Эфесская волчица

«Противник ему выпал слабый, – поморщилась Алкиона, – сдался почти без борьбы. Этого милетцу, конечно, не простят. Зрители будут требовать смерти… за трусость, да и за то, что он прибыл из города-соперника. Победа, впрочем, есть победа».

Она не ошибалась – люди показывали большими пальцами на горло, кричали, чтобы пустили кровь, некоторые вскакивали со своих мест, словно так их было лучше слышно. Распорядитель не стал долго упираться, ибо традиция требовала наказания за плохой бой. Он сидел по центру в первом ряду, облачённый в белоснежную тогу, и теперь встал, сделав короткий жест. Публика согласно загудела, очень быстро этот гул превратился в скандирование:

– Режь милетца!

Алкиона не обращала внимания на эти крики, она следила за самой важной частью Игры – один из бойцов спокойно и по собственной воле должен был принять смерть. Многие говорили, что это самое сложное, куда сложнее обучения битве. Игра требовала не выказывать своих чувств, словно не человек, но сам бог, холодный и отстранённый, встречает судьбу. Гость сражался плохо, однако сейчас он искупал свою вину, сбросив шлем и замерев на коленях. Глаза его были закрыты, зубы плотно стиснуты, и лоб покрыли морщины. Фламма зашёл ему за спину, упёр меч в углубление над ключицей и быстро продавил вниз. Клинок выскочил так стремительно, что из раны не пролилось ни одной капли крови. Лицо милетца всё же исказила гримаса, он медленно завалился, и только теперь алый поток хлынул на песок.

– Не лучший бой, – сзади Алкиону подтолкнул Клеон, один из рабов, что помогал в организации представлений. – Хотя слава пришла к нашему бойцу. Сегодня боги благоволят Эфесу.

– Слабоватых бойцов нынче привезли, – ответила женщина.

– Лучших хотят до Новогодних игр придержать, – согласился тот. – Тебе уже пора вниз спускаться, твой бой через один. Сама не заметишь, как время пролетит.

– Иду, – кивнула она, повернувшись от пульсирующей чаши арены к полутьме внутренних помещений сцены.

Она быстро спустилась по деревянной лестнице на второй этаж, где кипела жизнь, и добрых два десятка людей сновали туда-сюда без остановки. Закулисная суета, незаметная для зрителей, сопровождала каждые состязания – готовили оружие, полировали доспехи, разминали бойцов, меняли и переставляли декорации. Внизу, на первом этаже, помимо этого, оказывали помощь раненым и омывали павших. За фасадом многоуровневой сцены человеческий муравейник работал слаженно и привычно, поэтому публика почти не ощущала перерывов в действе.

– С победой, Ипполита. Уже пришла в себя? – Алкиона похлопала по спине женщину лет тридцати, которая снимала с себя скребком масло и пот. Её каштановые волосы были сплетены в несколько тугих кос, не слишком красивое лицо пылало после пережитого напряжения, а глаза на выкате казались немного сумасшедшими. Дыхание её было ещё прерывистым, и руки заметно подрагивали.

– Да… почти… Удачи и тебе тоже, – выдохнула она. Бой Ипполиты прошёл перед выступлением Фламмы, и ей удалось вырвать тяжёлую победу, измотав и принудив к сдаче другую местную гладиаторшу.

– Где ты там бродишь? – сбоку к Алкионе подскочила молодая женщина среднего роста. – Сейчас Циклоп быстро задавит милетскую шлюху, и тебе нужно будет выходить.

– Демо, – та обернулась к подошедшей. – Хотела немного от тебя отдохнуть.

Её прозвали Демо Бешеная, и это прозвище она заслужила сполна, так как не могла усидеть на месте ни мгновения, всё время задирая кого-то или болтая без умолку. Характер у неё был весёлый, голос громкий, и говорила она быстро, активно помогая себе жестами. Главной же причиной прозвища было её поведение в Игре – она исповедовала яростную и безумную манеру боя, что дважды едва не стоило ей жизни. Ростом она не соперничала с Алкионой, однако была удивительно быстра, её сильное тело разжималось как пружина, а выносливости могли позавидовать многие. Волосы её были темны, доходя до плеч, вытянутое лицо с выдающимися скулами и серые глаза придавали ей известную привлекательность. Типичная фракиянка, как сказали бы многие, – зверь, заключённый в облик женщины.

– Садись сюда. Я заплету тебе волосы, помогу с последними приготовлениями, – Демо хлопнула ладонью по скамье. – Вниз лучше пока не спускаться. Там сплошная суета.

– Я принесу вам облачение, – сказала Ипполита, не упускавшая возможности помочь сёстрам по ремеслу.

– Сегодня фракийцам сопутствует удача, и тебя она не оставит, – улыбнулась Демо.

– Думаешь? – прищурилась Алкиона.

– Ну а как же. В твоих чёрных волосах, в лице… фракийская порода явно видна. Ты должна быть одной со мной крови. Да и характер у тебя вполне фракийский. Не такой как у меня, конечно, по-другому. Знаешь, говорят, что кельты и германцы известны своей открытой яростью, мы же отличаемся особой хитростью и коварством. И ты… себе на уме, скрываешь истинные намерения. За этим твоим холодным взглядом таится что-то сокрытое от других.

– Может ты и права, но кто знает. Я уже рассказывала тебе эту историю. Мне не суждено гордиться предками, как и любому безродному.

По правде сказать, Алкиона и сама не была уверена в своём происхождении, ибо дело это было покрыто мраком неизвестности. Она росла в Мёзии, в семье гета Дагобита и его жены Далы, однако с раннего детства знала, что не является их дочерью. Она не могла претендовать на долю в наследстве, хотя они всегда и относились к ней как родной. Несколько раз она спрашивала Далу о том, как попала к ним в дом, но не могла добиться ничего внятного – будто бы её взяли в семью по просьбе какой-то странницы, от которой ни имени, ни следа не осталось. Вглядываясь в своё отражение в зеркале, она думала, что похожа на фракиянку или на кого-то из множества племён Мёзии и Фракии, все названия которых мало кто мог даже припомнить.

Высокая – явное свидетельство северной крови, – она возвышалась над эфесскими женщинами, да и многими мужчинами на целую голову. От постоянных упражнений тело её потеряло часть женственных черт, мышцы налились на плечах и спине, живот был совсем не округл, предплечья не уступали по ширине мужским, однако она сохранила женскую гибкость, и бёдра её двигались плавно, а ноги были способны танцевать в стремительном ритме. Тёмные волосы почти до ягодиц – она гордилась ими и никогда не стригла, стягивая в узел на затылке, когда нужно было надевать шлем. Слишком острые скулы для эллинки, слишком злые глаза. Волк среди людей, как и было сказано.

– Да и настоящее имя твоё… Разве оно не фракийское? – подняла бровь Демо.

– Пожалуй, – кивнула та. – Я давно уже его не вспоминала.

– Моё имя на арене мне тоже нравится больше настоящего. Кем я была в своей старой жизни? Я дралась в грязной канаве за кусок хлеба. Демо же сражается в лучшей из игр на земле, она зарабатывает мечом больше, чем моя мать имела за всю свою жизнь. Только с этой сукой я делиться не собираюсь.

Вместо Ипполиты снаряжение им принёс Диокл, который едва выглядывал из-за щита, доспеха и массивного шлема. Он был одним из самых юных рабов лудуса, но в свои двенадцать лет уже немало помогал гладиаторам, а также делал другую работу по хозяйству. Конечно, он мечтал когда-нибудь выйти на арену, да и не могло быть иных желаний у сына гладиаторши, что родился в лудусе.

– Я захватил и брусок для меча, чтобы он был острым в бою, – сказал мальчишка, положив всё перед ней. Небольшой прямоугольный щит был окрашен красным, две амазонки на нём сцепились в яростной схватке. Сделанный на заказ шлем был покрыт тонким слоем серебра, его смотровые отверстия напоминали фасеточные глаза насекомого, сверху он венчался фигуркой грифона, а по бокам торчали два изумрудных пера. Эти перья зимородка были связаны с её новым, греческим именем. Тут многие оставляли свои истинные имена в прошлом, и она была из их числа.

– Как там дела внизу? – спросила Демо.

– Циклоп уже вышел и делает своё дело, – ответил тот, – Леэна вовсю натирается, Арес бесится из-за противника, который ему не по чести, остальные слоняются туда-сюда. Говорили, что Сатир заглянет к нам, чтобы напутствовать бойцов. Да, и быков уже убрали.