Бремя черных

«А то вот был еще такой типаж…»

А то вот был еще такой типаж,Такая дева с травмой или драмой,Красавица, при ней имелся паж,Имелся круг, служивший как бы рамой,Но главное – при ней имелся миф,Ее младую жизнь переломив.В недавнем прошлом некто роковой,Несчастный и таинственный мужчина —Любовь ее накрыла с головойИ головы навек ее лишила.Назло природе, выгоде, умуОна была привязана к нему.Он старше был на десять-двадцать лет,Невротик и …дун[1], как Вуди Аллен,Но не насмешник, нет, не чмошник, нет.Он был небрит, непризнан, гениален,Озлоблен, как любая из теней,И эту злобу вымещал на ней.Он вел занятья, студию, ЛИТО,Его талант никто не мог измерить —Он сам себя назначил, и никтоНе мог проверить. Приходилось верить.Аскет превыше быта и вина:Его играли свита – и она.Он мало в ней нуждался. Ни восторгЕго души не трогал, ни забота.Он отпускал ее, потом – дерг-дерг —Подтаскивал обратно для чего-то:Всевластен ли над этой простотой —Ненужною и, в сущности, пустой?А после снова следовало «Брысь»,Все бешеней, все резче раз за разом.Он то ли не решался развестись,А то ли к детям страстно был привязан, —В наличии сомнительных причинЕго еще никто не уличил.И вот – ты мог быть полон совершенств,Но в некий миг холодный, подколодныйТы ясно понимал, что номер шестьЕсть номер твой врожденный, потолок твой:Она бросала жалкого юнцаС привычным выражением лица —С таким, ты знаешь, жертвенным, как РусьНад черной грязью или Бог над хлябью,Хотя за ним и прятала, клянусь,Все ту же трусость – жабью, бабью, рабью,Все ту же роковую пустоту,Любезную подростку – и скоту.Жужжит мобильник, гаснет общий смех,И все глядят с почтеньем, как на святость,Как в тот же миг она бросает всех,И, вся светясь, несется, как бы спятив,Бежит связать разорванную нить,И ноги мыть ему, и воду пить.И ты стоишь, сюда пришедший с ней(С чего еще и на люди несет нас?) —И, триумфатор, ясного яснейТы собственную видишь второсортность,Ту недоброжелательность судьбы,В какой бы все признались, если быХватило духу. С первого же дня,С первейшего свиданья и альковаЯ знал, что здесь любили не меня.Тогда кого? А вот его, такого:У всех Кармен, да и у всех каменГодился я для временных замен.И что тогда? Казалось бы, порвиИ обрети хоть радости разрыва.Любовь несправедлива. Суть любви —Лишь в этом: что она несправедлива,И так демонстративна, так горда,И так чужда понятию стыда!И с жизнью то же: заговор предтеч,La vache fatale, зависимость и драма.Спроси себя, решившись перечесть:Что означает пиковая дама?Вот то и означает: стыд, урон,Глядящий на тебя со всех сторон.Пригляд. Сопротивление среды:Расплющило меня не по делам ты.Здесь бесполезны все мои трудыИ неуместны все мои таланты,Здесь нужен кто другой. А кто другой?Я не встречал того, кто не изгой.И разлюбил. А что тут понимать,Чего хотеть, что толку огрызаться?Не блядь, не ангел, не сестра, не мать,Но женщина, влюбленная в мерзавца,Не стоящая ярости борца,Ни злобного, ни доброго словца.И разлюбил. Таков диапазонУ всех признаний, всех любовных песен:Влюбленный глуп, разлюбленный смешон,А разлюбивший мало интересен,Но холоден, как цепь рассветных туч,Не так навязчив, более живуч.Газетные труды и литпроцессМеня по свету всячески кидали;Я видел много всяческих небес.Такое небо видел я в Китае —Настолько равнодушное к земле,Насколько мир был холоден ко мне.Ты можешь строить стену. Можешь кластьРядами камни, штабелями трупы,Но эта желто-дымчатая масть,Расплывчатые облачные купы,Седые тигры, синие слоны —К твоим усильям будут холодны.Я буду расставлять свои ряды,Сажать сады и сохнуть год от году,А ты беги, вступай в свои следы,Неси гостинцы своему юроду,И ржавчину лобзай его цепей,И ноги мой ему, и воду пей.

Ex Portland

Цикл Овидия Ex Ponto написан на окраине империи,в городе Томы.Он был нам вместо острова Халки и вместо острова Капри:Его прибоя острые капли, базара пестрые тряпки,Его заборов толстые палки, ослизлого камня смрадЕго акаций плоские прядки и срам курортных эстрад.Он был хранилищем наших истин, не новых, но и не стыдных,Как Чехов, наш таганрогский Ибсен,наш подмосковный Стриндберг,Который тут же неподалеку ссыхался не по годам,Отлично ведая подоплеку отлучек своей мадам.Здесь доживал он средь гор-громадин, опутанных виноградом,Но умирать переехал в Баден – не дважды-Баден, а рядом,Поскольку жизнь – невнятное скотство, а смерть – это честный спорт,Поскольку жизнь всегда второсортна, а смерть – это первый сорт.…Он был нам Ниццей – да что там Ниццей, он был нам вся заграница —Такой чахоточный, полунищий, из туфа вместо гранита,Доступной копией, эпигоном на галечном берегу:Он был нам Лиссом, и Лиссабоном, и Генуей, и Гель-Гью.Ведь Наше все, как ссыльная птица, такое невыездное,Должно же где-нибудь обратиться среди гурзуфского зноя:– Прощай, свободная ты стихия, сверкающ, многоочит!Все это мог бы сказать в степи я, но «К морю» лучше звучит.Прощай, утопия бело-синяя, курортность и ресторанность.Теперь, с годами, он стал Россией, какой она рисоваласьИз Касабланки или Триеста, и проч. эмигрантских мест.Для вдохновения нужно место, на коем поставлен крест.Для вдохновения нужно место, куда нам нельзя вернуться —Во избежанье мести, ареста, безумства или занудства,И чтоб ты попросту не увидел и не воспел потом,Как Рим, откуда выслан Овидий, становится хуже Том.Так вот, он был для нас заграницей, а после он стал Россией —Всегда двоящийся, многолицый, божественно некрасивый,Его открыточная марина, заемный его прибой —Легко меняющий властелина, поскольку не стал собой.Так Эдмунд Кин в театральной байке то Гамлетом, то ОтеллоЯвлялся к знатной одной зазнайке; когда ж она захотела,Чтоб он явился к ней просто Кином – нашла чего захотеть! —Он ей ответил с видом невинным: простите, я импотент.Все время чей-то, носивший маску и сам собой нелюбимый,Подобно Иксу, подобно Максу с убогонькой Черубиной,Подобно ей, сумасшедшей дочке чахоточного отца,Что не могла написать ни строчки от собственного лица.Всю жизнь – горчайшая незавидность. Старательно негодуя,Стремясь все это возненавидеть, на что теперь не иду я!Так умирающий шлет проклятья блаженному бытию,Чьей второсортности, о собратья, довольно, не утаю.Когда на смену размытым пятнам настанет иное зренье,Каким убожеством суррогатным увижу свой краткий день я!Какой останется жалкий остов от бывшего тут со мной —Как этот грязненький полуостров, косивший под рай земной.А с ним и весь этот бедный шарик, набор неуютных Родин,Который мало кому мешает, но мало на что пригоден, —Вот разве для перевода скорби в исписанные листки,Источник истинно второсортный для первосортной тоски.вернуться

1

Слово на букву «б».