Коктейльные вечеринки

Как бы там ни было, а пить кофе на веранде сразу же, как только вылезешь из постели, было очень приятно. Ну, не на веранде, а на лестничной площадке размером метр на метр, но все равно приятно.

Маша сидела на лестнице, положив на колени подставку для ноутбука, на подставке стояла джезва и тоненькая фарфоровая кофейная чашка, и состояние, в котором она пребывала, можно было назвать только нирваной. От того, что в макушку светило утреннее солнце, а босые ступни упирались в солнечное пятно на деревянной ступеньке, это состояние пронизывало ее с головы до пят в буквальном смысле слова.

– Не отвыкнуть бы из дому выходить, – сказала она.

Не громко сказала, но все-таки вслух, чтобы хоть голосом нарушить благостность картины. Вообще-то она сходила бы в ближайшее кафе и позавтракала там, и кофе там бы выпила, но вчерашняя дорога от метро домой, впервые по новому адресу, показала, что в этом идиллическом поселке ближайшего кафе просто нет. Видимо, в каждом доме имеются веранды и жителям зачарованного царства этого хватает.

– Совершенно не поздно пересаживать, – вдруг донеслось снизу. – Сейчас я тебе выкопаю.

Маша замерла. Высокие жасминовые кусты скрывали ее, сидящую на лестничной площадке, от тех, кто был в саду. Но она даже ноги опасливо поджала, услышав голос колдуньи Морозовой.

– Я просто так спросила, Вера, – произнес второй голос, женский и молодой; у Морозовой он, правда, молодой тоже. – У нас же никто никогда садом не занимался. И я вряд ли буду.

– Я тоже не Мичурин, – ответила Морозова. – Но этими лилиями и заниматься не надо. Посадишь, больше от тебя ничего не требуется. Сами и вырастут, и зацветут, и перезимуют.

Морозова прошла по дорожке в дальний угол сада – если можно было назвать дальним расстояние в несколько десятков шагов, – наклонилась и детским совочком выкопала из клумбы невысокие зеленые стебли с частыми острыми листьями.

– Держи, – сказала она, возвращаясь.

Женщина, которой Морозова отдала торчащий в комке земли стебель, была видна Маше только макушкой, клипсами в ушах и носками туфель. На макушке торчал черный хвостик, клипсы в виде стеклянных вишенок переливались на солнце, туфли опознавались как продукция Джимми Чу.

– Спасибо. – Она взяла у Морозовой стебель. – Надеюсь, успеет приняться, пока мы здесь.

Маша думала, что гостья уйдет и хозяйка вместе с ней, тогда она и переберется с лестницы в комнату, не на четвереньках же уползать. Но те уселись на лавочку под жасмином. Видеть их Маша перестала, а разговор слышала отчетливо. Разговор был интересный, и уходить ей расхотелось.

В школе она очень удивилась, узнав, что, оказывается, если передаешь с кем-нибудь письмо, то его нельзя запечатывать, но читать чужие не запечатанные письма при этом считается неприличным. Где логика? Уж или запечатываешь, или позволяешь читать. И если люди разговаривают прямо у тебя под дверью, значит, ничего страшного не видят в том, что ты их разговор подслушаешь.

– Долго в Москве пробудете? – спросила Морозова.

– Около месяца. Антон дела закончит, и уедем.

– Грустно, Нэла.

– Почему?

– Я же помню, как вы с Ваней родились. Папа твой по улицам ходил пьяный, счастливый и с бутылкой шотландского виски. Ко мне тоже явился – Вера, выпьем за моих двойняшек! А у меня Кирка с ангиной, температура сорок, я как раз «неотложку» вызвала.

– Не выпили?

– Выпила, конечно. И с Киркой в Морозовскую поехала. – Морозова помолчала, потом спросила: – Как муж твой себя чувствует, не скучает по родине?

– Как ни странно, нет. Я сама не ожидала. Ему где простор, там и родина, как выяснилось.

– В Берлине, что ли, простор?

Маша расслышала, что Морозова улыбнулась.

– Берлин, кстати, да, очень просторный, – ответила Нэла. – Парки полгорода занимают. Но я не то имела в виду.

– А что?

– Антон не терпит, когда не может сделать то, что может. Из Германии потому и уехал когда-то. А теперь потому же туда и возвращается.

Смысл этих слов тоже показался Маше неясным. Может, потому что она не знала, кто такой этот Нэлин муж Антон. Кто такая Нэла, да и Морозова, она, правда, не знала тоже.

– И правильно, – сказала Морозова. – Глупо держаться за миф. Даже во времена всеобщей неясности и потери ориентиров.

– За миф?

– Сокол же типичный миф о прошлом. Хорошо там, где нас нет. В прошлом нас точно нет, потому оно и кажется прекрасным.

– Как-как вы говорите? – с интересом переспросила Нэла.

– Чехов, не я. Пойдем. – Слышно было, как Морозова поднялась со скамейки. – Пакет для лилии дам.

Они ушли в дом. Подслушивать их непонятные слова было так интересно, что Маша даже про кофе забыла и чуть не опрокинула недопитую чашку, поторопившись встать на ноги.

А поторопиться следовало: увлекшись чужими разговорами, она опаздывала на работу.

Глава 4

Опоздать не опоздала, но все-таки напоролась на разливанную ананьевскую ярость.

Как только Маша плюхнулась на свой стул, явилась Кордашенко-секретарша и проговорила замогильным голосом:

– Морозова, зайди к Олегу Антоновичу.

– Он так орал, что через коридор было слышно, – шепнула Ленка, когда секретарша ушла.

– Ты что себе позволяешь? – мрачно произнес Ананьев, едва Маша переступила порог его кабинета.

Он смотрел своим фирменным тяжелым взглядом, и из-за его прически, резкого ежика, казалось, что сейчас засветит в лоб, как положено бандиту. Но бандит вряд ли владел бы по нынешним временам фирмой, которая продает травяные чаи, или, во всяком случае, не сам работал бы в этой фирме генеральным директором, так что физической расправы Маша не боялась.

Нажаловался, значит, православный. А уж думала, обошлось.

– Глупость ляпнула, – с готовностью подтвердила она. – Больше не повторится.

– Ляпнула!.. Я б не удивился, если б ляпнула, чего от тебя и ждать. Клиента зачем клеила?

– Я – клеила? – У Маши даже челюсть клацнула. – Кого?!

– Богуцкого из «Перезвона».

Она вспомнила ароматную бородку, округлые щечки и такие же округлые ручки, и ей стало так смешно, что удержаться не было никакой возможности.

– Ну чего ты ржешь, Морозова? – вздохнул Ананьев. – Думаешь, он только для полевой мыши завидный жених, а для такой Дюймовочки, как ты, жуткая жуть?

Маша именно так и думала – начальник был догадлив, тем ей и нравился, несмотря даже на то, что заводился до крика по любому поводу и не повышал зарплату.

– Это он вам сказал, что я его клеила? – наконец перестав давиться смехом, спросила она.

– Не важно, кто сказал. Плечиками голыми дергала, глазки строила.

Ага, значит, не «перезвон» нажаловался. Зуева, точно. Хотя вообще-то кто угодно мог. Что все относятся к тебе хорошо или как минимум неплохо и при этом готовы сделать тебе гадость, не со зла, а ради собственной выгоды или просто так, мимоходом, – было первым открытием, которое Маша совершила, начав трудовую деятельность. Первым ее взрослым открытием это было, и до сих пор она не привыкла к тому, что так в жизни устроено и так теперь будет всегда.

– Сдался мне ваш «перезвон». – Маша дернула плечом, на этот раз не голым. – Я вообще агностик.

– Ладно, черт с ним, пускай сам за своей нравственностью следит. Садись.

Ананьев кивнул на стул напротив. И где понабрался таких навыков!.. Солнце из окна у него за спиной светит прямо Маше в лицо, ананьевского лица она поэтому не видит, а он ее видит прекрасно и сразу заметит, если она станет врать. Допрос подпольщицы прямо. И ведь без всякой же надобности – ну какие у нее тайны, которые его могли бы интересовать? Никаких.

– Маш, не надоело тебе? – спросил Ананьев.

– Что не надоело? – не поняла она.

– У тебя же образование какое. И чего? Стаканчики с чаем в супермаркетах раздаешь.

– Сама не раздаю уже.

Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что она еще и английский ездила учить? Месяц в Англии прошлым летом провела, за курсы в Брайтоне из своего кармана заплатила.