Врывалась буря
(Повесть)

Не случись несчастья и выйди Антонина за Левшина, Егор бы переболел этой «присухой», с великой радостью женился бы на Кате и зажил спокойно. А тут все переплелось в одно: и за Левшина она вроде не собиралась, и Егору особых надежд не давала, так, жила и жила, полагая, видно, что срок придет и хомут найдется. Так рассудил Егор и решил свою судьбу сам одним махом. Надоело бобыльничать, это он особенно остро почувствовал у Кати и раздумывать не стал. И все бы решилось, как он и рассудил, да, видно, кому сгореть, тот не утонет. В одночасье судьба перевернула все, и вот уже одна дума об Антонине заполонила душу, и хоть что тут делай, хоть кричи, хоть плачь.

Егор остановился, закурил, вечерок привалился теплым боком к домам, краснокаменцы уж спали, лишь переругивались собаки. Воробьев вспомнил о Мокине. Теперь он мог поклясться кому угодно, что в тот же час, когда он приходил к Афанасию с проверкой керосина, в доме кто-то был. И был это не кто иной, как Левшин. И где-то же он хранит свои немецкие порошки, деньги, оружие. И где-то прячет. Антонина должна знать, хоть вряд ли он откроет ей свои тайники. Вряд ли…

Егор заснул уже в шестом, но через два часа проснулся и ушел в отдел. Все уже были в сборе. Егор отозвал Лынева и строго-настрого наказал ему не спускать глаз с Антонины. Не исключено, что Левшин попробует отравить и ее.

— Надо брать! — посоветовал Сергеев. — Уйдет, гад!

— Надо, чтоб не ушел, — ответил Егор. — Брать пока погодим. До вечера. А вот взять его под неусыпное наблюдение надо! Вместе с Семеновым, Василий Ильич, установи дежурство возле его дома. Но до моего распоряжения — никакого самовольства! Я к Антонине… — Егор заметил недовольную мину на лице Сергеева и, кашлянув, вышел.

«Я в конечном счете по делам!» — строго сказал он себе.

На улице вывешивали большой кумачовый призыв вносить деньги в фонд помощи гражданской авиации. Егору еще неделю назад звонили из горкома по поводу этого фонда, он дал поручение Чекалину, сам сдал десять рублей, а спросить забыл. Дело нужное, размышлял он. Теперь матрицы «Правды» доставляют самолетами, и в Краснокаменск газета приходит с опозданием на один-два дня, а не на неделю, как раньше. Скоро тираж уже третьего займа «Пятилетка в четыре года», надо тоже будет проверить, все ли подписались на него. Забот полон рот, как говорил дед.

То, что он шел к Антонине по делам, было чистой правдой. Предстояло решить сразу несколько вопросов. Во-первых, выяснить вопрос причастности. Что знала, какие поручения выполняла. Егор, конечно, был уверен, что Антонина касательства к делам отца не имела, но все же могла что-то и рассказывать из оперативной сводки, что имелась на каждый день в ОГПУ или передавать, в каком русле идет расследование, а это уже разглашение служебной тайны. Во-вторых, вопрос с работой, в-третьих, тайники Левшина. Так что разговор предстоял серьезный.

Кончался июнь, стояла теплынь, и Егор с Антониной разговаривали в саду на лавочке позади дома. Ее белое лицо с разлетом черных бровей, точно стерлось, посерело, а красивые большие глаза, обычно завораживающие Егора, теперь погасли, потускнели, но все равно, стоило Егору ее увидеть, как он оробел и беспокойно смял кепку.

— Левшин тоже… враг?.. — сразу же спросила она.

Егор не ответил, нахмурился.

— Этого я сказать не могу, — проговорил он. — Просто не знаю…

— Мне теперь, конечно, уже нельзя будет работать вместе с вами, я знаю, я хочу только, чтобы вы, именно вы, Егор Гордеич, верили мне в том, что я… — голос у Антонины дрогнул, — что я ни сном, ни духом не ведала ни о чем! Вы верите мне?..

— Я-то верю, — вздохнул Егор, взглянул на Антонину, и она опустила голову.

— Расскажи мне, интересовался ли отец нашим расследованием, что ты ему отвечала, какие вопросы он задавал или Левшин, словом, все, что помнишь! Это очень важно, Тоня!

Антонина понемногу стала рассказывать. Да, отец интересовался, но она старалась от этих разговоров уходить. Спрашивал два раза и Левшин. Первый раз относительно Бугрова: по правде ли его выпустили или сообщников на него, как на приманку, хотят поймать.

— А ты что ответила?

— Я сказала, что по правде… Разве не так?..

— Так-так-та-ак! — кивнул Егор.

— А второй раз спросил, когда московский уедет и что происходит… Это перед пожаром еще… Я сказала, не знаю. Ищут…

— Вспомни, есть дома у Левшина тайники?

— Тайники? — удивилась Антонина.

— Ну да, где он прячет что-то.

— Не знаю… — Антонина пожала плечами. — Я один раз и была всего.

— А вот деньги? Он действительно занимал у отца или ты тоже не поняла?

— Я тоже не поняла, — кивнула Антонина— Обычно отец всегда брал у Николая Митрофановича в долг, а тут отец в долг дал…

— У отца не спрашивала потом? — спросил Егор.

— Нет, забыла…

Антонина замолчала, глядя перед собой. Сад сходил вниз, к речке, а за речкой — луга, за ними — лес, а еще дальше уже синели горы. Изредка налетал прохладный ветерок, касался их лиц, а они молча сидели на скамейке, словно завороженные этим тихим июньским деньком, теплом и тишиной.

— Неужели отец враг? — спросила Антонина.

— Да… — твердо ответил Егор.

— И его бы расстреляли?..

— Судили бы сначала…

— Но он же… — Антонина запнулась. — Если это и так, то его втянули, заставили, и я знаю, кто!.. Знаю! — выкрикнула она.

— Он работал еще на Колчака, — помолчав, сказал Егор. — Так что… Тебе надо вот что, Тоня… — Воробьев впервые назвал ее так, и она вздрогнула. — Тебе надо, наверное, пойти работать на завод. Я позвоню Парфенову, Щербакову, если надо, и тебя возьмут. Нельзя одной с этими мыслями сидеть дома. Дети за отцов не отвечают. Конечно, трудно примириться с этой мыслью, но что делать. Вспомни о матери, ты молода, выйдешь замуж, все забудется. Время многое стирает из памяти. Ты комсомолка, вникни в общественную работу… Вот такой тебе совет!..

Егор, хоть, казалось, и все слова сказал, но с места не двинулся. Оставалось меж ними еще невысказанное, чего ни она, ни он никогда не касались, но Антонина знала о том давнем чувстве Егора к ней, чувстве, к которому она раньше относилась лишь уважительно. Не один Егор заглядывался на нее, не раз засылали к ней сватов, но Антонина все выжидала, надеясь, то ли на принца заморского, то ли на чудо, но уж очень ей хотелось уехать из Краснокаменска, и, предложи ей это любой, она бы согласилась. Время шло, ухажеры сменялись, Егор оставался. Он никогда не заговаривал об этом, точно зная, что пока не время, и теперь она ждала его слов, хоть в глубине души понимала, что именно-то теперь это и невозможно.

— Я вот что еще хотел сказать, — хрипловато начал Егор.

— Не надо, Егор Гордеич, — неожиданно для себя оборвала его Антонина. — Отец хоть и мертв, но всегда будет стоять меж нами… Видно, не суждено при этой жизни свидеться нам! — она медленно поднялась и, больше не сказав ни слова, ушла.

XXII

Егор вернулся в отдел уже после обеда. Лынев доложил, что после ухода Егора Антонину приходил проведать Левшин. Разговора как такого между ними не состоялось. Он уговаривал ее уехать на Волгу, там зажить по-новому, она молчала. Он принес ей две плитки шоколада, бутылку яблочного сока. Сок и шоколад отправлены на экспертизу.

Миков доложил, что Левшин очень нервничает, ходит мрачный, запирается у себя, в комнате дежурного, и никого не впускает. Штора тоже плотно занавешена. Похоже, что готовится к побегу. Егор медлил, не зная, что ему предпринять.

В шесть снова позвонил Миков. Левшин работает, но его, Микова, засек и неизвестно что может выкинуть.

— Что ты предлагаешь? — спросил Егор.

— Надо брать, Егор Гордеич, в ночь уйдет! — вздохнул Миков.

— Та-ак!.. Буду собирать всех! — Егор бросил трубку. Не успел он подняться, как ворвался Сергеев, поставил на стол баул с драгоценностями.

— Во! Бублики! В бане в трубе, сволочь, хранил! — выпалил радостно Василий Ильич, раскрыл баул: кольца, серьги, украшения грудой лежали внутри. — А ты гляди, что на низу! — Сергеев разгреб драгоценности и вытащил пузырек с белым порошком. — Тот самый, что Бугрову подсунул! Головой ручаюсь!