Страница 14 из 31
Через два месяца он писал матери следующее:
«Веттий Вибии, любезной матери, привет. Дорогая матушка, сейчас, накануне Сатурналий, весь Город, как в лихорадке, мечется, и повсюду шум приготовлений невиданных, и уже приготовлены платья шелковые и колпаки фригийские, и в зимних триклиниях для господ и для рабов столы общие ставятся, и подарки уже запасены, и все кратковременный возврат золотого века предвкушают. А я вспоминаю, как у нас в доме, особенно при жизни отца, Сатурналии праздновались. Мне тогда и правда казалось, что это век золотой возвращается, и я без подарка бесхитростного даже последнего раба оставить боялся. Как же сейчас мне оставить без подарка тебя, дражайшую? Поэтому посылаю тебе отрез ткани шерстяной, как ты любишь, цвета шафранового. Что ты предпочтешь сшить, я не знаю, и не очень в ваших женских нарядах смыслю, но пусть его цвет донесет до тебя немного солнца южного, коего, не буду скрывать, даже и у нас сейчас, в декабре, немного – но тем дороже пусть будет дар. Будь здорова!»
Февральское письмо было таково:
«Веттий Вибии, любезной матери, привет. Дорогая матушка, жизнь моя окончательно вошла в колею, я, как и мечтал, учусь в Атенеуме, философии и риторике учусь, много нового узнаю, а также по-прежнему жизнь великого Города с восхищением наблюдаю. Большим счастьем для меня было увидеть все то, что мы, провинциалы, в основном по стихам поэтов представляем. Увидел я наконец, как
– и как будто приобщился вечности Города. Увидел я также, как
И подумал, что, должно быть, правда:
И хотя должность консула уже не сопряжена с той властью, какая во дни пелигнского поэта подразумевалась, сила древнего обряда чувствуется и поныне. А в третий день до январских нон состоялись молебствия о благополучии августа, великолепием древний обряд затмившие. В этом году торжество было тройное: за двойным празднованием новолетия последовало всенародное молебствие по случаю взятия одной из парфянских столиц, Ктесифона. В жертву Юпитеру было принесено сто белоснежных волов – зрелище поистине впечатляющее! И какое ликование всеобщее, и даже последний бедняк обделенным не остается, каждый корзиночку с хлебом и мясом, да меру вина получает.
Сейчас, в месяце очищений, видел я, как празднуются Луперкалии по римскому обряду, когда обнаженные луперки (все юноши из знатнейших семей, правда!) хлещут косматыми ремнями всех, кто попадается им на пути, и как женщины лучших фамилий стараются подставить руки под бич в надежде на удачное зачатие. Хоть календарь для всех один, но некоторые обряды, и в частности этот, в Городе сильно отличаются от наших и чувствуются по-особенному.
Что ни говори, когда думаешь, что те же праздники на протяжении столетий наши предки праздновали, некую неразрывную связь с ними чувствуешь и понимаешь, что великий Город – наше наследие, которое нам хранить и совершенствовать. Ты, наверное, скажешь, что я заговорил совсем в духе дяди-сенатора. Но я скажу, что скорее живое прикосновение к истории Города заставляет меня говорить так. Будь здорова».
О праздниках Веттий писал не без умысла. Суеверие матери его по-прежнему тревожило, и он надеялся своими рассказами отвлечь ее и вернуть к отеческой вере. Описывая все это, он не знал, что вскоре судьба круто повернет его собственную жизнь и уведет его прочь от отеческих святынь.
II. Зерно небесного жемчуга
К чему Веттий никак не мог привыкнуть в Городе, так это к смешению высокого и низкого, соседству роскоши и нищеты, красоты и безобразия. Рядом могли находиться совершенный с архитектурной точки зрения храм, облицованный цветным мрамором и красующийся резьбой коринфских капителей, и обшарпанная инсула, которая в один злосчастный для ее обитателей день обрушивалась, погребая под обломками тех, для кого еще вчера служила кровом. Под одними и теми же портиками можно было видеть почтенного ритора, прогуливающегося вместе со своими учениками, читавшего на память целые главы Цицерона и объяснявшего их слушателям; тут же грязные, оборванные ребятишки клянчили подаяние. Ученые мужи проходили сквозь них, как сквозь рой комаров, не замечая, хотя порой кто-нибудь из зазевавшихся студентов вдруг обнаруживал пропажу кошелька и прерывал высокоученую беседу отчаянными причитаниями и несколько неожиданной в столь возвышенных устах бранью. В толчее смрадной Субуры мог запросто встретиться видный ученый-правовед, пешком направляющийся в книжные лавки Аргилета, и тут же на глазах у всех открывались лоскутные завесы лупанариев, и голые потаскушки заманивали прохожих, демонстрируя им свои прелести и «титулы» – надписи, сообщавшие о каждой, кто она, как ее звать и каковы ее достоинства. В верхней части Траянова форума, где во множестве выставлены позолоченные изображения коней и разнообразные военные значки, Веттий однажды увидел киника Кресцента, бесстыдно обнажившего свою грязную плоть, – и еле сдержал рвотный спазм. Наглядевшись на все это, Веттий усвоил одно: находясь в толчее улиц Города, всегда надо быть начеку, дабы не уподобиться звездочету, свалившемуся в колодец.
Как-то раз в конце февраля, когда горожане во множестве высыпали на улицы, наслаждаясь первым холодноватым теплом весны, дуновением фавония и нежным каллаиновым цветом неба, он прогуливался по книжным лавкам на Юлиевом форуме, близ храма Венеры-Прародительницы, в поисках нужного ему комментария к платоновскому «Тимею». Знакомый книготорговец вынес ему связку книг и, сказав: «Ищи сам, кажется, это здесь», – занялся другими покупателями. Веттий разворачивал очередную книгу в надежде увидеть искомый заголовок. Вдруг за его спиной раздался женский вскрик, как от боли, и разноголосые возгласы: «Вор! Вор! Держите! Помогите!»
Веттий обернулся и ахнул: он увидел ту самую молодую матрону, которая привлекла его внимание на Плебейских играх и которую он с тех пор тщетно высматривал в любом собрании. На этот раз и туника, и палла ее были цвета морской волны из ткани, называемой «куматиле». Этот цвет изысканно сочетался с волосами цвета лесного ореха. Но лицо ее было искажено болью: указательный палец она держала у губ и дула на него. Возле нее причитала рабыня, не сумевшая защитить госпожу. И от нее как раз в направлении Веттия улепетывал какой-то уличный оборванец.
Веттий бросился ему наперерез. Оборванец заметался, пытаясь, подобно зайцу, запутать преследователя, но Веттию уж очень хотелось отличиться перед красавицей, и проворство он проявил неменьшее. Ему повезло: он ухватился как раз за ту руку, в которой оборванец сжимал украденную вещицу, и стал ее выламывать. От боли воришка разжал пальцы, и к ногам Веттия покатилось кольцо. Отпустив незадачливого похитителя, Веттий поднял его – это был тот самый перстень с жемчужиной, на который он обратил внимание в амфитеатре.
С видом триумфатора Веттий подошел к красавице и протянул ей свою добычу.
– Вот твое кольцо!
Та улыбнулась дрожащими губами, но сразу принять кольцо не смогла: рабыня неловко пыталась обвязать ей поврежденный пальчик носовым платком, однако платок был слишком широк, и у нее ничего не получалось.
– А ты разорви его, – посоветовал Веттий.
Служанка попробовала последовать его совету, но крепкая ткань не поддавалась слабым женским рукам. Веттию представился еще один случай отличиться: в его руках платок быстро превратился в ровные тонкие полоски, и вскоре пальчик юной матроны был аккуратно перевязан. Он, по счастью, не был сломан, но болел изрядно и начал опухать.
11
Гораций. К Мельпомене. Пер. С. В. Шервинского.
12
Овидий. Фасты. Пер. Ф. А. Петровского.