Вопреки всему

Однажды, лежа в беспросветной темноте барака, Бенджамин ощутил вдруг необъяснимую тревогу. Странное чувство, будто время безвозвратно ускользает, овладело им настолько, что у него закружилась голова. Сколько же дней прошло с тех пор, как его, истекающего кровью, отвязали от треугольника? О чем он думал в последний раз в то утро, прежде чем окончательно потерял сознание?.. Расплывчатые, смутные воспоминания стремительно и верно прояснялись; слепые, инстинктивные порывы приобретали форму конкретных мыслей, возвращая к единственной заветной цели. Бен осознал всю суть своей тревоги в одно мгновение: еще немного, и он лишится исключительного шанса на побег. С утра до вечера на страже у ворот остается только пара часовых, и если бы его не посадили в карцер, он смог бы убежать еще в тот раз! Да, как бы сумасбродно это не звучало, если он хочет выбраться отсюда, действовать нужно именно сейчас. В противном случае, его опять отправят на рудник – на долгие годы, без всякой надежды на чудо – пожизненно! Или до следующей порки… Но лучше этого не дожидаться.

Баркер осторожно приподнялся. Сможет ли он держаться на ногах? Бездействие словно опутало сетями все его тело. Стряхнув оцепенение, он, крепко стиснув зубы, попытался встать. Его ладонь уперлась в чью-то вытянутую руку.

– Эй, ты куда собрался? – проснувшись, зашипел на него Том. Старый товарищ, как обычно, спал поблизости.

Бенджамин потихоньку отодвинулся.

– Сколько я здесь пролежал? – спросил он, опасаясь, что времени больше нет.

Том недовольно заворочался.

– Ну, на рассвете трое суток будет, – пробормотал он.

Баркер вздрогнул, точно от озноба: эти могли быть последними!

– Друг, прости меня! – быстро зашептал он прямо в ухо Тому. – Ты не сможешь, но я должен попытаться. Билли ошибся: не только мертвый может вырваться отсюда. Существует лучший способ, я нашел его: умирающих почти не стерегут! Мне нужно задержаться здесь, в бараке, еще на день. Всего на день…

Бен рассуждал о странных, немыслимых вещах так горячо и убедительно, что Том с тяжелым вздохом сделал вполне логичный вывод:

– Эх, бредит… – Измученный усталостью, он тут же снова задремал.

Баркер забылся тяжелым сном лишь перед рассветом. Очнулся он от резкого внезапного удара в бок. Суровая реальность не оставляла места для бреда и обманчивых иллюзий: иного обращения здесь ожидать не приходилось, в особенности тем, кто не способен держаться на ногах. Так начиналось каждое утро, и проходил целый день.

Неторопливо прохаживаясь по бараку, один из офицеров небрежно повернул голову Бена прикладом своего ружья. Вовремя овладев собой, Баркер отреагировал на эту грубость не больше, чем мешок с соломой.

– Слушай, черный! – Офицер подозвал к себе Тома. – Твой приятель еще долго так валяться будет?

– Он еле дышит, – хмуро отозвался Том, глядя исподлобья. – Похоже, что он тихо умирает изнутри…

Должно быть, на этот раз ему поверили. Странно было бы думать иначе. Бывало, что у заключенных после подобных наказаний нередко заживали раны, но позже останавливалось сердце, а случай с Билли Кэролом был далеко не первый. Тела, недолго думая, бросали в яму и…

– Вот что, если через пару дней он не умрет и не поднимется – пусть пеняет на себя! – заявил напоследок офицер и вышел.

– Считай, сегодня я тебя прикрыл, но будь настороже: еще засыплют землей живым… – проговорил с опаской Том, покосившись в сторону распахнутой двери. – Я принес тебе немного каши. Поешь, когда останешься один.

– Спасибо, мне уже лучше, – чуть слышно признался Баркер. И темное лицо старого Тома на миг озарила улыбка. Во взгляде Бенджамина было столько глубокой благодарности, что сердце его друга невольно сжалось. В ту же секунду Том кое-что припомнил. Всего лишь несколько часов назад Бен говорил ему о мертвых… нет, об умирающих и о каком-то странном бегстве… А если он не бредил?! Конечно, нет! Его рассудок был таким же ясным, как сейчас! Но что же он задумал, на что решился?.. Пронзительно-тревожное предчувствие внезапно подсказало Тому, что он видит своего товарища в последний раз.

Закончив скудный завтрак, арестанты во дворе начинали уже строиться в колонну.

– Эй, номер восемьдесят! Живо выходи! – крикнул с порога надзиратель.

Стараясь не показывать волнения, Том поневоле подчинился. У самой двери он украдкой посмотрел через плечо назад, и ему показалось, что Бенджамин приподнялся и еле заметно кивнул. Больше он ничего не успел разглядеть: барак немедленно закрыли на засов.

Заключенных выводили за ворота. Затаив дыхание, Баркер терпеливо ждал, пока команды, брань и звон цепей не стихли вдалеке. Тогда он осторожно поднял голову и медленно, ища рукой опору, поднялся – сначала на колени, затем, уже смелее, выпрямился во весь рост. Мрак мешал ему разобрать, потемнело ли у него в глазах, но, несмотря на боль и слабость, Бенджамин твердо сделал первые несколько шагов… Прильнув к просвету между бревен, он осмотрел широкий опустевший двор. Простая до уныния картина, скупые краски, неизменная монотонность действий: полоска неба, частокол, затоптанная голая земля и двое пехотинцев на страже безлюдия и мертвой тишины. Именно такое зрелище Бен и ожидал увидеть. Оставалось подождать еще немного, но не больше часа. Для начала нужно было подкрепиться. Том, кажется, оставил ему миску каши…

Солнце палило уже довольно жарко, накаляя каждый камень и даже пыльный сухой воздух, когда лениво дремавших часовых вывел из забытья какой-то странный звук, похожий на протяжный стон.

– Эй, кто там еще ноет? – недовольно проворчал один из них, привстав на локте.

– Это, кажется, в бараке, Дайк, – сообразил другой. – Тот арестант, который, говорят, на ладан дышит. Очухался, черт бы его побрал! Иди утихомирь его!

– А, чтоб тебя!.. – Дайк раздраженно выругался, но все-таки пошел. Нехотя отодвинул железную задвижку, толкнул ногой дверную створку, вгляделся в душный полумрак – и тут же получил увесистый удар доской по голове. Падая в темноту, он испустил короткий гневный вопль и выронил из рук ружье.

Все произошло с ошеломительной, молниеносной быстротой.

При виде этой сцены сон у второго караульного мгновенно улетучился: с ружьем наперевес он со всех ног бросился к бараку. Но раньше, чем солдат успел прицелиться и спустить курок, из черного провала входа глухо грянул выстрел.

Судорожно дернувшись, пехотинец отступил на шаг. Его полуоткрытый рот исказился в яростной гримасе, но проклятье превратилось в хриплый стон. Пошатнувшись, он ничком повалился в пыль. И опять воцарилась тишина…

Бенджамин медленно переступил через порог. С непривычки от яркого солнца у него зарябило в глазах. Невольно он заслонился и… полной грудью вдохнул сухой, горячий ветер. Внезапный трепет охватил его, похожий на невыразимую тревогу и восторг на грани беззвучного рыдания. Он сделал это – словно прыжок над пропастью! Измученный, загнанный в угол, почти уничтоженный, он снова ожил – вопреки всему!

Затишье становилось призрачно-гнетущим; раненный пулей часовой подозрительно оставался недвижим. Выйдя на середину двора, Баркер с усилием приподнял его грузное тело. На лице солдата так и застыли изумление и гнев: он был мертв. По красному сукну его мундира медленно расползалось мокрое пятно, а на землю стекал густой кровавый ручеек.

Бенджамин замер, словно оглушенный; руки его внезапно ослабели, а к горлу подкатила тошнота. Он рассчитывал лишь ранить, обезоружить, обезвредить на короткий срок своих тюремщиков, что день за днем, годами причиняли ему страдания – но не убивать! В глазах закона он был теперь не просто каторжником, который, в шестой по счету раз, отважился на бегство. Вдобавок ко всему он стал убийцей, и если побег сорвется, его повесят!..

Бенджамин с трудом дотащил бездыханное тело до барака. Сердце гулко колотилось у него в груди, а на лбу выступили капли пота. Не столько оттого, что пехотинец был тяжел, – каторга приучила Бена носить на себе груз и тяжелее, – это бремя надрывало его душу. Но терзаться раскаянием времени не было – опасность заставляла торопиться. Выстрел, заглушенный толстыми стенами барака, вряд ли услышали за скалами в тюрьме, а тем более на руднике. Но нет гарантии, что случай не приведет сюда непрошенных свидетелей.