Кружева лабиринта

После скромного ужина отец, воодушевленный весёлой компанией, мистер и миссис Митч остались внизу для партии в шахматы, а я и Эшли поднялись в мансарду.

– Завтра твой первый день в новой школе. Не боишься? – спросила Эшли, закрывая дверь комнаты.

Я заняла стул у окна, настороженно поглядев за его пределы. Дворы соседних домов, увядающие деревья и крыши померкли в ночной мгле, и качающиеся ветки насилу заставляли угадывать шум высохших листьев, перебираемых ветром. Луна изливала мирное очарование на крыши, очерчивая границы всего того, что населяло город.

Я снова обратилась лицом к Эшли.

– Разве есть чего бояться? – уточнила я. – Там ведь учатся люди, а не преступники.

Расправив подол платья, Эшли присела на кровать, напротив меня. В её маленьких кофейных глазах таился страх, а руки что-то тревожило, вызывая дрожь.

– Поверь, ты не знаешь, о чём говоришь, Кэти… Школа представляет собой террариум, где один зверь сменяется другим. И самый опасный из них – учитель физики и химии, Каллен Ферару. Восемь, не то десять лет назад он приехал из Румынии с сыном, которого зовут Леонардо. Поговаривают, они закарпатские потомственные колдуны. Никто не смеет пререкаться с Ферару!

Я рассмеялась, ни минуты не веря услышанному.

– Люди живут фантастичными сплетнями, так интереснее!

Эшли оскорбилась моей некомпетентностью и вспыхнула, как свеча от паяльной лампы.

– Да?! В таком случае как объяснить, почему Каллен всегда ходит в одной и той же чёрной мантии, а его сына никто не видел в лицо? Целыми днями нарезая круги по Ситтингборну на мотовездеходе, привезённом из Европы, Лео никогда не снимает шлем. Один этот транспорт вызывает подозрение; в городе такого отродясь не было! Молли Клифтон – кстати, вторая, кого следует опасаться в нашей школе – утверждает, что однажды застала Лео без шлема в районе Юг-стрит. Сплошь и рядом его лицо покрывато кровоточащими язвами и ожогами. Ей удалось выяснить через своего отца, старшего инспектора Клифтона, что Ферару бежали из Бухареста сразу, как полиция Румынии стала подозревать Каллена в нечистых делах: прежде всего в том, что его сын – безликий уродец исключительно по вине отца. Кстати говоря, мать Лео внезапно исчезла, и до сих пор никто не знает, где она. Все уверены, что Каллен ставил над ней химические опыты, и впоследствии она скончалась.

Сама не своя от собственного рассказа, Эшли содрогнулась, а по моей спине пробежался холодок. Некогда приветливый город отрезал путь к счастливому началу. Я растерялась, не зная, что ответить. У Эшли не было доказательств, у меня – желания отстаивать позицию неосведомленности. Я снова взглянула в окно. За верхушками каштанов немым стражем ночи высился безжизненный особняк.

– А в том доме живёт кто-нибудь? – спросила я Эшли, указывая в окно.

– Нет. Его построили ещё в начале XX века, последними владельцами была семья Ньюман из Брайтона. Двадцать лет тому назад Джон Ньюман – одержимый бесами психиатр, сделал из этого дома психушку, не простую психушку... Там проходили смертные пытки, а беспомощных здоровых людей превращали в безголосых уродов, от которых у жителей Ситтингборна до сих пор волосы встают дыбом. Но это далеко не последнее, что пугает город. Закончилась та история смутно: доктор Ньюман и вся его семья погибли при сомнительных обстоятельствах. Этот дом проклят, будь уверена!

Моё тело покрылось дрожью. Я устремила испуганные глаза в окно, на особняк. После рассказа Эшли он обрёл ещё более чёрные, зловещие формы, немыслимые восприятию; под их воздействием человеческая фантазия пускается во все тяжкие представления того, что там происходило.

– Тогда почему его не снесут? – помолчав, спросила я.

– Интересно, кто на такое осмелится?! Тот, кто его тронет, навеки останется несчастным!

Наш волнующий разговор прервал приятный голос миссис Митч, звавший Эшли. Мы вместе спустились вниз. Улыбаясь во весь рот, отец прощался с гостями.

– Авраам, ей-богу, ты жульничал, – досадовал Клерк. – Меня ещё никто не обыгрывал в шахматы!

Я заметила, что напыщенная досада дворника – лишь часть театральный натуры комедианта, в которой заключался весь мистер Митч. Не важно: злился он (что даже звучит смешно, поскольку он никогда всерьёз не злился) или переживал, но его бледно - карие глаза всегда светились радугой нескончаемого оптимизма.

– В следующий раз такого не повторится, – учтиво рассмеялся отец, пожимая руку неустанного труженника.

– Следующий раз на всю жизнь отобьет у тебя охоту играть с такими профессионалами, как я!

Мистер и миссис Митч дружно рассмеялись и, один одного перебивая, высыпали за дверь, а следом Эшли, желая нам доброй ночи.

Мы с папой вернулись на кухню и собрали грязную посуду. Пока я превращала её в гордость магазинных витрин, отец, взирая на меня с превеликим интересом, вытирал тарелки до чистого скрипа и ставил их на полки.

– Как тебе наши соседи? – игриво спросил он.

– Милые. Только не пьющие совсем.

– Разве это плохо?

– Мне кажется, люди не употребляют крепкие напитки по двум причинам: либо они пьяницы в душе и прекрасно об этом знают, давая зарок трезвенника; либо находятся на лечении у нарколога. И то, и другое одинаково страшно для их окружения.

– И в кого ты такая умная!? – рассмеялся отец, обнимая меня за плечи. – Уж точно не в меня.

Я скептически покачала головой, а он добавил:

– Эшли, на мой взгляд, прекрасно воспитана. Думаю, из вашей дружбы получится крепкий союз.

– Не знаю. Тихая она очень, а тихони занимают первые ряды предателей.

– Да где ты этому набралась? – изумленно спросил отец.

– Книги учат нас жизни, а сама жизнь нас ничему не учит. Наверно, к буквам мы относимся с большей верой и уважением, чем к рассказу очевидца или собственному опыту.

Ничего не сказав, отец тяжело вздохнул и закрыл шкафчик. Несколько позже в тихом освещении торшера он пристроился у камина с газетой «Bravado Medicine». Его глаза удостаивали тревожным вниманием строчки печатной прессы. Пожалуй, в те минуты он искренне сопереживал врачам всего света, которых срамили пациенты, недовольные лечением. Без зазрения совести они разбивали невинную докторскую репутацию мелкими доказательствами в пользу профессиональной некомпетентности лекарей. И дойдя до места, где на ересь исцеленного давал комментарий сам предмет сего обсуждения – в частности бакалавры медицины – он вздыхал с такой участливой грустью, будто бы сам присутствовал там и был посвящён во все подспудные детали. Он считал врачей коллегией святого братства, и её неприкосновенность должна быть почитаема без оговорок, вероятно, потому что сам относился к этой коллегии.

Я поднялась к себе и завороженно припала к оконному стеклу. Страшная история Эшли вертелась в голове, волнуясознание тайной и сумрачным видом особняка. Пепельные тучи, несущиеся над его крышей, тянулись бесконечной пеленой. Казалось, ею они укрывали злачное место от святости соседних зданий, способных разрушить ауру смерти вокруг. Тревожимая мыслями о доме Ньюмана я закрыла глаза лишь под утро.

Ночью прошёл ураган, превративший труды Клерка Митча – прилежно сложенные скирды высохших листьев – в беспорядок осеннего ковра. Последствия не миновали и наше жилище: спозаранку под окнами отец обнаружил адресную табличку нашего дома, сорванную с лицевой стороны фасада.

Мы позавтракали ещё свежими булочками, принесенными миссис Митч в честь новоселья, и тёплым какао. Отец выглядел изнурённым. Я была уверена, что он так и не заснул до рассвета, блуждая в тюрьме собственных воспоминаний. О том твердили светло-русые взлохмаченные волосы и серо-зелёные глаза, покрасневшие от нечеловечьего напряжения. Снимая аккуратные круглые очки, он тёр их кулаком в надежде развеять сонливость, а через некоторое время снова потирал, видимо, забыв, что это ему не помогло. Он старался отвлечь моё внимание вчерашними рассказами мистера Митча, а затем вызвался отвезти меня до школы.