Игра в полнолуние

Лере не верилось, что всё это может быть так серьезно, но уже через пару дней отправилась к профессору Лебедеву.

– Мне не нравится состояние сосудистой сетки, – осмотрев ее глаза через специальную лампу, сказал Лебедев, высокий старик с пышной гривой седых волос. – Думаю, у вас увеит. Воспалительный процесс, который может привести к полной слепоте. Поэтому очень не советую пренебрегать лечением.

Лекарства помогли, и примерно на полгода Лера забыла о проблемах с глазами. А потом наступила весна, непривычно сухая и ветреная. И как ни береглась Лера, однажды утром она ощутила, что ресницы склеены, а глаза отчаянно чешутся и болят.

Снова были бесконечные промывания, капли, даже гормональные препараты… Внешне глаза уже выглядели здоровыми, но чёрные мушки появлялись всё чаще, ухудшалось боковое зрение. Профессор Лебедев тревожно хмурился. А однажды сказал:

– Не хочу вас пугать, но есть нехорошие симптомы. Мне не нравится состояние сетчатки. Это внутренняя оболочка глаза, тонкая пленочка, на которой расположены рецепторы. Если объяснять совсем по-простому, то с их помощью мы отличаем свет от тьмы, опознаем объекты, различаем цвета. А у вас, боюсь, она отслаивается. Если симптомы будут нарастать, понадобится операция.

– Но я лечусь, все назначения выполняю… – расстроилась Лера.

– Понимаете, у каждого есть слабое место в плане здоровья, – с сожалением пояснил профессор. – Кто-то легко простужается, у других постоянные проблемы с желудочно-кишечным трактом. А у вас, по-видимому, страдают глаза.

– Скажите, а эта операция дорого стоит?

– Ну, лазер вполне доступен, – успокоил ее Лебедев.

И действительно, вскоре пришлось ехать в одну из московских клиник, записываться на операцию. Были бы деньги – не пришлось бы месяц ждать очереди. Да и результат Леру смутил: зрение улучшилось ненадолго, а потом темнота снова начала обступать ее. Боковое зрение на левом глазу стало резко снижаться, яркие вспышки то и дело возникали в глазах. Профессор Лебедев хмурился всё больше.

– Может понадобится витрэктомия или пломбирование склер, и врач в вашем случае нужен высококвалифицированный… Так, на оба глаза… – подсчитывал он на калькуляторе в ответ на Лерин немой вопрос, – получается примерно четверть миллиона на один глаз – это с анализами и пребыванием в клинике.

Лера ахнула – откуда такие деньги? Мама и папа и так во всем себе отказывали: чтобы отправить ее в нижегородскую консерваторию и обучать там несколько лет, они хватались за любую подработку. Семья была простая: мама работала воспитательницей в детском саду, а папа в автопарке, водителем автобуса. Жили очень скромно, порой на картошке с макаронами, но того, что за деньги не купишь – любви, поддержки, заботы – всегда было в избытке. И Лера понимала: признайся она, что нужны деньги, родители распродадут всё, вплоть до органов, чтобы вылечить единственную дочь. А таких жертв ей не хотелось. Может, получится заработать самой?..

В тот же день она распечатала стопку объявлений: «Уроки игры на пианино. Недорого», и вместе с соседками по комнате расклеила их по городу. Но отклик был очень слабым, а заработок – чуть меньше тысячи в неделю. Изредка удавалось выступить в каком-нибудь ресторане, или заменить клавишника в малоизвестной музыкальной группе. Надежда таяла, страх перед слепотой разрастался – мутный и ледяной, как айсберг, о который могла разбиться ее судьба. А родители по-прежнему ничего не знали.

Всё раскрылось только летом, когда Лера вернулась домой с долгожданным красным дипломом. Разбирая чемодан, мама нашла на его дне пакет с лекарствами, и буквально вытрясла из Леры признание. Ахнув, посерела лицом, а отец потребовал: «Так, всё с самого начала, и без вранья!»

Они уселись на кухоньке: по традиции семьи Краузе, именно здесь происходили все важные разговоры. Лера обвела ее взглядом и подумала, что за пять лет учебы здесь ничего не изменилось, разве что постарело. Дешевый тюль на окне, выцветшие обои со снегирями, старый холодильник «ЗИЛ», рычащий, как пес, охраняющий свои запасы. Всё это давно пора было менять. И родители, наверное, что-то планировали – какие-то покупки, ремонт – ожидая, пока она закончит консерваторию… А сейчас сидят за столом, с тревогой глядя на дочь, и готовы ради нее отложить любые перемены. Мама в застиранном халате, с единственным бигуди на плененной челке. Папа в цветастых шортах и рубашке, нагрудный карман которой вечно беременен скомканным носовым платком. А красный, с золочеными буквами, диплом, лежит на клеенчатой скатерти рядом с тёмным пузырьком корвалола. И уже никого не радует.

Лера начала рассказывать, стараясь не сгущать красок. Но то ли от усталости (шутка ли – почти год бесплодной борьбы с болезнью), то ли от того, что родители жалели ее, как маленькую, не смогла сдержаться – расплакалась. А слезы всегда разрушают стены, возведенные в попытке уберечь себя или близких. Растворяя цемент, замешанный изо лжи и стыда, превращают его в покаяние – и стены рушатся под напором чувств, открывая правду.

Папа протянул ей платок, мама обняла. И Лере полегчало, будто еще два человека подставили плечи под ее груз.

– Лерочка, записывайся на операцию, – решительно сказала мама. – С деньгами что-нибудь придумаем. У меня золотые сережки есть, брошка с рубинами, я продам…

– И обручальные кольца, – напомнил отец, стягивая с пальца своё.

Лера сердито вскинулась, протестующее мотнула головой: эти кольца родители носили уже двадцать пять лет, и на семейных праздниках папа часто рассказывал, как покупал их. Говорил, обнимая жену: «Я, братцы, спины не жалея, десять вагонов сахара разгрузил перед свадьбой. Потому и семейная жизнь сладкой получилась». А теперь что же, даже памяти об этом не останется?

– Мам, пап, этих денег всё равно не хватит, – сказала она.

– А мы возьмем кредит, добавим, – упрямился папа.

– Вам столько не дадут, – покачала головой Лера. – Я постараюсь найти деньги другим способом.

Она задействовали всех: одноклассников, подруг, родственников. Они обклеили объявлениями весь город, создали группы в соцсетях, дали заметку о сборе средств в местной газете и поставили в магазинах ящички для пожертвований. Но бедность и безработица в небольшом городке были привычными явлениями, и людям нечего было жертвовать – самим бы перебиться.

Лера чудом устроилась аккомпаниатором во Дворец культуры, где работал дядя Вася. Позже к смешной Лериной зарплате – одиннадцать тысяч восемьсот рублей – добавилось еще более смешное пособие по инвалидности. Но всё равно копилка наполнялась до ужаса медленно. И Лера старалась играть каждый день, потому что только музыка спасала ее, отвлекая от мрачных мыслей. К тому моменту она уже блуждала среди теней, почти не различая предметов – лишь серые пятна колыхались перед глазами, а по бокам была полнейшая темнота. Ей давно пришлось плюнуть на гордость и обзавестись белой тростью, этим ключом слепых, открывающим те дороги, по которым здоровые люди ходят свободно, вряд ли понимая, что это и есть – счастье.

Мысль обратиться к Шерману возникла после того, как мама принесла с работы журнал «Семь дней», где было интервью со скрипачкой Майей Серебрянской. В тот же день по телевизору показывали фильм о Майе, и Лера слушала ее с жадным вниманием. Они отправили письмо в фонд «Музыка милосердия», ждали хоть какого-то ответа… И вдруг – звонок от самого Саввы Аркадьевича! И обещание лично приехать, познакомиться.

Вот тогда дядя Вася и выдал идею с прослушиванием.

– Порази его роялем, племяша, – заявил он. – Твоя игра на раз слезу вышибает. К тому же эта сволочь всё-таки музыкант, должен оценить. И не стесняйся, проси у него мильён: может, после операции еще что потребуется. Да хоть к морю съездить, здоровье восстановить!

– Нет, я так не могу, – покачала головой Лера.

– Да кому нужна твоя честность?! Проси больше. У него этих денег – как опер у Вивальди, – уверенно ответил дядька. – Как говорили у нас во Львове, всем достанется, и коту останется.