Страница 4 из 11
– Давай теперь водка пить! Маленько, однако, гулять! Орден хочу с тобою мыть! Одна, два чашка пить за наград мой! Большой, однако, человек Егорша!
Выпили по чашке, закусили холодным мясом. Егорша сказал:
– Хозяйка кусать готовит. Сладко кусать будем. Праздник. Нашалник, ты, Мотька Семёныч, приехал.
Старик ещё больше оживился, выпив чашечку. Закурили. Глохлов – «Беломор», Егорша – трубочку.
– Скажи, Егор Григорич, а где сейчас Ванька Американец?
– Ванька?.. – Егорша поднял правую бровь, прищурил левый глаз, будто припоминая.
– Ну да, Ванька. Говорят, где-то тут бродит?..
– Нет, не бродит, – покачал головой старик. – Я его убиль! – И посмотрел на Глохлова так, словно говорил: «Ничего не поделаешь, пришлось».
– Как убил?
– С карабин убиль! Ванька вор быль. Людям плохо, тайга плохо. Грабиль! Народ говориль: «Не трожь люди! Не трожь тайга, плакой человек!» Раз говориль. Два говориль народ! Не слушат, однако, грабит. Вор Ванька, ок-ко-ко как плоко! Жить такой людя в тайга нельзя. Кудой он, ой кудой! Олень кудой – убиваем олень! Собак кудой будет – убиваем собака… Пришёл Ванька ко мне зимой. Соболь вороваль, уносиль, капкан глядель, добычу браль. Я ему говориль: «Будешь кудой, Ванька!» А он мне: «Докажи! Ты Ванька Американец ловиль?!» Пришёль опять, когда месяц себя рожаль.
– В прошлом месяце?
– Да-да. Пришёль. Не так пьяный был. «Воровать будешь?» – «Буду». Я спросил, чай мы пили: «Кудой будешь?» – «Буду». Спасать тайга от беды нада! Взял карабин и убиль…
Глохлов сидел, поражённый всем этим бескорыстным, простым и спокойно-рассудительным тоном Егорши. Впервые не чувствовал он презрения и брезгливости к человеку, намеренно совершившему тяжкое преступление.
Позднее, когда шло следствие, всплыло много грязных дел, делишек, подлостей, содеянных Ванькой Американцем. По совокупности всех этих преступлений могло выйти ему суровейшее наказание – человеку пустому, преступному, никудышному. Но судили не его, судили Каплина – работника, всеми уважаемого человека.
Секретарь райкома Ручьёв сказал Глохлову:
– Ты мне, студент (Глохлов тогда как раз поступил в заочную Высшую школу милиции), все кодексы, все статьи перерой, но найди Каплину оправдание. Мы с тобой прошляпили, проглядели Американца, вот он-то, Егор Григорьевич, и решил по-своему дело, которое нам с тобой законным порядком решать надо было. Не добрыми – добренькими мы с тобой были. А бродягу этого давным-давно выгнать от людей следовало. Вот так доброта-то повернулась!..
Как выручить хорошего, доброго человека, преступившего закон?
– Как ты его убил? – в какой уже раз спрашивал Каплина приехавший из области следователь.
– Ты чё, совсем башка ничего не держишь? – удивился Егорша. – Говориль, говориль, а ты всё – как? как? – И, вздохнув, принимался в который уж раз пересказывать всё случившееся.
– Может быть, забыл что-нибудь?
– Зачем забыль? Все помню. Башка вот он – есть! Зачем забыль?
– А не бросился ли на тебя Американец с ножом? Не стрельнул ли ты, защищаясь?
– Нет, однако. Бросился, хорошо было бы!
– Почему?
– Потому мне хорошо. Зверь напал – зверя убиль. Зачем тогда нашалнику Егоршу спрашивать: «Как? Как?» Нашалник писал бумага сразу много и Егоршу отпускал бы. Егорше тайга нада, олень глядеть нада, белка стрелять, соболя. Егорше тайга работать нада. Нашалник город работать нада, – и простодушно улыбался следователю. Всё понимал охотник, даже то, что ждут от него иного рассказа, но, понимая, всё-таки повторял то, что было на самом деле.
Ручьёв не выдержал.
Пришёл в камеру к охотнику и долго с глазу на глаз говорил с ним. Вышел уставший, заметно постаревший с лица. Не глядя ни на кого, сказал:
– Жалко будет, если пропадёт человек хороший.
Егорша дал показания, что Ванька Американец напал на него…
На суд сошлось много народу. Приехали из тайги и ближних сёл. Все как один сочувствовали Каплину, и каждый желал его оправдания.
Зал замер, когда председатель суда попросил рассказать Егоршу, как было дело.
Старик встал, наклонил голову, словно поклонился залу, долго искал кого-то в рядах глазами, наконец нашёл. И, глядя только на него, на Ивана Ивановича Ручьёва, повторил всё то, что говорил Глохлову.
Прокурор даже чуть подался вперёд, стараясь не пропустить ни одного слова. И только молоденький защитник был спокоен. Играл себе карандашиком. Он знал, что дело это выиграет. Блестяще произнесёт свою речь, напомнив ещё раз эту вот сцену, когда закоренелый преступник бросается с ножом на честного охотника.
– «Кудой будешь?» – «Буду!» – продолжал Каплин. – Спасать тайга нада от беды! Взяль я карабин и убиль Ваньку! – разом выдохнул Каплин, и зал охнул.
– Как убил? – председатель поднялся с места. Старик Каплин, как бы прощаясь со всеми, обвёл взглядом зал, стараясь не смотреть теперь только на Ручьёва.
– Убиль…
Дело отправили на доследование. Были неприятности у Ручьёва, Глохлов получил взыскание, следователя сняли с работы.
Принимая во внимание смягчающие вину обстоятельства, возраст, трудовые заслуги, неблаговидную личность убитого, вскрывшиеся на следствии преступления, совершённые Иваном Софоновичем Качиновым (Ванькой Американцем), суд определил Егору Григорьевичу наказание – пять лет лишения свободы.
Старика отправили в колонию, а уже через два месяца пришло известие, что Егорша погиб. «В результате несчастного случая», – было написано в извещении.
– Святая простота… – вздохнул Глохлов, узнав о смерти Каплина, и подумал о том, что скажи старый Егорша на суде неправду, остался бы жить. И каждый бы оправдал его за эту ложь. Но мог ли он оправдать себя, сказав людям неправду? А что погиб, так ведь это только несчастный случай. Когда ворует или врёт человек тайги – в мире неблагополучно.
Задумавшись, Глохлов уже дважды сбивался с фарватера. Рука бессознательно уводила руль, и лодка бестолково ныряла в стрежневую кипень реки. Зная, сколь опасна такая вот неосмотрительность на Авлакан-реке, Глохлов заставил себя сосредоточиться.
Минуя широкий душан – чистое прозрачное озеро, впадающее в реку, Глохлов сбавил обороты мотора, а потом и совсем заглушил его, близко прижался к берегу, ухватившись руками за поречные кусты.
По гладкой воде душана гуляли лебеди. Птенцы словно бы и не слышали только что гремевшего на всю округу мотора.
Самец вёл свою подругу, чуть выйдя вперёд. И там, в противоположном от Глохлова крае озера, вдруг легко оторвался от воды, уронив радужное ожерелье капель.
Следом, повторив все движения лебедя, взлетела самка.
Птицы поднялись с воды легко, точно их сдуло ветром с чистого льда.
«Запозднились, – подумал о них Глохлов. – Успеют ли вырваться?» При всей кажущейся лёгкости взлёта он всё же угадал едва приметную противодействующую силу, что сваливала самку чуть-чуть на левое крыло. Она будто бы прихрамывала в полёте, и самец, выводя подругу в зенит, всё тянул и тянул вправо, страшась, что она вот-вот споткнётся и, споткнувшись, соскользнёт вниз.
«Ранена, что ли? – подумал Глохлов. И снова: – Запозднились. Вырвутся ли за круг зимы?»
Глохлов завёл мотор, провожая взглядом лебедей, и лодка, мягко разведя пабережные травы, вышла на глубокую воду. На противоположном берегу увидел Глохлов людей. Они тоже следили за птицами, и один, отбежав на ярок, вроде бы поднял карабин, но то ли устыдился своего стремления, то ли испугался неожиданно грянувшего мотора, опустил руку с оружием и стоял неподвижно, круто откинув голову.
Глохлов направил к ним лодку, и тот, что стоял в низинке у воды, заулыбался и крикнул:
– Ну и наделал ты шум, Матвей Семёныч. Гром поперед тебя галопом скачет!
Лодка мягко вошла в мшистый берег, и Многояров, подхватив чальную цепь, вытащил казанку до половины на сушу.
– Здорово, Алексей Николаевич! Говоришь, шумлю, как пустая бочка с горы? – Глохлов, выходя на берег, протянул Многоярову руку.