Время несбывшихся надежд

А если попытаться охарактеризовать журналистику того времени – что происходило тогда? Стали приезжать западные тренеры, учили журналистике. Вы слышали о таких тренингах, участвовали хотя бы в одном?

Ю. Д.: Если честно говорить, нет. Единственный тренинг для меня был – это мои коллеги с Радио «Свобода». Потому что я когда туда пришел – а я Вам уже рассказывал, что пришел я из БНФ, т. е. из политической силы, и потом эта моя полудиссидентская юность, – понятно, все это меня настраивало на определенный стиль. Поэтому первые мои репортажи были выдержаны, скажем так, в таком приподнятом духе. Я помню, по-моему, мой самый первый репортаж на «Свободе» был в марте 1991-го года, когда Горбачев приезжал в Минск. Он выступал в Академии наук, и это был один из его консервативных поворотов. Он говорил, что мы должны сохранить и защитить социализм. Ну и у меня был довольно хлесткий репортаж, где было немного Горбачева, а больше моих собственных эмоций и отношения… И мне мои коллеги стали говорить, что есть некий стандарт западной журналистики. И, в частности, Савик Шустер, который тогда работал на «Свободе» (сейчас он известный украинский журналист), мне говорил: «Знаете, Юрий, вот в США Вы начинаете читать статью о выборах американских, и если Вам с первого абзаца понятно, за кого будет голосовать автор, то такую статью в Штатах просто не будут читать, да и вообще не напечатают». Хотя мое последующее знакомство с американской прессой убедило меня в том, что это неправда, но тот урок был хороший. Потом я помню тоже его bon mot, он говорил, что каждый эпитет – это не найденный факт. В общем, журналисты Радио «Свобода» меня вот так в процессе работы школили. И на меня работало время. Тогда они только начали принимать людей с востока. Они понимали, что там будут люди без западного опыта журналистики. И поэтому обучение было довольно дружелюбным. Я довольно быстро научился. Да и в своих текстах для «БДГ», для других изданий я старался быть не шибко революционным. Мне это казалось уже дурным тоном – пламенная публицистика. Мне все-таки ближе была аналитика. А сказать, что я прошел какие-то курсы… нет, Бог миловал…

А как Вы заводили свои источники информации? Вообще, откуда Вы брали информацию? Кто были Ваши источники?

Ю. Д.: Сказать, что у меня были какие-то могучие источники информации, – нельзя. Знаю, что некоторые люди вступают в какие-то отношения, в том числе и финансовые, коммерческие, платя кому-то. Я как-то этим не занимался. Дело в том, что 1990–1996-й годы – это все-таки были годы работы парламента. И я был там аккредитован и, в общем-то, большую часть информации брал из некой такой болтовни в коридорах. Вот сидишь там, в баре этого Верховного Совета, куришь, вот подсаживается к тебе, скажем, Витя Гончар, подсаживается Дима Булахов, подсаживается Саша Лукашенко, Пазьняк, болтаешь с другими журналистами… Это не то что какой-то специальный источник… Но в этой болтовне, в этом курении, в этом буфете видишь какие-то ситуации, кто-то что-то тебе проговаривает. Не специально, но вот так, за чашкой кофе, за болтовней. Были газеты, были другие журналисты, которые там что-то рассказывали. Потому что, знаете, это все-таки было такое сообщество. И в 1991–1996-й годы отношения были скорее дружеские, чем конкурентные. Тогда еще не было так, что кто быстрее… Еще не было такого режима интернетного, информагентств, и люди делились информацией. Кто-то что-то узнал, и «Да, народ, вот знаете…». Один другому рассказал. Во время дела Шеремета был такой очень искренний протест всех, всего этого сообщества, когда устраивали демонстрации журналистов. Это еще не было, как сейчас, таким институционализированным: есть Белорусская ассоциация журналистов со своими экспертами, механизмом, который защищает журналистов. А тогда просто собрались в какой-то редакции – то ли в «Имени», то ли в «БДГ» – разные люди и сказали: «Ну начальство уже оборзело совсем! Давайте, ребята, что-нибудь придумаем!» Там же у нас возникла идея принести мел и прямо на тротуаре перед МИДом каждому по букве написать «Свободу Шеремету». И сделали. Была взаимоподдержка. Я финансовую линию не очень знал, не очень знаю и не очень она меня интересовала: газеты как бизнес и в какой степени они были вообще «бизнесом». Конкуренция, она тогда, ну, наверно, была какая-то. Но мне то время больше запомнилось взаимоподдержкой и в том числе обменом информацией. Кто-то что-то узнал и разболтал другим.

А у Вас не было мысли, что те люди, которые подсаживаются к Вам с чашкой кофе, хотят использовать Вас?

Ю. Д.: Я понимал, что будут хотеть использовать. Как и я их. Информация проверялась. О чем-то я просто мог написать, что вот Х рассказал то-то и то-то. А правда оно или нет – это неизвестно. Я, честно говоря, редко велся на какие-то такие вещи. И потом, эта моя формула, мой интерес к концептам, к идеям. Мне были неинтересны тайны: кто сколько украл, кто с кем спит, кто кого кинул. И когда мне пытались что-то такое рассказать, я чаще всего говорил: «Да вы знаете, мне это не интересно, ребята». Помню, у меня на Русской службе была такая ситуация, когда я только приехал в Мюнхен и мой коллега, не очень разбираясь в контекте, представил меня как коллегу из Беларуси, который запомнился публике статьями, разоблачающими коррупцию. Я вежливо сказал: «Вы знаете, я таких статей вообще не писал. Мне это не интересно. Мне интересны механизмы власти, механизмы трансформации. А кто сколько украл, мне не интересно».

Мой коллега вскинул брови, так сказать, потому что тогда была мода соответствующая. Но мне действительно было это абсолютно не интересно.

А над стилем своих публикаций Вы как-то специально работали, кому-то подражали?

Ю. Д.: Если говорить о моих кумирах, то кумир у меня был. Возможно, я его позже читал, чем сам пришел в журналистику, но мой кумир – Максим Соколов. Может быть, даже можно увидеть и какие-то прямые цитаты, и известное копирование. Хотя я не могу сказать, что пытался писать «под Соколова». Я писал своим стилем, как чувствовалось, как у Окуджавы: каждый пишет, как он слышит. Но то, что он оказал на меня большое влияние, – это безусловно. И, наверно, Зиновьев. Его книга «Зияющие высоты». Кстати, когда я в Мюнхен приехал, в 1992-м году, мне очень хотелось и я сделал это – интервью с Зиновьевым. Потом с большим трудом это интервью «устроил», потому что Зиновьев тогда стал уже очень «красным». Но я, собственно, сделал с ним интервью не ради него тогдашнего, а ради того Зиновьева, которого я читал в 1983-м году. А как-то специально над стилем работать?.. Вы знаете, времени особо не было. Потому что если работать, то где там особо стиль оттачивать? Пишешь, как умеешь, как получается.

Были ли у Вас какие-то иллюзии в этот период, которые потом рассеялись? Или не рассеялись?

Ю. Д.: У меня не было ощущения, что оно все повернется так круто. Конечно, я не ожидал, у меня не было иллюзий, что Беларусь завтра станет, скажем, Швейцарией или даже Польшей. Но мне казалось, что некая такая, как однажды написал мой коллега Дмитрий Фурман, мой российский друг, к сожалению, покойный, «коррупция, перерастающая в либерализм», так вот мне почему-то казалось, что что-то такое будет достаточно долго. И что некая зона свободы все-таки будет существовать. По умолчанию, а не потому, что власти будут проникнуты любовью к идее свободы. Просто потому, что им будет страшно или лень ее забрать.

Но выяснилось, что Александр Григорьевич не поленился и не побоялся. И был шок, когда выяснилось, что забрать свободу оказалось так просто. Оказывается, она вся зижделась на, в общем-то, дозволении начальства. И никаких там институтов, никаких огромных общественных сил, которые были готовы бороться за эту свободу. Их нет. Но где-то до 1995-го года казалось, что вот некоторая зона свободы, которая была получена, ее не отберут.