Вечный Град (сборник)

Через некоторое время старший лектикарий подал знак рукой, а остальные, медленно двигаясь по залитой водой дороге, поднесли носилки прямо ко входу. Веттий выбрался из лектики. Кругом стояла вода, и совсем не замочить ног было невозможно, поэтому он из носилок принял Марцеллу на руки и внес ее в дом, чему она не противилась. Хозяйские рабы помогли им снять с себя промокшую верхнюю одежду.

– Хозяин просит вас пройти в атрий, – доложил вошедший раб.

Хозяин, пожилой крепкий мужчина, как оказалось юрист, отошедший от дел, встретил их радушно и тут же завел с ними долгую беседу, точнее монолог, потому что в основном говорил сам. Он был явно доволен тем, что нашел в их лице слушателей, и принялся занимать их рассуждениями о правильном способе земледелия. Будучи большим поклонником Катона Старшего, он цитировал его на память целыми кусками. Из этих цитат Веттий и Марцелла почерпнули для себя немало ценного: как готовить лекарство для волов, как сажать тростник и как от всех болезней лечиться капустой.

Пока гроза бушевала над самым домом, пищи он им не предлагал, но как только молнии перестали сверкать и громы стали реже, им вынесли вина (хозяин убедил их выпить несмешанного, с какими-то травами, чтобы уберечься от простуды), сыру и хлеба. Веттий поел с охотой, Марцелла же не притронулась к пище и только выпила немного вина. Она вообще казалась безучастной, почти все время молчала, и поддерживать беседу Веттию пришлось одному. В этом гостеприимном доме они провели часа три, прежде чем смогли продолжить путь в наспех обсушенной и подправленной лектике. Дорогой Марцелла задремала, вновь дружески склонив голову на плечо Веттия, и он боялся пошевельнуться, чтобы ее не потревожить. У нее горели щеки, и он подумал, что это от вина. У ее дома они оказались, когда уже начало темнеть.

Домой он возвращался в приятном волнении, думая о том, что этот счастливый день разрушил преграду, разделявшую его с Марцеллой, и нетерпеливо ожидая следующих шагов на том же пути. Приятные мысли заслонили впечатление от зловещего зрелища грозовой тучи и от самой грозы, хотя в Городе только и говорили о том, что молния ударила в Капитолий. Но на следующий день он узнал то, что его обеспокоило гораздо сильнее: Марцелла слегла в горячке, хотя она-то меньше всех промокла под дождем. Дней пять она его к себе не допускала, и он томился в тревоге и каждый день передавал ей финики, орехи, чернослив, сушеные карийские смоквы, фиалки и записки, на которые она то не отвечала вообще, то отвечала односложно. Однако, будучи наконец допущен, он нашел Марцеллу светящейся счастьем, но снова совсем чужой. Зато она с радостью сообщила ему, что Великий Учитель зовет ее вместе с собой провести лето на вилле его друга в Кумах.

– Почему не на твоей? – удивился Веттий, помнивший, что и у самой Марцеллы были какие-то имения.

– Не знаю… – пожала плечами она. – Но это неважно!

– А как же… наши занятия? – растерянно спросил Веттий (он не решился сказать «я»).

– Я же не навсегда уезжаю! – рассмеялась Марцелла.

– Но скажи хотя бы, где ты будешь, чтобы я мог тебе писать!

– Я сама точно не знаю.

– Но, может быть, ты будешь писать мне?

– Да нет, я не охотница писать письма. Не скучай! Осенью продолжим!

После отъезда госпожи Город для Веттия опустел. Помимо всего прочего его мучила жгучая ревность при одной мысли о Великом Учителе. Вспоминая, какими восторженными глазами смотрела на него Марцелла и какая хищная плотоядность порой мелькала во взгляде Учителя, когда он останавливался на ней, Веттий до скрипа стискивал зубы и сжимал кулаки. Он подумывал отправиться вслед за ними, но где именно они собирались остановиться в Кумах, не знал, а главное – даже последовав за ними, он едва ли достиг бы желаемого.

Поделившись своей бедой с Гельвидианом, Веттий спросил:

– А что бы сделал ты?

Тот задумался.

– Незавидное твое положение! Твою красотку и зовут Нония – то есть слово «нет» в самом ее имени. Не случайно же ноны считаются неблагоприятными днями.

– Ее никто так не называет. Все зовут ее Марцеллой.

– Ну, пусть так, хотя, как ни называй, родовое имя со счетов не спишешь. Но главная беда не в этом, а в том, что любит она не тебя. Поэтому, последовав за ней, ты подвергаешься опасности окончательно ей опостылеть. Я бы, честно говоря, попробовал ее забыть.

– Это невозможно! – горячо возразил Веттий.

– М-да, любовь твоя выросла быстро, как лук-порей, и при этом крепка, как пальма! Ну, в таком случае подожди: вдруг ей опостылеет твой соперник?

– Я и трех дней не могу прожить, не видя ее, а тут целых три месяца!

– Ну, во-первых, скоро мы с тобой поедем в наше номентанское имение, так что ты немного отвлечешься. Кроме того, пока тебе надо бы за это время наверстать упущенное. Твои учителя забыли, как ты выглядишь. Я тут недавно встретил Аполлинария, он живо интересовался тобой и говорил, что у тебя, несмотря ни на что, значительное дарование, и было бы жалко зарыть его в землю. Кстати, на днях в Атенеуме ожидается выступление известного софиста и платоника Максима из Тира на тему «Следует ли почитать кумиров», и потом состоится публичный спор философов в присутствии самого августа. Пойдем?

Слова о номентанском имении несколько оживили Веттия. Он вспомнил слова Марцеллы и подумал, что те места еще хранят следы ее ножек, помнят ее голос. На спор философов ему идти не хотелось, но чтобы чем-то заполнить пустоту, он согласился.

В день публичного спора одеон Атенеума гудел, подобно улью. Старые и юные, маститые и безвестные, бородатые и безусые, одетые в философские паллии и юношеские хламиды и лацерны – учащие, учащиеся и просто интересующиеся собрались под эти полукруглые своды и заполнили собой все ряды сидений, поднимавшиеся вверх, как в театре, и проходами разделенные на клинообразные отсеки. Веттий и Гельвидиан не без труда нашли себе места, им пришлось даже разделиться, потому что двух мест рядом не нашлось.

Наконец на ораторском возвышении появился выступающий, встреченный приветственными криками. На вид ему было лет около сорока, в его жилах явно текла не только греческая, но и какая-то восточная кровь; он был смугл и черноволос, в волосах и в бороде красиво выделялись отдельные седые пряди. Он, несомненно, привык к поклонению толпы и держался очень уверенно. На нем был белоснежный гиматий, и, судя по всему, вестиплики не один час потратили на то, чтобы живописно уложить складки.

Ждали прибытия августа, и ровно в назначенный для выступления час он появился в сопровождении еще одного своего бывшего учителя, а ныне префекта Города, седовласого, немного угрюмого Юния Рустика, а также двух всегда находившихся при нем префектов претория. Фронтон, как говорили, не пожелал даже слушать Максима, считая стиль его выступлений образцом дурного вкуса. Говорили, что якобы он сказал о тирском ораторе: «Его лекифы переполнены, и их больше, чем у стареющей гетеры, – боюсь задохнуться от благовоний».

Все присутствующие встали, приветствуя августа, который тут же знаком показал, что не стоит привлекать слишком много внимания к его персоне.

– Все-таки до чего же он скромен! – прошептал кто-то рядом с Веттием. – Помните, как он, уже будучи цезарем, посещал лекции Секста из Херонеи? Как обычный студент!

– Да, и тогда же учился риторике у Гермогена! – живо откликнулся кто-то другой.

Оратор приветствовал августа, тот ответил милостивым кивком головы, и слушатели затихли в ожидании выступления.

Сначала Максим объявил тему выступления, по-гречески и по-латыни: «Следует ли почитать кумиры?». Потом эффектно воздел руку, устремил взгляд куда-то вдаль и заговорил по-гречески, с расстановкой:

– Боги помогают людям…[14]

Он выдержал паузу.

– Причем все боги всем людям.

После этого, окинув взглядом слушателей, заговорил быстрее:

14

Речь Максима Тирского «Следует ли почитать кумиры» цитируется в переводе С. В. Поляковой (с некоторыми изменениями) – Т. А.