Страница 10 из 19
Тезис св. Киприана, будто вне Кафолической Церкви не может быть ни правильного богословия, ни христианского подвига, многократно опровергается историческими примерами, в том числе ближайшими к нему по времени. И примером Тертуллиана, пребывавшего вне Церкви и при том довольно здраво богословствовавшего об основных догматах, и примером двух первых римских антипап – Ипполита и Новациана.
Первый римский антипапа Ипполит (220-230-е годы), отделившийся от папы Каллиста по ригористически-дисциплинарным соображениям, был выдающимся богословом и церковным писателем и скончался мученически. Есть данные, что незадолго до смерти он примирился с Церковью. Второй римский анти-папа Новациан (250-е годы) также был выдающимся писателем, оставил вполне православный трактат по Троическому богословию, состоял в переписке с самим св. Киприаном. Он также скончался мученически во время гонения Валериана (258), немного опередив по времени св. Киприана (см. Фокин А. Р. Латинская патрология М. 2005 г., т.1 стр. 209). Смыл ли он своею кровью грех учиненного им раскола, – мы не знаем. Но раскол новоциан остался расколом, и никакие заслуги его основателя не могут изменить этого факта. Поэтому св. Киприан был прав в своей основной схеме, проводя качественную разницу между Кафолической Церковью и внецерковными сообществами – прав догматически. Он был прав, и как пастырь Карфагенской Церкви, когда в конкретных условиях места и времени, боролся за единство Церкви с местными раскольниками группы Новата и Фелициссима, не только учинившими раскол в Карфагенской церкви, но и попиравшими основные аскетические и пастырские принципы, разлагавшими церковную дисциплину и сложившуюся покаянную практику. Но в другой обстановке к его схеме требовались серьезные пастырские поправки.
Эти поправки сделал выдающийся современник св. Киприана и папы Стефана – св. Дионисий, епископ Александрийский, почтенный от современников именем Великого. С одной стороны, Дионисий, стремясь сохранить церковный мир и единство, сдерживал папу Стефана от разрыва с африканской и малоазийской церквами, защищал право на особую местную богослужебную практику и доказывал личную ответственность архипастырей перед Богом за свои действия. С другой стороны, он высказал важный принцип, легший в основу позднейшей практики Кафолической Церкви: крещение, совершаемое во имя Святой Троицы, не повторяется. Другой принцип, выдвинутый им в письме к папе Римскому Дионисию: человек, состоящий уже в общении с Церковью, путем св. Причащения, не подлежит перекрещиванию. Потому св. Дионисий был против перекрещивания новациан и других раскольников, на чем настаивал Киприан. Подход св. Дионисия Александрийского был узаконен на Соборах IV века: сначала на Арльском (314), затем на Первом Вселенском (325), постановившем принимать новациан через покаяние, а их клириков – в сущем сане. Так же принимала Карфагенская Церковь IV–V века и новых раскольников – донатистов. Этот же подход узаконил и II-й Вселенский собор (см. свящ. И. Дружинин «Жизнь и учение св. Дионисия Александрийского», С-Пб, 2007).
Поэтому можно кратко подвести итог, что в споре св. Киприана с папой Стефаном прав был св. Дионисий, который ревновал о мире и единстве Церкви, не менее чем об истине, умел терпеть братий, пусть и заблуждающихся в чем-либо, не спеша зачислять их в еретики и раскольники. В согласии с Евангелием, какой мерой мерил он сам, такой же возмерилось и ему. Когда сам св. Дионисий, увлекшись полемикой с савеллианами, допустил неправославные высказывания в учении о Троице, Церковь, в лице папы Дионисия Римского, указав ему на его ошибки, приняла его объяснения, не объявив его самого еретиком. И спустя более полувека после кончины Дионисия, св. Афанасий Великий посвятил отдельный трактат в защиту его памяти от обвинений со стороны ариан.
Конечно, история не повторяется с точностью никогда. Наше время имеет свои проблемы и свои особенности. Но сам святоотеческий метод решения проблемы соотношения церковной истины и церковного единства остается вполне актуальным. Без стремления к единству и любви не бывает и истины (по крайней мере, полноты истины). А единство в любви, с другой стороны, исключает всякую насильственную унификацию, будь ли то в мнениях или в церковной практике; единение в любви начинается с признания за братьями хотя бы имени христианского, хотя бы потенциальной возможности быть признанными Богом. При этом, святоотеческом, подходе последняя власть проводить границы, окончательно вязать и решить, предоставляется только Самому Господу. Отрицательные плоды в современном альтернативном православии – раздробленность, вражда, духовное бесплодие в сочетании с лицемерием и гордостью за свою мнимую чистоту, – показывают, что метод решения церковных проблем изначально был не святоотеческим, не кафолическим, а схизматическим. Ибо все изложенные выше примеры и факты, хотя и являются общим достоянием церковной истории, в статьях современных ревнителей никогда не вспоминаются, не цитируются, и многим вообще не известны. Жизнь показывает, что на одних цитатах и лозунгах церковная жизнь не строится.
2009 г.
Апокалипсис. Не бойся его…
Священник Тимофей
Среди всех книг Нового Завета именно Апокалипсис Иоанна вызвал в истории церкви наибольшие сомнения, и был окончательно принят в канон священных книг самым последним (в 692 г на Трулльском соборе). История его принятия и причины сомнений в его подлинности – это значительный массив информации, который должен быть непременно известен каждому читателю этой книги, решившему воспринять этот документ всерьез.
Начать можно с классики, с древнего первоисточника, в котором несколько пространно, но вполне четко выставляются все проблемы, связанные с этой книгой. Вот так первый церковный историк Евсевий Памфил в 310-х годах приводит выписку из Дионисия, бывшего епископом Александрии в 260-х годах, после Оригена, Климента, Пантена – знаменитых учителей Александрийской церкви II–III веков. Итак, цитируем слова Дионисия в цитате Евсевия:
“Были и до нас люди, совершенно отвергавшие эту книгу; пересматривая главу за главой, указывая на ее непонятность и бессвязность, они объявили ее подложной. Они говорят, что она не принадлежит Иоанну, что под густым слоем невежества тут нет никакого откровения, что автор этой книги не был не только апостолом, но вообще не принадлежал к святым и членам Церкви, и что в ней облагородить свои вымыслы именем, заслуживающим доверия, пожелал Керинф, основатель ереси, по его имени названной. Вот учение, им проповедуемое: Царство Христа будет земным, и там будет все, к чему стремился и о чем мечтал он сам, человек очень чувственный, очень плотской; чрево и животные побуждения будут полностью удовлетворены едой, питьем, брачными союзами, а также тем, чем он рассчитывал это облагообразить – празднествами и жертвоприношениями.
Я не осмелился бы отвергнуть эту книгу: многие братья ею увлекаются; я считаю, что она превосходит мое разумение, и предполагаю, что каждый ее предмет заключает в себе таинственный и дивный смысл. Я его не понимаю, но думаю, что в этих словах заложен смысл более глубокий. Я не меряю его по собственному разумению и не сужу о нем, но, полагаясь больше на веру, думаю, что тут есть мысли, по своей высоте мне недоступные; я не отвергаю того, что не могу охватить своим умом, а удивляюсь тем больше, что этого не видел”.
Затем Дионисий, исследовав все Откровение и указав, что невозможно понимать в его прямом смысле, говорит:
“Окончив, свое, так сказать, пророчество, пророк объявляет блаженными тех, кто хранит это пророчество и помнит его самого: “Блажен, кто соблюдает пророческие слова этой книги; я, Иоанн, видел и слышал это” (Откр. 22, 7–8). Что он зовется Иоанном, и что книга эта написана Иоанном, я не спорю, как не спорю, что это человек святой и вдохновленный Богом, но мне трудно согласиться, что это апостол, сын Зеведеев и брат Иакова, написавший Евангелие и Соборное Послание. Меня приводят к этому заключению и весь характер изложения у обоих писателей, и выбор слов, и построение данной книги. Евангелист нигде – ни в Евангелии, ни в Послании – не пишет своего имени и ничем о себе не заявляет”.
Несколько ниже Дионисий пишет:
“Иоанн нигде не говорит о себе ни в первом лице, ни в третьем. Автор же Апокалипсиса сразу, в самом начале, выдвигает себя вперед: Откровение Иисуса Христа, которое Он дал, чтобы показать рабам своим вскоре. И Он показал, послав через ангела Своего рабу Своему Иоанну, который свидетельствовал Слово Божие и свидетельство его, и что он видел (Откр. 1, 1–2). Дальше он пишет письмо: Иоанн семи церквам в Асии: благодать и мир с вами (Откр. 1, 4). Евангелист же не поставил своего имени во главе соборного послания, но начал, избегая всего лишнего, прямо с Божественного откровения тайны: О том, что было от начала… (1 Ин. 1, 1). За такое откровение и Господь объявил блаженным Петра: Блажен ты. Симон, сын Ионии (Мф. 16, 17). Ни во втором, ни в третьем Посланиях, которые считают Иоанновыми, хотя они и кратки, Иоанн не называет себя по имени, а пишет, как о безымянном: старец. Этот же, счел недостаточным, однажды назвавшись, приняться за рассказ, а начал вновь:
Я, Иоанн брат ваш, соучастник в скорби и в царствии, и в терпении Иисуса, был на острове Патмос за слово Божие и за свидетельство Иисуса (Откр. 1, 9). И под конец добавляет: Блажен, соблюдающий слова пророчества этой книги, и я – Иоанн, видевший и слышавший это (Откр. 22, 7–8).
Следует верить словам Иоанна, что написал это именно он. Но кто он, – это неясно. Он не сказал, что он тот самый, который, как это неоднократно упоминается в Евангелии, был любимым учеником Господа и возлежал у Него на груди, что он брат Иакова, что он сам видел и слышал Господа. Если бы он хотел точно указать, кто он, он сослался бы на что-нибудь из вышесказанного. Ничего подобного нет: он называет себя нашим братом и соучастником, свидетелем Иисусовым и блаженным, ибо видел и слышал откровение.
Я думаю, что у апостола Иоанна много тезок. Любовь к нему, восхищение им, желание быть таким же возлюбленным от Господа – все это делало его имя дорогим: так в семьях верующих часто называют мальчиков именем Петра или Павла. В Деяниях есть и другой Иоанн, прозванный Марком, которого Павел и Варнава взяли с собой… Он ли написал это Откровение? Вряд ли. И того ведь не написано, что он отправился вместе с ними в Асию…
Я думаю, что автором был кто-то другой, тем более что в Ефесе, говорят, есть две гробницы и каждая называется Иоанновой. Судя по мыслям и подбору слов и построению предложений, догадываешься, что автор Откровения и евангелист Иоанн – разные лица. Евангелие и Послание согласуются между собой, и даже начинаются одинаково; в одном: Вначале было Слово, в другом: Он, Который был вначале. В одном: И слово стало плотью и обитало с нами, В другом – то же самое с незначительными изменениями: Что мы слышали, что видели глазами своими, что рассматривали, и что осязали руки наши, о Слове жизни, – ибо жизнь явилась. Так начинает он, решив опровергнуть, как тут же выясняется, тех, кто утверждает, будто Господь пришел не во плоти. Поэтому он осмотрительно и добавляет: о том, что мы видели, свидетельствуем и возвещаем вам, об этой вечной жизни, которая была у Отца и явилась нам. О том, что мы видели и слышали, и возвещаем вам. Он последователен и не уклоняется от поставленной цели, развивает свою мысль, настаивая на тех же основных мыслях, пользуясь теми же словами; некоторые из них мы вкратце упомянем. Внимательный читатель найдет, что в обоих произведениях многократно упоминаются жизнь, свет, отгоняющий мрак – и постоянно: истина, благодать, радость, Тело и Кровь Господа, суд, отпущение грехов, любовь Божия к нам, заповедь о взаимной любви, о том, что надлежит соблюдать все заповеди, изобличение мира, дьявола, антихриста, обещание Духа Святого, богосыновство, неизменное требование веры, везде – Отец и Сын. Отмечая всюду отличительные черты, видишь, что Евангелие и Послание имеют один и тот же образ речи.
Апокалипсис и эти книги не совместимы: между ними никакой связи, никакой близости, нет, как говорится, общей буквы. Послание ничего не знает об Апокалипсисе (оставим в стороне Евангелие). Апокалипсис не упоминает Послание и не имеет мысли о нем, хотя Павел в Посланиях и приоткрыл кое-что из откровений, ему бывших, о которых особо он не писал.
Можно отметить также разницу между стилем Евангелия и Послания и стилем Апокалипсиса. В первых – безупречный греческий язык, они красноречивы, убедительны в рассуждениях, хорошо построены, в них не найдешь ни иностранного слова, ни ошибок в языке, ни новых придуманных слов; видно, что Господь одарил их автора двойным даром: даром знания и даром слова.
Что автору Откровения даны были и ведение, и знание, и дар пророчества, я не спорю, но вижу, что пишет он по-гречески неправильно, пользуется иностранными словами и делает ошибки в языке. Составлять их список необходимости нет. Я говорю это не в насмешку (да никто так не подумает), но для того, чтобы ясно показать разницу этих произведений”.