Страница 15 из 16
В годовщину начала войны (22 июня) были назначены парад и демонстрация. Академия Наук шла в одной из первых колонн. Мама взяла меня с собой. Мы присоединились к колонне на Каменном мосту, дошли до библиотеки Ленина и надолго встали. В это время начался дождь, стало холодно. Все ждали, а дождь расходился. Потом объявили, что демонстрация отменяется из-за плохой погоды. Замерзшие и разочарованные мы ушли домой. Через 2 дня я заболела, у меня обнаружили дифтерит (повторный) и увезли в инфекционную больницу.
После Победы
В 1945–1946 гг. произошли три события, которые круто изменили мою жизнь и мое восприятие окружающего мира: моя болезнь, развод родителей и смерть Паи. Мало кто думал, что дифтерит может повторяться. При повторном заболевании он протекал тяжело и оставил у меня последствия в виде приобретенного порока митрального клапана сердца и нарушения периферийного кровообращения: я не могла ходить. Мама и Леня забирали меня из больницы и, держа под руки, волоком втаскивали на третий этаж Арбатского дома. Но молодость брала свое, и я быстро крепла и начала ходить. Но ходила я на согнутых коленках, сутулясь, иногда падала в обморок от слабости. Вскоре Пая освободилась от своей работы на комбинате и стала ежедневно приходить к нам. Мне с ней было легко, мы обсуждали любые темы, она всегда понимала меня. Под руководством Паи мне сшили новое форменное платье из старого маминого, со стоячим воротничком. Пая подарила мне кружева, которые подшивались к воротничку. В первое время после начала учебного года она провожала меня в школу и несла портфель. Мы с ней выучили все приступочки домов на Большой Молчановке, где можно было присесть и передохнуть. Пожалуй, тот учебный год был самым спокойным и самым успешным в моей жизни.
В школе девочки относились с пониманием к моему состоянию, меня никто не дразнил, и никто не подчеркивал, что я болею. Но и я не хотела отделяться от других и подшучивала над своей слабостью. Если начиналась игра в волейбол на школьном дворе, я говорила, что буду сторожить портфели, и встречала игроков шуточками, которые казались мне остроумными. И все это принимали.
В начале 1946 г. папа приехал из армии в командировку. Родители решили разводиться по инициативе мамы. Они очень скупо и официально сообщили об этом нам с Паей, и мои вопросы остались без ответа. До сих пор не знаю истинных причин этого, но считаю, что этот шаг – их личное дело.
Папа был очень внимателен ко мне в этот приезд, и у него было свободное время. Мы с ним много гуляли, ходили в кино, в музеи, просто бродили по улицам Москвы, и он рассказывал мне историю старинных домов. Однажды мы оказались на Варварке и забрели в музей «Дом бояр Романовых». На улице была метель, мы появились, засыпанные снегом, к удивлению служащих. Нам сказали, что музей закрывается, и служащие пакуют вещи. Но нас пустили и показали экспозицию. Это все было похоже на таинственное приключение. Потом мы с Зоей пытались найти этот дом и не нашли. А теперь там снова открыт музей.
Летом мы с мамой уехали к бабушке в Верхнюю Салду, замечательно отдохнули, повидались с родными. А когда вернулись домой, у Паи проявились признаки тяжелой болезни – рака пищевода. Мама энергично организовывала консультации с врачами. Потом приехал папа и устроил Паю в больницу для прохождения курса химиотерапии, предложенной Клюевой и Роскиным, известными биологами, занимавшимися проблемами происхождения и лечения онкологических заболеваний.[11] Но было уже поздно, болезнь развивалась, Пая слабела, ничего не могла есть. Решили, что она будет лежать в своей комнате, куда приходили врачи, мама ездила к ней каждый день, иногда брала меня с собой. Однажды мама меня предупредила, что врачи предсказали срок – не более месяца. Ровно через месяц Паи не стало.
В этот момент я осознала, что осталась одна. Родители были заняты устройством своего развода. Летом они затеяли большой ремонт. Бывшую спальню отдали папе, чтобы он обменял эту комнату. В Москве в то время были большие проблемы с жильем. Из спальни прорубили дверь в общий коридор и забили вход из столовой, которая теперь оставалась нашей единственной комнатой. Во время ремонта папа должен был за всем смотреть, мама уехала в санаторий, а меня отправили к бабушке (Приложение: «Побег от бабушки»).
После того, как мы остались одни с мамой, она начала строить новый быт. Не могу сказать, что я в этом участвовала, т. к. многое казалось мне странным и непохожим на все, что было раньше. Маме без Паи было конечно трудно, и она старалась всячески упростить нашу жизнь. Мама вслух провозглашала принцип, что «вещизм» – это мещанство, и для человека достаточно постели, стула и стола. Все вещи, оставшиеся от папы, она продала, так как у нее была острая отрицательная реакция на папины вкусы и пристрастия. Наша комната приобрела вид временного пристанища без признаков уюта.
Мама особенно протестовала против книг. Папа оставил мне этажерку с книгами наших классиков, необходимых для учебы в школе. Мама сказала, что за пределами этой этажерки не должно быть никаких книг. Как назло, в это время всё продавали по карточкам, кроме книг. Когда мама мне давала деньги, само собой получалось, что я покупала книжки, благо книжный магазин был под боком, на Арбате. Мама ворчала, что «растет еще один Белкин». Но господь бог сыграл с мамой ехидную шутку. В институте ее заставили подписаться на полное собрание сочинений Ленина в 34 томах. Вскоре эти тома начали приносить домой по 2–3 штуки в месяц. Нельзя было, чтобы вождь валялся на полу, и мы купили книжный шкаф. За стеклом были выставлены тома, подтверждающие нашу лояльность, а в 80-х гг. я их успешно сдала в макулатуру, оторвав корешки.
Мама старалась наладить хозяйство: мы договорились, что раз в неделю я буду убирать квартиру, а мама – готовить. Стирала и покупала продукты для нас дворничиха. Мама готовила по воскресеньям мясной суп, который мы ели, пока он не портился (холодильников не было), потом переходили на жареную картошку. После отмены карточек с едой стало проще. С ностальгией я теперь вспоминаю моменты, когда дома есть было нечего, и мама посылала меня в магазин. Я покупала мягкий батон, 100 г масла и любительскую колбасу, и мы «уминали» эти бутерброды с чаем. С тех пор я такой вкусной колбасы не ела.
Простота нашей домашней жизни мне не нравилась, но и не угнетала. У меня было много занятий вне дома. Больше расстраивали отношения с мамой. Она отдалилась от меня и не допускала откровенных разговоров, кроме обсуждения моих школьных отметок и сиюминутных хозяйственных дел. Мои вопросы ее раздражали. Наверное, она была занята своими проблемами, о которых я не догадывалась. А у меня как раз было много вопросов, связанных с моим взрослением и физической слабостью из-за перенесенной болезни. Мне хотелось быть «как все», а мама убеждала меня, что я – нездоровый человек и должна примириться с этим. Она советовала мне стать врачом, чтобы самой следить за своим здоровьем.
В этот период я действительно многое не могла из-за слабости и сердечной недостаточности, мне было трудно даже косички заплетать. На улице я стеснялась своего внешнего вида и в разговорах с людьми тушевалась. Только с Зойкой мне было хорошо и спокойно. А с мамой я была не согласна по всем пунктам, хотя не спорила, зная, что ее невозможно переубедить. С тех пор в наших отношениях установилась некая дистанция, которую мы обе не нарушали до конца нашей совместной жизни. У мамы были принципы, у меня – упрямство. Я хотела выздороветь, хорошо выглядеть и для начала приобрела устойчивую неприязнь к медицине как к профессии, так как не желала всю жизнь иметь дело с патологией.
В то время спортом негде было заниматься, да я и не знала, как это делается. Мне хотелось, прежде всего, исправить свою походку и выпрямить фигуру. Единственный возможный способ – учиться красиво ходить. Где? Хотя бы по Арбату. И я начала тренироваться. Нужно было пройти до определенного места и вернуться обратно в хорошем темпе, не запыхавшись и с прямой спиной. Сначала я доходила до Годеиновского переулка, первого от Арбатской площади, потом до следующего Серебряного и т. д. Почти через год я добралась до Смоленского гастронома и была очень горда. Но кому-то нужно было продемонстрировать свои успехи! Мама этого не понимала. Я пригласила Зойку прогуляться по Арбату, и она признала, что цель достигнута. Кстати, на следующий день в классе одна девочка спросила нас:
11
Через два года после Лысенковской сессии ВАСХНИЛ их имена смешали с грязью, устроили «товарищеский суд» и запретили дальше разрабатывать это направление.