Игра в полнолуние

Ничего себе! Легендарная скрипачка – в её палате?! Лера торопливо спустила ноги на пол.

– Мы познакомиться, а лучше – подружиться! – доброжелательно сказала Майя.

Лера робко улыбнулась:

– Я очень рада! Проходите, пожалуйста.

Она села ровно и вытянула шею, прислушиваясь. Не понимая, что делать дальше, нервно сжала складки атласного покрывала.

Мягко, почти бесшумно, Олег прошел мимо Леры, каблучки Майи вторили его шагам. Воздух шевельнулся, и запах духов разлился по палате – что-то цветочное, шаловливо-летнее, с невесомой морской ноткой. Вдохнув этот игривый, беззаботный аромат, Лера вдруг расслабилась. Привычное недоверие к чужакам сменилось любопытством.

– Май, тебе удобно? – спросил телохранитель, и Лера поняла, что он усадил спутницу в кресло. – Я буду за дверью. Если что, зовите.

– Спасибо, Олежек, – ласково откликнулась Майя. – Хочешь, отдохни, выпей кофе. А мы тут пока дамские секреты обсудим, да, Лера? Можно ведь на ты?

– Конечно! – обралась Лера. И спросила, когда за Олегом закрылась дверь: – Тебе Савва Аркадьевич обо мне рассказал?

– Нет, это я ему – когда пришло твое письмо. Понимаешь, Шерману некогда заниматься почтой. Так что я помогаю. Разбираем вместе с Олежкой обращения в фонд, я прослушиваю присланные файлы, – принялась объяснять Майя. – И, честно признаться, твоё исполнение меня поразило. А вчера вечером Савва Аркадьевич сказал, что привез тебя. И я сразу хотела поехать знакомиться, но они с Олежеком меня отговорили. Дело к полуночи шло, а я бы перебудила тут всех, они меня знают, – засмеялась Майя. – Ну а ты как себя чувствуешь? Рада, что шанс появился?

– Очень! – с чувством сказала Лера. – Я уже почти перестала надеяться, а потом Савва Аркадьевич позвонил, приехал за мной… До сих поверить не могу!

– Ничего, теперь всё устроится. Я очень надеюсь, что операция тебе поможет. Но даже если нет, не отчаивайся. Я ведь не сдалась.

Ее голос дрогнул, и затаённая боль передалась Лере.

– Молодец, что смогла пережить это, – с сочувствием сказала она. – А ты… извини, если не хочешь, не рассказывай, но… как ты потеряла зрение?

– Год был про́клятый, – вздохнула Серебрянская. – Сперва отец в аварии погиб. Я рыдала ужасно! Виноватой себя чувствовала. Понимаешь, мы конфликтовали в последнее время. Папа хотел, чтобы я училась, развивала музыкальный талант. У нас интеллигентная семья, все образованные, дед вообще профессором был… Ну а я что? Подросток! Сплошное легкомыслие: друзья, дискотеки, выпивка…

Она умолкла. Но Лера не стала торопить её.

– М-да… Знаешь, я порой размышляю: почему мы понимаем важность перемен, только когда что-то меняется не по нашей воле? И обязательно – в худшую сторону? – задумчиво сказала Майя. – Вот как для меня, когда папа умер. Я ведь только после этого решила: брошу разгильдяйничать, возьмусь за ум. Думала, что если загружу себя учебой, будет не так тошно. Надеялась, что музыка меня вытащит. Мне с ней как-то легче всё переживать.

– Я тебя понимаю.

– Значит, мы на одной волне, – в голосе Серебрянской мелькнула грустная улыбка. – Ты не тревожься за меня! Десять лет прошло, многое отболело. И судьба в итоге сложилась прекрасно.

Но когда она продолжила рассказ, Лера ощутила, что под этой её кажущейся беззаботностью кроется неизбывная, глухая печаль. И всё гадала: откуда у юной девушки взялись силы, чтобы пройти через такое?

…Болезнь началась с простуды, от которой никто не ожидал особых проблем – подумаешь, ангина, со всеми бывает. Только вот об осложнениях Майя не думала: чуть спала температура, понеслась в музыкальный колледж, потому что впереди был отчётный концерт. Три часа просидела в холодном зале, огромные окна которого были сплошь расшиты белым кружевом инея. Потом, добравшись до дома, оттаивала в горячей ванне, наливалась чаем, как купчиха – но было поздно… И под утро началось: ломота в пояснице, температура и страшная головная боль. Врач скорой, закрутив манжету тонометра вокруг вялой Майиной руки, напрягся:

– Верхнее давление под двести. Раньше были приступы гипертонии?

Мама, стоявшая рядом с кроватью, выронила мокрое кухонное полотенце, которое хотела положить на лоб дочери.

– Нет, доктор, никогда. Это опасно?

– Пугаться рано, – уклончиво ответил он. – Собирайте ее в больницу.

Майю увезли, и оказалось, что ангина дала осложнение на почки. Две недели её лечили от гломерулонефрита. Ударные дозы лекарств помогли, но сработали по принципу «одно лечим – другое калечим». Иммунитет дал сбой, и Майя с горечью поняла, что теперь придется забыть любимую поговорку «зараза к заразе не пристает»: вирусы липли к ней, как примагниченные. Простуды следовали одна за другой, иммунитет слабел, и это казалось замкнутым кругом… А однажды, вдобавок к кашлю и насморку, воспалились глаза. Майе пришлось отказаться от контактных линз и снова надеть очки. А потом перейти на солнцезащитные: смотреть без них на свет она не могла.

Со временем стало ясно, что гломерулонефрит перешел в хроническую форму. И давление повышалось всё чаще; в такие дни боль разрывала голову, застилала тёмным глаза. Приступы удавалось купировать, но Майя замечала, что после них она видит словно через стеклянную банку с водой, в которой плавают черные ошметки. А однажды со страхом поняла, что упало зрение на правом глазу: им всё виделось как через облако пыли. И сбоку стояла мутная пелена, которая, как ни моргай, никуда не исчезала…

Маме кое-как удалось достать талончик к областному офтальмологу, приезжавшему в их провинциальный городок раз в две недели. Тот оказался равнодушным мужчиной с жидкими волосами и не долеченным насморком. Он утирался марлевой салфеткой, гнусавил, и оттого ещё более непонятной становилась его речь.

– Симбтомы тревождые, хотя я бы де стал отчаиваться, – бубнил он, рассматривая ее глаза через офтальмоскоп. Попеременно включая красную, жёлтую, синюю лампы, приговаривал странным тоном: – Ага, ага… А сосудики-то дехорошо, дехорошо себя ведуд…

– Объясните, пожалуйста, это можно вылечить? – встревожилась Майя.

– Дадеюсь, что мождо, – он отвечал так неторопливо, что ей захотелось взять со шкафа большую, как суповая кастрюля, модель глаза, и треснуть его по голове. – Имеет место процесс, что дазывают «кератитис», то есть воспаледие роговицы. Я сожалею.

Врач замолчал, погрузив нос в белую салфетку, долго шмыгал носом и кряхтел.

– Я тоже сожалею, что у вас насморк, – едва сдерживая раздражение, напомнила о себе Майя. – Но скажите вы мне по-русски, что с моими глазами!

– Де дервничайте, Серебрядская, – он опасливо отпрянул и трубно высморкался, из-за чего края белой салфетки испуганно взлетели. – Вам дадо ехать в специальдую больдицу, обследоваться. Водмождо, делать операцию.

– Это платно? – быстро спросила Майя.

– Мождо по полису, только придется стоять в очереди. А в вашем случае деобходимо поторопиться. Идёт рубцовое перерождедие роговицы обоих глаз, это плохо.

– Что со мной будет?

– Боюсь, дичего хорошего. Будет бельмо, а из-за дего – полдая слепота.

Майя оглушено смотрела в стену. Там висел дурацкий плакат: тощий заяц – морда сердечком, уши лыжами и хитринка в глазах – радостно дарил медвежонку книжку в комплекте с очками. Незадачливый художник пытался намекнуть, что носить очки совсем не стыдно, но получилось нечто о вреде чтения. Майя взглянула на офтальмолога: сопя над столом, тот выписывал рецепт на капли. Отдав бумажку, посоветовал:

– Собирайте дедьги, де затягивайте. Кредит возьмите, в кодце кодцов. Здоровые глаза дороже.

Прямо из поликлиники Майя понеслась на работу к маме. Та встревожилась, но решительно сказала, что паниковать рано. Кое-какие сбережения есть, на поездку в клинику точно хватит. А если операция действительно понадобится, они будут думать дальше – и обязательно что-то придумают.

Обследование в областном центре провели быстро, и результат сперва порадовал Майю. Да, у нее действительно был хронический кератит, и врачи сказали, что при ухудшении могут пересадить ей донорскую роговицу. Но посоветовали сперва пройти новый курс консервативного лечения: вдруг поможет. Всё-таки операция – крайний метод. А время ещё есть.