Свидетель Пикассо

Перед отъездом в Гватемалу Сабу пришлось продать квартиру. Сейчас, осенью 1935-го, Саб иногда подходил к подъезду на улице Консуэло, но ни разу не решился позвонить в дверь, чтобы расспросить новых хозяев, сохранили ли они уникальную роспись.

А в своей студии в трущобах на Рьера-де-Сан-Хуан Пикассо изобразил на стенах несуществующую мебель: большой стол, кресла. Недавно здание, где была мастерская, снесли, затеяв там безликое социальное строительство. Их общий друг Пальярес напомнил Сабу, что именно в этой студии, перед своим отъездом в Париж, Пикассо написал на небольшом холсте автопортрет, изобразил себя с огромными вытаращенными глазами, с растрепанными волосами и вокруг головы три раза нацарапал: «Я – король». Это была шутка лишь отчасти: очевидно, уже в двадцать лет у Пикассо было мощное ощущение дара. Впрочем, сейчас никто в Барселоне не мог вспомнить, куда делся тот портрет.

У меня тут полно дурацких свободных комнат прислугу выгнал вслед за мадам если твоя жена не боится беспорядка в квартире пока еще моей если ты уверен что она не сбежит приезжайте вдвоем мечтаю бродить с тобой и говорить много!!!! Саб умоляю тебя просто будь моим спасителем как прежде.

Во время прогулок Саб сочинял ответ Пабло; он решил, что пора написать правду о малыше Сальваторе, иначе трудно объяснить, почему он не отзывается на просьбу о встрече. Он опасался, что Пабло догадается о его бедности, и тогда будет похоже, что он, Сабартес, рассчитывает на помощь со стороны знаменитого друга. Больше всего на свете Сабу хотелось быть с Пабло на равных, еще лучше – в чем-то помогать, быть ему нужным. Но сейчас он не может просто купить билет, сесть в поезд и на неделю-другую приехать.

Видишь ли, мой друг Пабло, – сочинял на ходу Сабартес. – Я прежде не рассказывал тебе о своем горячо любимом ребенке. Мы с моей супругой Инес-Хосе Уркиола-Пичот 26 лет назад назвали его Сальватором, и я убежден, что он на самом деле спасает меня от чего-то страшного. От обыденности, самодовольства и гордыни, во всяком случае… я должен признаться тебе, что Сальватор не совсем обычный человек

…или лучше так: Но у Сальватора, кроме необычной чувствительности и нежнейшей души, есть особые проблемы со здоровьем…

Подыскивая точные слова, Саб входил в калитку сада перед домом тестя, когда его больно схватили за плечо.

– Инес, ты меня напугала! – Саб приготовился выслушивать упреки, однако жена, не отпуская руку, молча смотрела ему в лицо, в глазах был страх. Он хорошо знал такой ее взгляд, предвещавший истерику. Жена, держа его хваткой полицейского, повела к старой скамье у забора в тени куста и только там отпустила:

– Я знаю все, – маленькое увядшее лицо Инес исказилось.

– Почему плачешь? Что, что ты знаешь?

– Почему ты! Уходишь из дома так часто, – Инес закрыла лицо руками.

– Я пишу статью о Пабло, говорил тебе.

– Не ври, – Инес замотала головой, но говорила теперь шепотом. – Это слишком… мерзко.

«Неужели она нашла то письмо Пабло, с тайным известием, и это так ее потрясло?! – ужаснулся Саб. – Разве я плохо его спрятал?»

– Но разве это не прекрасно, – осторожно начал он, – что Пабло доверяет мне? Он такой известный человек. А вдруг сможет помочь нам с консультацией у врача в Париже? – Саб не собирался говорить это, он не думал никогда о подобной помощи от Пикассо.

– За дуру меня держишь?! Хочешь еще и унизить?

– Почему? Что вдруг? – Саб пытался прикоснуться к жене, чтобы успокоить, она дернула плечом и отстранилась.

– Я все чувствую, и малыш тоже… ты больше не хочешь быть с нами! – резко выдохнула Инес, по привычке стараясь говорить тихо, чтобы не услышал сын, было похоже, что ей не хватает воздуха. – Ты отдаляешься и скоро бросишь нас.

– Что за чушь, – искренне поразился Саб. – Я люблю вас! Нуждаюсь в вас так же, как вы во мне, не меньше!

– Не лги! – выкрикнула Инес, продолжая задыхаться. – Я помню, ты был таким же тогда, когда эта малолетняя проститутка хотела увести!

– Инес, ну не начинай, пожалуйста, – простонал Саб.

Они с женой и малышом жили в городке при Гватемальском университете, Саб читал студентам курс классической французской литературы, до тех пор пока Инес не стала ревновать его к слушательницам, особенно к одной бойкой креолке. Начались скандалы, Инес вовлекла в них родителей девицы, а те оказались знатными и влиятельными и сделали все, чтобы «эта женщина» перестала нападать на их дочь и обзывать ее проституткой. Сабу пришлось оставить преподавание. Почему-то, вспоминая те годы, он больше всего жалел об одной фотографии, возможно, единственной, где он сам себе нравился, – фотография была сделана перед балом выпускников на большой поляне в саду при университете. Там Саб стоял в светлом костюме среди своих студентов. На том снимке он был таким, каким хотел бы себя видеть, – элегантным мэтром, уверенным в себе, он широко улыбался и выглядел счастливым. Инес порвала эту фотографию на мелкие клочки, как и все другие снимки того периода. После увольнения из университета знакомый помог Сабу занять должность редактора в испаноязычном издательстве в Нью-Йорке. Но климат или же просто жизнь в большом городе не подошли малышу Сальватору, им пришлось вернуться в Барселону.

– Я прекрасно знаю этот твой взгляд – ты думаешь о другой женщине! Уходишь от нас, разговариваешь сам с собой, смеешься! Ты похож на психа!

– Тысячу раз говорил – я пишу статью о Пабло Пикассо! Если ты не понимаешь, как мне сейчас важно заявить о себе как о лучшем специалисте по Пикассо в Барселоне и во всей Испании, если ты этого сообразить не можешь, то ты и в самом деле не слишком-то умная, – выпалил он раздраженно и тут же осекся.

Инес горько всхлипывала, прикрыв рот ладонями.

– Ну, прости, – он осторожно погладил ее плечи, потом приобнял и притянул к себе. Она робко прижалась, продолжая всхлипывать. – Никто мне не нужен, ни в кого я не влюбился, ты моя единственная, у меня в жизни есть только ты и наш сын.

– Нет.

– Что – нет?

– Я же вижу, что думаешь все время о ком-то, – скулила жена.

– Собираю материал. Пабло ведь мне уже три письма прислал, и это очень хорошо для нас.

– Чего хорошего?

– Я же объяснил, – повторил он терпеливо, – мне важно заявить о себе как об уникальном эксперте по его творчеству.

Саб с тоской отметил про себя, что снова врет жене про статью, и одновременно будто предает Пикассо, вслух рассуждая, как было бы хорошо заработать на отношениях с ним. Но кто виноват, если нервы Инес расстроены? Поглаживая ее дрожащую спину, он размышлял, не сказать ли жене о том, что написал Пабло, не поделиться ли с ней чужой тайной, это, по крайней мере, могло бы их сблизить.

– Поклянись здоровьем, нет, жизнью малыша Сальватора! Что ты не влюбился снова и не собираешься нас оставить.

– Я и раньше не влюблялся, мне никто не нужен. Да посмотри на меня, я же старик!

– Клянись! Чего тебе бояться, если ты честен с нами?

– Но такая клятва сама по себе грех!

– Если неискренне, если обманываешь, то конечно. А так – ничего плохого, если правда.

– Нет. – Саб отстранился; она все еще рыдала, стараясь не всхлипывать громко. Он взял ее руку в свою. – Хорошо, я готов поклясться. Но давай не будем трогать здоровье малыша, это правда святое для меня! Я обещаю, что не оставлю вас. И еще, если хочешь, – он улыбнулся и поцеловал жене руку, – могу поклясться, что не влюбился, ерунду ты придумала, моя Инес. Если я хожу задумчивый, это из-за Пабло Пикассо, ничем плохим это тебе не грозит, Инес, поверь.

Письмо в Париж с признанием Сабартеса о том, что действительно составляет смысл его жизни, с горькими словами о болезни сына осталось неотправленным, потому что от Пабло пришла телеграмма: «Без тебя АБСАЛЮТНО прападу приезжай париж хоть на неделю с женой расходы на мой счет твой Пикассо».

Когда тесть бесцеремонно вскрыл телеграмму за завтраком и прочел вслух, Саб испугался скандала. Но тесть посмотрел уважительно и передал ему листок, Инес даже слегка улыбнулась, убедившись, что ее тоже зовут в Париж.