Культуры городов

«Суд Таймс-сквер» обещал создать новую публичную культуру, соответствующую исторической подоплеке этого места: «Когда красные бархатные кресла заполнят внимательные зрители, от судей и адвокатов можно будет ожидать того достоинства и высокого профессионализма в исполнении своих функций, которых уже давно не увидишь в Уголовном суде. Приговоры также станут гораздо разнообразнее и полезнее для общества, нежели обычные в таких случаях штрафы или краткие сроки заключения: так, наперсточников можно будет приговаривать к принудительным работам по уборке улиц» (New York Times, November 17, 1991). И действительно, когда суд начал работу в 1994 году, приговоры со сроками от 10 до 12 дней исполнялись по месту вынесения – в районе Таймс-сквер. Человеку, приговоренному местным судьей, местный же БИРР выдавал метлу и отправлял мести тротуары. Похожим образом БИРР «Гранд Централ Партнершип» нанимал бездомных мести 42-ю улицу. Публичная культура, достойная романов Чарльза Диккенса.

Безопасность, этничность и культура

Одну из наиболее ощутимых угроз для общественной культуры несет политика повседневного страха. Физическая агрессия, беспричинное насилие, преступления на почве ненависти к определенным группам населения: опасность нахождения в публичных пространствах полностью подрывает принцип открытого доступа. Пожилые люди, живущие в городах, постоянно испытывают страх, поскольку упорядоченность времени и мест, к которой они привыкли, претерпевает негативные изменения. Пожилой еврейский политик, который с 1950-х живет в Браунсвилле, еврейском рабочем районе Бруклина, говорил мне: «Моя жена могла выйти из дома, чтобы встретить меня с политического митинга, оставив детей дома с открытой дверью». Дама из еврейского сообщества вспоминает о тех же временах: «Я ходила на концерты на Манхэттене в норковой шубе и возвращалась в час ночи на метро». Воспоминания бывают преувеличенно радужными, тем не менее суть их ясна. Нынешние опасения этих людей не так уж отличаются от страха черных мужчин, которые рискуют попасть в неприятности, если оказываются в преимущественно белых районах ночью, или тревоги полицейских и пожарных, на которых совершают нападения, когда они пытаются использовать свои полномочия в столкновениях с уличными бандами, наркоторговцами или просто вооруженными подростками. Города просто недостаточно безопасны для активного участия жителей в общественной культуре.

Проблему преступности, как правило, пытаются решить путем строительства новых тюрем и применения смертной казни – таков привычный ответ на политику страха. «Посадить всех поголовно», – услышала я как-то в автобусе, и в этом предложении подобная политика была лишь доведена до смехотворного предела. Другой вариант – передача в частную собственность и милитаризация общественного пространства, в результате чего на улицах, в парках и даже в магазинах повышается уровень безопасности, но снижается уровень свободы. Еще можно создавать пространства типа торговых центров или Диснейленда, которые только кажутся общественными, потому что множество людей пользуются ими для одних и тех же целей. Принимая во внимание риторику социального равенства, традиции гражданского общества и рыночную экономику, социальное разграничение общественных пространств задача не такая простая. Уход от «реальности» (Huxtable 1993), который ведет к приватизации общественного пространства в Диснейленде, – это попытка создания альтернативной и, в конечном счете, куда более пугающей культуры общественных пространств.

В «Кварцевом городе» Майк Дэвис (Davis 1990) описывает изменения, которым подверглись общественные пространства Лос-Анджелеса из-за видеонаблюдения и других мер безопасности. Над гетто зависают вертолеты, полицейские преследуют подростков как членов преступных банд, домохозяева закупают оружие и средства защиты, на которые у них хватает денег… или смелости, чтобы их применить. Лос-Анджелес, конечно, можно считать крайним случаем высокотехнологичного контроля за общественными пространствами, но знаки видеонаблюдения «глаза на улице» я встречала и в небольших городках Вермонта, а сам дизайн Брайант-парка являет собой сравнительно нетехнологичный, но не менее внятный пример навязчивой заботы об общественном порядке. В действительности Брайант-парк больше похож на привычное общественное пространство, чем центр Лос-Анджелеса, только потому, что его безопасность обеспечивается в рамках демократичного дискурса эстетизации городского пространства и страха, который оно внушает.

Джентрификация, сохранение исторических зданий и другие культурные стратегии по обеспечению визуальной привлекательности городских пространств обозначились как основные направления развития в конце 1960-х – начале 1970-х годов. В тот же период страх прочно закрепился в городских пространствах. Избиратели и элиты – широко понимаемый средний класс Соединенных Штатов – могли воспользоваться сложным моментом изменения государственной политики для борьбы с бедностью, урегулирования этнической конкуренции и вовлечения всех слоев населения в общественные институты. Однако они предпочли купить себе безопасность, что привело к мощному росту отрасли частных охранных предприятий. Такая реакция во многом была порождена пресловутым падением общественной морали, «ниспровержением практически всех устоявшихся авторитетов» (Siegel 1992, 37) в городском общественном пространстве. По мере уменьшения влияния органов государственного управления занятость в частных охранных предприятиях утроилась – с полумиллиона в 1972-м до полутора миллионов человек в 1992 году (Cu