Страница 7 из 13
Сказать, что так устроено Богом, – также слишком сильное утверждение, поскольку не допускает ни малейшей опытной проверки. Можно сказать, что я был всегда и везде, правда, только как потенциальная возможность. Но в этом предположении тоже есть элемент фантастики. Скажем, это должна быть такая потенциальность, без которой существование окружающего мира было бы не закончено, не оформлено, неполноценно. Поскольку человек – высшая форма жизни, а всякая другая жизнь – лишь отпадение от нее, точно также он является, по-видимому, высшей формой материи, он «нужен» Вселенной, ибо кто еще смог бы ее обозреть, оценить, раскрасить, восхититься ее бесконечностью и непостижимостью? Догадка о равновеликости человека и космоса с древних времен выражалась в гипотезе микрокосма, в котором как в зеркале отражается большой мир с его сложностью и невыразимостью. Надо только вспомнить то, что отразилось. Но если удается что-то вспомнить, то эти воспоминания выражаются в форме непостижимой тайны. Стоишь перед тайной, и само это стояние делает тебя памятливым. Каждый человек, обладающий такой памятью, является поэтом, хотя он может и не создавать никаких произведений. Каждый такой человек – это прорыв в устойчивом, необходимом, фундаментально обоснованном мире.
Память – это не только совокупность всего, что с нами случалось. Мы все время пытаемся вспомнить что-то самое главное, то, чего вспомнить нельзя. Например, во сне, когда нам снятся удивительные города, в которых мы никогда не были, и необыкновенные люди, с которыми мы никогда в реальной жизни не встречались. Мне иногда снится один и тот же навязчивый сон: я пытаюсь прочитать книгу, в которой, как мне известно, записаны главные тайны моего существования. Я открываю ее и не могу разобрать ни одного слова. И там же, во сне, я все надеюсь, что когда-нибудь мне удастся сконцентрироваться и прочесть хотя бы немного из этой книги.
Память о том, о чем помнить нельзя, идея непостижимого воспоминания выражена, например, в теории коллективного бессознательного К. Юнга. Архаические структуры психики содержат в себе совокупность архетипов (прообразов) – древних способов понимания и переживания мира. Эта «память», которая виртуально живет во мне и никогда непосредственно не осознается. Коллективное бессознательное при нормальных условиях не поддается осознанию, никакая аналитическая техника не поможет его «вспомнить»: ведь оно, в отличие от личного бессознательного, никогда не было вытеснено или забыто. В то же время коллективное бессознательное не существует наподобие некоторых врожденных структур нашей психики, передающихся по наследству. Это, по Юнгу, не врожденные представления, а врожденные возможности представления, ставящие известные границы самой смелой фантазии. Это как бы категории деятельности воображения, априорные идеи, существование которых не может быть установлено иначе, как через опыт их восприятия. Архетипические образы особенно наглядно могут выступать в символической форме искусства. «Они проявляются лишь в творчески оформленном материале в качестве регулирующих принципов его формирования, иначе говоря, мы способны реконструировать изначальную подоснову прообраза лишь путем обратного заключения от законченного произведения искусства к его истокам»[21].
Неудивительно, считает Юнг, что в типической ситуации мы внезапно ощущаем или совершенно исключительное освобождение, чувствуем себя как на крыльях, или нас захватывает непреодолимая сила. В такие моменты мы уже не индивидуальные существа, мы – род, голос всего человечества, просыпающийся в нас. Архетип, проявляющийся в сновидении, фантазии или в жизни, всегда несет в себе некоторое особое влияние или силу, благодаря которым его воздействие носит нуминозный, т. е. зачаровывающий, характер. Архетип захватывает психику изначальной силой и вынуждает ее выйти за пределы человеческого. Он ведет к преувеличению, раздутости, проявлению недобросовестности, одержимости, рождает иллюзии как в хорошем, так и в дурном.
Только художник средствами своего таланта может выразить могучую энергию архетипа, главной составляющей непостижимого воспоминания. Любое отношение к архетипу, полагает Юнг, задевает нас, пробуждает в нас голос более громкий, чем наш собственный. Объясняющийся прообразами говорит как бы тысячами голосов, он пленяет и покоряет, поднимает описываемое им из однократности и временности в сферу вечного, возвышает личную судьбу до судьбы человечества и таким образом высвобождает в нас те спасительные силы, которые всегда помогали избавиться от любых опасностей и преодолеть даже самую долгую ночь. Такова тайна воздействия искусства.
Все вышесказанное относится к памяти вообще, к способности человека вспоминать и держаться вспомненного, помнить о другом мире, другой жизни, которые забыты или прячутся от нас в нашем повседневном существовании. Способность видеть, чувствовать, воображать, пытаться вспомнить эту «истинную», прячущуюся от нас реальность является метафизической способностью, лежащей в основе философии, религии, науки, искусства.
Это не просто память о случившихся событиях или состоявшихся переживаниях, это память как вечно длящееся состояние. Без этой памяти невозможно оценить значимость и бездонную глубину любого предмета, любого чувства, загадочность и неисчерпаемость мира, а жизнь представлялась бы бесконечной чередой похожих друг на друга дней, изредка скрашиваемой мелкими радостями.
Это память подобна любви: невозможная, прекрасная, ошеломляющая, пронизывающая каждую минуту существования, любви, которой у большинства людей не было и не могло быть. Но она тем не менее живет в их памяти. Это воспоминания о случайных поцелуях на лестнице, о тяжком опыте разлуки на целое лето, о жгучем стыде первого сексуального опыта, о коварной безжалостной измене, а главное, об острой тоске повседневного существования без любви. Эта прекрасная и невозможная любовь, сплетенная из кратких переживаний, мгновенных, обжигающих ощущений, из воздушных замков страстной мечты всегда жила в каждом человеке, и он всегда может о ней вспомнить, и это воспоминание составляет важнейшую часть его души. Без него нет вообще никакой любви, даже самой мимолетной, самой ничтожной. Только на фоне этой невозможной великой любви и возможны наши мелкие интрижки, влюбленности, романы и романчики.
Эта память подобна свободе – недостижимая, никогда не осуществляемая до конца, она всегда живет в памяти человека, ибо сплетена из мгновений восторга независимости от случайных переплетений судьбы, обжигающего ледяного воздуха своеволия, решимости бросить вызов всему миру, бросить свою жизнь ему под ноги. У большинства людей не было таких мгновений, многие только мечтали о подобной смелости, никогда не решаясь на поступок, никогда ничем не рисковали, но памятью о такой свободе обладают все люди, пусть подспудно, неявно, неосознанно. Как, наверное, воспоминания о тех редких мгновениях, когда они действительно были свободны, только испугались пойти до конца.
Поскольку у нас есть такая память, мы носители духа, мы гораздо больше мира, способны выходить за его рамки и имеем право сравнивать себя со Вселенной в целом, а не только с нашим телом, структурой мозга, с клочком земли, на которой мы родились и живем. Мы и есть Вселенная, поскольку актуально и потенциально держим весь мир своей памятью.
Эту память можно отчасти объяснить через феномен «дежа вю» (уже виденное). Мистики считают, что моменты, когда кажется, что ты уже был в этом месте, что уже слышал точно в такой же ситуации те же слова, – это результат воспоминания о прошлых жизнях. З. Фрейд и его последователи объясняли дежа вю тем, что чувство «уже виденного» возникает у человека в результате спонтанного воскрешения в его памяти подсознательных фантазий. А. Бергсон в «Воспоминании настоящего» писал, что бывают мгновения остановки потока сознания, когда я чем-нибудь удивлен или потрясен, тогда мое воспоминание догоняет восприятие и человек чувствует, что уже видел эту местность, слышал это слово. Это ложное сознание длится несколько мгновений.
21
Юнг К. Об отношении аналитической психологии к поэтико-художественному творчеству // Юнг К. Феномен духа в искусстве и науке. М., 1992. С. 116.