прямой убыток (damnum emergens), что позволяет обосновать взимание процента по позитивной, пусть и умеренной, ставке, тогда как обоснование на основе упущенной выгоды (lucrum cessans) отвергается, так как оно открыло бы путь легитимизации конкурентной ставки процента – что фактически и происходило постепенно в течение последующих столетий) (см. [Viner, 1978, р. 88–96]).
Путь доказательств, которым следовал Фома, – путь казуистики, или рассмотрения отдельных случаев с различающимися ответами на вопрос о правомерности взимания процента от случая к случаю в зависимости от обстоятельств – был воспринят в последующие столетия в длинной череде работ. Это само по себе демонстрирует, помимо прочего, насколько незначительным было в реальности внимание к многочисленным попыткам запретить взимание процента и какую изобретательность проявляли финансовые операторы того времени для обхождения нормативных ограничений путем изобретения все новых видов контрактов[66]. С учетом используемого метода, эти работы не приводили к обобщениям и, следовательно, к достойным внимания теоретическим наработкам. В общем можно сказать, что авторы рассматриваемого периода и в первую очередь сам Фома были прекрасно осведомлены о функциях денег как средства обмена и стандарта измерения, но не об их функции как средства сохранения ценности.
Обсуждение этических и правовых вопросов часто пересекалось[67], и дебаты по ростовщичеству оказывали влияние на практический выбор между различными правовыми институтами. Их важность была такова, что многие комментаторы рассматривают их – с учетом различных ответов на вопрос о легитимности взимания процента – как ключевой элемент в объяснении темпов перехода к капитализму[68]. Несомненно то, что осуждение ростовщичества не сопровождалось, как то было у Аристотеля, враждебностью к торговой деятельности в общем. Схоласты лишь призывали к правильному поведению: без обмана и принуждения, но также и без того, чтобы наживаться на более слабых договорных позициях партнеров.
Движение к легализации процента было долгим. Противостояние между «ригористами» и сторонниками смягчения позиции продолжалось веками. Первоначальное преобладание первых постепенно сменялось все более распространенным принятием аргументов последних, в особенности после Реформации. Важную роль здесь сыграл процесс, который Вайнер [Viner, 1978, p. 114–150] назвал «секуляризацией», – отход от ссылок на Божественное Откровение и сдвиг от потусторонних к земным ценностям, произошедший в эпоху Ренессанса[69].
Но и в конце XVI в. ростовщичество встречало серьезную оппозицию. Даже после его фактической легализации мы встречаем, например, резкое «Рассуждение о ростовщичестве» Томаса Вильсона, опубликованное в 1572 г. Современное издание этой работы, вышедшее в 1925 г. (репринт 1963 г.) содержало пространное предисловие Тони. В нем описывались основные виды кредитных сделок, распространенные в тот период (те, которые затрагивали крестьянство, мелких ремесленников и обедневшее дворянство, финансирование мануфактур, международный валютный рынок, финансовые институты, предшествовавшие современным банкам), историю дебатов и компромисс, который был достигнут незадолго до публикации работы Вильсона с принятием Закона 1571 г. Этот законодательный акт провозглашал все сделки денежных займов, заключенные по ставке свыше 10 %, утратившими законную силу, но не запрещал сделки по меньшим ставкам – не предоставляя, однако, никаких юридических гарантий по ним. Этот компромисс открыл путь к признанию того, что не все денежные займы под процент следует рассматривать как ростовщические, а лишь те из них, которые подразумевают эксплуатацию заемщика путем наложения на него «чрезмерного» процента[70].
На доктринальном уровне легитимность взимания процентов по займам обосновывалась среди прочих авторов и Жаном Кальвином (1509–1564), хотя лишь в отношении коммерческих займов, тогда как моральное осуждение сохраняло силу в отношении потребительского кредитования, обычно связанного с острой нуждой в деньгах и потому эксплуатирующего слабость договорных позиций заемщиков. У Шпигеля [Spiegel, 1971, р. 83] приводится пример французского юриста Шарля Дюмулена (чья книга датируется 1546 г.), отстаивавшего легитимность займов под проценты, но придерживающегося в то же время мнения о разумности установления властями максимального потолка ставок по кредитам. В рамках саламанкской школы, развивавшейся в Испании XVI в. и достаточно влиятельной в Европе, различные авторы распространяли легальность взимания процентов практически на все виды сделок и на все обстоятельства (см. [Chafuen, 1986, р. 143–150]). Бельгийский иезуит Лессий (Леонард де Лейс, 1554–1623) предложил иное обоснование процента, связанное с редкостью денег в обращении (carentia pecuniae)[71]. Реакция на регулирование процентных ставок пришла лишь с расцветом либерализма – можно указать Тюрго (1769) и особенно «Защиту ростовщичества» Бентама (1787), хотя еще и сам Адам Смит в «Богатстве народов» выступал за установление законодательных потолков для процентных ставок, говоря, что иначе только «расточители и спекулянты» были бы готовы платить большой процент, вытесняя с кредитного рынка «здравомыслящих людей» [Смит, 1962, с. 263][72]. В Англии законы о ростовщичестве были отменены лишь в 1854 г.
60
Не придавая этому чрезмерно большого значения, укажем, что Кейнс в молодости читал и ценил Абеляра [Skidelsky, 1983, р. 113].
61
Вуд говорит о «теологической экономии»: «экономические идеи Средневековья неразрывно вплетены в проблематику этики и морали, они сосредоточены на мотивах, а не на механике экономики» [Wood, 2002, р. 1].
62
О личности и экономической мысли Фомы см.: [Nuccio, 1984–1987, vol. 2, 1469–1576], а также приведенную там обширную библиографию.
63
«Поэтому с полным основанием вызывает ненависть ростовщичество, так как оно делает сами денежные знаки предметом собственности, которые, таким образом, утрачивают то свое назначение, ради которого они были созданы: ведь они возникли ради меновой торговли, взимание же процентов ведет именно к росту денег. …Этот род наживы оказывается по преимуществу противным природе» [Аристотель, 1983, с. 395].
64
Евангелие от Луки 6:35. Схожие места можно найти в Евангелиях от Матфея и Марка, см. также: Иезекииль 18:8 и 18:13.
65
Фактически процент в рамках этого подхода представляет собой платеж за пользованием товаром, деньгами, меновая ценность которого уже возмещена в обязательстве вернуть равную сумму. Более радикальный, но по сути схожий, тезис заключался в том, что процент выступает платой за время между выдачей займа и возвращением одолженных денег: поэтому он осуждался на основании того, что время принадлежит лишь Богу.
66
С этой точки зрения, работы рассматриваемого периода по ростовщичеству являются ключевыми источниками для исследований в области экономической истории, поскольку они свидетельствуют о формах и характере преобладавших тогда рыночных практик и о развитии финансовых инструментов: от простого и переводного векселей до страховых и форвардных контрактов и вплоть до сложных контрактов, сочетающих элементы перечисленных финансовых инструментов.
67
Если оставаться в области канонического права, то Никейский собор (312) лишь постановил, что духовенству запрещено какое-либо вовлечение в сделки с займами под проценты. После этого запреты постепенно становились более строгими, а степень их охвата расширялась до всего общества. С XIV в. началось медленное движение в обратную сторону и сужение определения ростовщичества (запрещение которого в принципе, однако, было подтверждено папой Бенедиктом XIV в энциклике «Vix pervenit» (1745); не отменено это запрещение и по сей день). На Пятом Латеранском соборе в 1515 г. папа Лев Х признал приемлемой деятельность институтов montes pietatis (ссудных касс), в которых процент по займам взимался для покрытия операционных расходов и компенсации возможных потерь; при этом ростовщичество определялось как «прибыль, извлекаемая без труда, затрат или риска» (см.: [Wood, 2002, р. 204]).
68
Тони [Tawney, 1926] придавал этому аспекту гораздо большее значение, чем Вебер [Weber, 1904–1905] в его известнейшем исследовании о воздействии протестантизма на переход от средневековой культуры к культуре, способствовавшей капиталистическому развитию. Со своей стороны, Шпигель [Spiegel, 1971, р. 66] настаивал на том, что средневековые запреты займов под процент стимулировали создание различных форм экономических объединений частных инвесторов, позволявших разделять риски, способствуя, таким образом, зарождению капиталистической фирмы.
69
Как заметил Прибрам, «вне зависимости от решений в рамках светской юрисдикции, религиозные советы по экономическим вопросам продолжали приниматься во внимание вплоть до XVI в.» [Pribram, 1983, р. 30].
70
Определение ростовщичества как навязывания процентов по денежным займам, существенно превышающим средний рыночный, относительно недавно вновь возникло в законодательстве Италии. Закон № 108 от 1996 г. свидетельствует о живучести – особенно в католических странах – традиции средневековой экономической мысли, вне зависимости от критики экономистов, какой бы убедительной она ни была. Сегодня проблема ростовщичества более связана со способами взимания долгов незаконными способами, что подразумевает опасную связь между ростовщиками и миром мелкой (а иногда и организованной) преступности. Запрещение сверхвысоких процентов очевидно не будет принято во внимание подпольными ростовщиками, которые в то же время используют практическое отсутствие конкуренции со стороны официальных банков в сегменте высокорискового кредитования, особенно на мелкие суммы, для которых издержки по взысканию непропорционально высоки, в том числе и в связи с медлительностью официальной юстиции. Поэтому для таких кредитов относительно более высокие процентные ставки могут быть обоснованы высоким риском невозврата.
71
См.: [De Roover, 1971, р. 90], который, однако, несколько прямолинейно связал это с понятием предпочтения ликвидности у Кейнса (см. подразд. 14.5 наст. изд.).
72
Ответ Бентама на это утверждение [Bentham, 1787, ‘Letter XIII’] заключался в отождествлении смитовских «спекулянтов» с предпринимателями и первопроходцами в сфере технологических изменений. Здесь он спорит с идеей Смита о дисперсном характере технологических изменений, обеспечиваемом большим числом агентов, и превозносит инновационную функцию предпринимателя, в чем мы находим предвосхищение понятия предпринимателя-новатора у Шумпетера (см. подразд. 15.2 наст. изд.).