Страница 31 из 33
Блэк не знал, как будет смотреть в глаза лучшему другу после того, как переспал с его невестой. Это — если Ремус вернётся. А если нет? Как он будет жить дальше, совершив предательство, в котором ему уже никогда не оправдаться?
Сириус потряс сонной одуревшей головой. Правда, спать ему этой ночью пришлось мало.
Зато Берта спала крепко — тут же, рядом, на полу. Лежала лицом вниз, уткнувшись лбом в сгиб локтя. Волосы всей густой тёмной массой падали вперёд, накрывая руки и обнажая спину, шею, даже маленькую впадинку у затылка. Сириус долго смотрел на неё, на всё её тело, белое, вытянутое, ничем не скрытое. Долго смотрел, не мог оторваться.
Впервые в жизни Сириус Блэк стоял перед странным, диким, невозможным для себя выбором — выбором между дружбой и…чем? Четырнадцать лет у него не было женщины — двенадцать в Азкабане и два года после. Когда душа больна, и телу не очнуться. А теперь впервые за столько лет он чувствовал себя полностью живым. И почти счастливым, если уж совсем честно. Вот только не давал покоя выбор, который четырнадцать лет назад для Сириуса даже не существовал бы. Выбор между другом и собой. Когда-то давно Сириус, не задумываясь, пожертвовал бы всем ради друзей. Но тогда этого всего у него было в достатке и даже с избытком — молодости, красоты, таланта, денег, положения в обществе, а главное — времени, счастливого молодого времени, когда, даже если идёт война, кажется, что смерть может случиться с кем угодно, но только не с тобой.
Теперь всё было в прошлом. А здесь и сейчас оставалась у него эта девушка. Наверное, не единственная и не самая лучшая на свете и даже не любимая — вот только в эту короткую ночь он был с ней счастлив.
Конечно, случись их встреча раньше, Берта была бы одной из многих. Но теперь, когда Сириус потерял почти всё, что имел, тихие слова о том, что он лучший, он единственный, он нужен, сказанные в самую горячую минуту, приобретали колоссальное значение. И теперь уже Сириус не мог с уверенностью сказать, что не пожертвовал бы всем ради той, что их произнесла.
Берта глубоко вздохнула и проснулась. Поднялась с пола каким-то долгим слитным движением, отбрасывая за спину волосы. Сириус молча смотрел на неё. Ничего не мог сказать.
Берта подошла к окну, раздёрнула тяжёлые шторы — впустила в комнату серенький февральский рассвет. Повернулась к Сириусу лицом. Видимо, ей, в отличие от Блэка, стыд не был присущ вовсе. Или все оборотни таковы?
С добрым утром, - даже улыбнулась.
С добрым, - у него даже в горле пересохло.
Сам не понимая, что делает, почти копируя Берту, таким же плавным движением встал с пола и подошёл к ней.
Кожа её была прохладной, а его будто в жар бросило. Целовал её долго, отчаянно. Берта не противилась, только выгнулась у него в руках, чтобы ещё ближе, ещё слаще. Чтобы уж совсем с ума сойти — обоим.
Ещё больше Сириуса заводила мысль, что их могли бы сейчас видеть с улицы. Хотя, конечно, никто их видеть не мог.
А дальше началось что-то невообразимое. Если раньше Сириус Блэк жил от собрания до собрания Ордена, то теперь с самого начала каждого собрания не мог дождаться, когда же все разойдутся. И едва за последним гостем закрывалась дверь, Сириус шёл к Берте. Поесть успевали редко.
Зато часто на столе у них гостил Огневиски. Да и вообще всё это было похоже на пьяный бред. В минуты редкого просветления Сириус задавался вопросом: а что же происходит в голове у самой-то Берты? Но стоило ему встретиться снова с ее золотисто-медовым хмельным взглядом, как забывал Сириус обо всём.
Он не мог от неё оторваться. А вот она — она многое могла. Могла подойти неожиданно сзади, обнять, впиться губами в шею. Тогда Сириус ронял то, что оказывалось у него в руках в этот момент, за ненадобностью, оборачивался к Берте, ловил её лицо в свои руки, нырял взглядом в её глаза, заражаясь её желанием, как лихорадкой. И не важно было, где они оказывались в такую минуту. Всё было не важно.
Неверной рукой обхватив стакан, Берта могла расплескать на себя Огневиски — и тогда Сириус губами собирал тёмные капли с её кожи. Она смотрела на него из-под опущенных век долгим, глубоким, ничего не выражающим взглядом. Могла и оттолкнуть. И тогда он униженно просил её позволить ему прикоснуться к ней снова. И когда она позволяла, он был так счастлив, что больше ничего желать не мог.
Это, конечно, было неправильное, отравленное счастье. Сириус стал часто думать о том, как пошлёт к чёрту этот Орден, освободит от него свой дом — и будет жить дальше, как жил. Только с Бертой. Потом он ненавидел себя за такие мысли.
Ведь были ещё и другие размышления — о том, что он уже не верит в дело Ордена, не верит Дамблдору. Не верит, что когда-нибудь сможет выбраться из стен ненавистного дома. Да и весь остальной мир за порогом с недавних пор стал казаться ему малореальным, ненастоящим каким-то. Он состоял преимущественно из отчётов орденцев, из волшебных фотографий и газетных статей. Разве это реальность?
Реальностью были стены, знакомые с детства…и Берта. И вот сейчас Сириус не смог бы с уверенностью сказать, что такая реальность его не устраивает.
Пил он по-прежнему много. Вернее, пили они вместе. И о травке не забывали. И о музыке… Жалобные переливы клавиш старого фортепиано плыли по тихим комнатам. Берта просила пластинки, но в доме не было граммофона, а заказывать его где-то было опасно — штаб-квартиру могли обнаружить.
- А ты говорила, что любишь Ремуса… - Сириус лежит на ковре и смотрит в потолок, Берта где-то близко, он чувствует, как её дыхание щекочет ему кожу.
- Да, - водит пальчиком по синему иероглифу (азкабанская татуировка) на животе. До сладких мурашек, до полной путаницы в словах и мыслях.
- И как же ты?..
- Анестезия, - отвечает не очень понятно, а главное — занятие свое прекращает и отворачивается к стенке. Кожа у нее на спине нежная…с ума сойти.
- Что?
- Мне кажется, протрезвею — умру, - светлые серьезные глаза, без капли хмеля, такие, как когда она была человеком, наверное. - А мне нужно его дождаться.
Как будто пощёчину дала, честное слово!
- А я?
- А ты — его друг… - запрокидывает голову и смеётся, зрачки широкие, во всю радужку. - Тебе с этим жить, Блэк.
- И дрянь же ты… - на удивление и обиду совсем не осталось сил, особенно теперь, когда губы, только что произносившие эти холодные жестокие слова, прикасаются к его телу с такой бесстыдной лаской, что каждая клетка будто плавится в огне острого наслаждения, выпуская на волю душу. А та, хоть и отделяясь от тела, всё же вопиёт о жизни.
И Сириус жил. Остаток февраля, весь март, половину апреля. Между полнотой жизни и собственным предательством. До тех пор, пока не вернулся Ремус.
А когда Сириус увидел друга на пороге своего дома — тощего, потрёпанного, но живого и невредимого, - когда увидел Берту, стремительным беззвучным броском кинувшуюся Рему на шею, тут-то и понял, что всё кончено. Что он снова один, и, чёрт его знает, когда всё это переменится.
Конечно, Сириус мог ещё тешить себя гаденькой мыслью, что всё расскажет другу — и о себе, и об этой шлюхе. Вот только он прекрасно понимал, что никогда этого не сделает. Берту ему уже точно не вернуть (да и стоит ли возвращать?), а друга он потеряет навсегда.
Тем временем случилась весна, наступила Пасха, а вслед за ней — пасхальные каникулы у Гарри. Теперь больше, чем обычно, Сириус жалел, что нельзя пообщаться с любимым крестником. Только сейчас Сириус особенно остро ощутил, что Гарри для него — самый близкий человек на свете. Единственный, пожалуй.
«Ничего, вот только немножечко потерпеть до лета, а там я найду способ вырвать его от этих Дурслей…»
Эта мысль грела по-настоящему. Надо было собирать себя из обломков. Жизнь ещё не кончена. Не век же ему сидеть взаперти. Ни одна тюрьма не длится вечно, даже Азкабан, теперь Сириус это знал точно. Вот отвоюем войну, Гарри вырастет, будет жить здесь, на Гриммо, это уж непременно. И дом оживёт, переменится, они тут всё переделают, всё станет так, как хотелось бы Сириусу.