Развенчанная царевна

– Не царевна я, бояре,  – промолвила она,  – была ею прежде, когда на верху жила, а из Сибири царевны не приходят.

– Судьбы Божии неисповедимы, Настасья Ивановна,  – заметил архимандрит.

– Бог милостив, царевна, будешь опять на верху,  – заговорил Шереметев,  – коли нам правды не утаишь и царя в обман не введешь.

– Я никогда не лгала, боярин, и не учили меня этому.

– Скажи, царевна, по совести, чем хворала ты, живши наверху.

Царевна улыбнулась, но вместе с тем этот вопрос обидел ее, она вспомнила старое.

– Чуден вопрос твой, боярин, ведь вам, чай, лучше известно, чем я хворала, когда сами судили меня за эту хворость, да еще в Сибирь услали; знать, хворость нехорошая была,  – проговорила Марьюшка.

– Тебя оболгали нам тогда, да я и не про то спрашиваю. Что болело у тебя?

– Болело что? Да сначала ничего не болело, так, слабость какая-то была, тошнило меня, а как выпила я лекарство, так живот схватило, больше ничего и не было.

– А допрежь этого никогда этой болезни не было?

– Ни прежде, ни после никогда не бывало, только один раз и приключилось это со мной.

– Не знаешь отчего?

– А бог его знает, одни говорят – от сластей; другие – что опоили меня зельем.

– А сама ты как думаешь?

– Сама?.. Никак не думаю.

– А если опоена зельем была, на кого думаешь?

– Да ни на кого, а если опоили, так мало ли недобрых людей на свете, знать, кому-нибудь нужно было опоить.

– Царь хочет взять тебя опять на верх, только, Настасья Ивановна, говори правду: если есть в тебе какая болезнь, не таи ее, лучше открой нам, а обманешь, тебе же хуже, хоть и царицей ты будешь, все равно царь любить тебя не станет, а великий патриарх запрещение церковное наложит на тебя, да и родня вся в опале будет.

– Не боюсь я ничего, я раз сказала уже, что говорю только правду и не лгу никогда! – отвечала твердо Марьюшка.

– Нам больше ничего и не нужно от тебя, обманешь – себя сгубишь, правду скажешь – будешь счастлива. Ну, Настасья Ивановна, прости, дай бог нам встретиться с тобой в Москве, у царя на верху.

– Спасибо вам, бояре, за доброе пожелание,  – отвечала Марьюшка,  – только где уж мне! Не для меня, знать, царский верх, побывала там раз, не удержалась, а опять попасть туда нечего и думать.

– Не говори этого, царевна, недругам твоим несдобровать, а приехали мы сюда, чтобы и ты вслед за нами отправилась на царский верх, уж больно ты люба царю.

Бояре откланялись, а Марьюшка, пылающая, вся в огне, прислонилась своим жарким лбом к холодному стеклу и закрыла глаза. Сердце ее сильно-сильно билось.

– Люба царю, люба,  – шептала она,  – да неужто же он, кроме меня, не мог найти, неужто свет клином сошелся? И впрямь, знать, хороша я, ох как, должно быть, хороша!

Глава XI

Со дня отъезда бояр с архимандритом в Нижний царь, подобно Марьюшке, не находил ни минуты покоя. Что-то узнает он, что отпишут ему из Нижнего? Положим, как он, так и патриарх вполне были убеждены в интриге, благодаря которой была сослана царевна, положим, и до посылки бояр между отцом и сыном было порешено возвратить царевну и жениться на ней царю; если же и назначено было формальное следствие, то только для того, чтобы торжественно снять клевету с царевны, чтобы все знали, что будущая царица по праву и с честью носит свое звание. Но, отославши бояр, после твердого решения жениться на Марьюшке, царь все-таки сильно беспокоился. Что, если и вправду боярам удастся открыть что-нибудь, изобличающее царевну, тогда волей-неволей придется расстаться с мыслью вновь ввести к себе Марьюшку.

Велика была радость царя, когда было получено уведомление об осмотре царевны докторами, которые подтвердили свое прежнее показание относительно здоровья Марьюшки. Еще сильнее и сильнее рос гнев царя на Салтыкова.

Но после первого уведомления все замолкло, царь не мог понять причины боярского молчания, каждый день, просыпаясь, первой его мыслью была Марьюшка, душою переносился он в Нижний. Тяжело тянулись для него дни. Наконец ему доложили о приезде чудовского архимандрита. Не получая никакой вести так долго, понятно, на него сильно подействовало известие о прибытии одного из посланных в Нижний. Что-то привез он, с какими вестями приехал.

Нетерпеливо ждал Михайло Феодорович его прихода, наконец ему доложили, что архимандрит во дворце. Поспешно вышел к нему царь. Архимандрит с низким поклоном вручил ему донесение бояр.

– Ну что? Как съездил? Благополучно ли все… там? – с тайной тревогой спросил царь.

– Все в добром здоровье, все благополучно, государь,  – отвечал архимандрит.

– Ну а как там?..  – продолжал спрашивать царь, ему хотелось узнать, как нашли Марьюшку, но имя ее он почему-то боялся произнести.

– Тут в донесении все прописано, государь!

Царь взломал сургуч и начал читать донесение. Сначала описывался ход того, как производилось следствие, что выяснилось, несомненно было только то, что Марья Хлопова во всем здорова. Что же касается речей самой царевны, то она показала, что «как она была у отца и у бабки, у нее болезни никакой не бывало; да и на государеве дворе будучи, была здорова шесть недель, и после того появилась болезнь, рвало и ломало нутрь, и была та болезнь у нее дважды, а после того давали ей пить святую воду, с мощей, и оттого исцелела она вскоре; и с тех пор та болезнь у ней не возвращалась и ныне во всем здорова». Затем следовали речи отца Марьюшки, который объяснил, что дочь его заболела на государеве дворе, и, как болезнь учинилась, того он не ведает, и все то от Михайлы да Бориса Салтыковых, меж себя они шептали. Далее следовало снова заключение врачей, которые заявили, что Марья Хлопова во всем здорова и чадородию «помешки в ней не чаят, перед прежним она здорова».

Легко вздохнулось царю по прочтении донесения. Архимандрит на словах подтвердил то же самое, что было сказано и в донесении. Царь осыпал его вопросами, он входил в мельчайшие подробности о состоянии Марьюшки.

В это время ему доложили о приезде патриарха; царь отпустил архимандрита и поспешил с донесением в руках к отцу.

– Батюшка! Все, что ты говорил, правда, я слеп был, когда вверился Салтыковым, они обошли, обманули меня,  – проговорил царь, подходя к патриарху под благословение.

– Ты о чем это толкуешь-то? – спросил патриарх. Царь вместо ответа подал ему боярское донесение.

Филарет быстро начал читать бумагу; по мере того как читал он, лицо его делалось суровее, брови сдвигались все больше и больше.

– Что же теперь ты думаешь делать? – спросил патриарх, прочитав донесение.

– Что же, батюшка, сам видишь, Настя не виновата, ее оболгали, теперь потому надо с почетом воротить ее на старое место, а там и свадьбу сыграть.

– Это само собой, а как с матерью сладишь? – не без улыбки спросил Филарет.

Царь вздрогнул, он как будто забыл про это обстоятельство.

– Батюшка! При тебе, может быть, она ласковее будет,  – взмолился он.

– Эх ты, голова, голова, все бы тебе на веревочке ходить; что же ты станешь без меня-то делать, когда меня не станет?

Царь потупился; он не знал, что сказать.

– Ну да ладно, с бабой-то как-нибудь справимся, уходится, будет по-нашему, а вот насчет этих советчиков как, что с ними сделаешь?

– Какие, батюшка, советчики?

– Какие, какие?! Твои приятели Салтыковы.

– Уж я не знаю, что и делать с этими злодеями.

– Что делать? Иван Васильевич знал бы, что делать, головы бы с них поснимал.

Царь испугался, хотелось ему жестоко отплатить Салтыковым за их козни, но мстить кровью было не в его правилах, не в его характере. Патриарх заметил его бледность.

– Испугался, жаль стало? – промолвил он.  – А им не жаль было царевну опаивать да в Сибирь ссылать, подвергать двойной смерти: и от отравы могла умереть, да и от жизни сладкой сибирской.

– Батюшка! – взмолился царь.

В нем мешались и гнев и жалость, он не знал, на что решиться, к чему прибегнуть, никогда еще в жизни не приходилось ему сказать самостоятельного, решительного слова, а тут ведь шел вопрос о жизни и смерти любимых когда-то бояр, первых его советчиков, людей, стоявших в государстве чуть не наравне с ним.