Страница 12 из 16
Только однажды в череду этих снов вклинивается другой. В нём тоже много слишком яркого света, но вместо жёлтого там царит белый. Идеальная, нерушимая, почти стерильная белизна, в которой не разобрать образов и почти нет звуков, но зато есть что-то другое… Сосредоточенность… спокойствие… словно многометровая корка льда. И только где-то глубоко под ней… столько всего…буря эмоций, дремлющая до поры сила, опасный блеск стали, запертой за этой полупрозрачной ледяной стеной... Но я не хочу туда. Лёд такой холодный и манящий. Я ложусь на него всем телом, позволяя холоду проникать в каждую клеточку, прислоняюсь горячим лбом… И вся моя боль, вся усталость, весь страх и отчаяние утекают, растворяясь в бесконечности льда. Оставляя голову пустой и чистой. Такой лёгкой.
Я пытаюсь сохранить это ощущение, проснувшись — уже много дней я не чувствовал себя так хорошо…
Но на следующую ночь мне снова снится песок.
Но я учусь жить и с этим. Приближается лето, и множество забот сваливается на нас в связи с концом учебного года. К тому же некоторые из учеников должны уехать домой на лето, и мне надо ещё о многом с ними поговорить и ко многому подготовить. Нескольких из них мне отпускать ещё очень страшно, всё кажется, что они не готовы вновь встретиться один на один с внешним миром. И я целые дни напролёт посвящаю работе с ними, оставив остальные группы на Хэнка и мисс Стэнсон. Вынужденный раз за разом прибегать к использованию своего дара в надежде ускорить дело, я к концу дня выматываюсь совершенно и не способен заниматься ещё и Церебро. Впрочем, я успокаиваю себя тем, что было бы странно искать учеников за полтора месяца до конца учебного года.
В один из выходных дней, когда нет общих уроков, меня ловит Хэнк. Я только после одного занятия и через полчаса меня ждёт другое, но он настаивает на серьёзном разговоре и просит спуститься с ним в лабораторию. Мне непросто туда попадать, но я смиряюсь с тем, что раз он так настойчив, значит, это важно. Читать мысли, чтобы удовлетворить любопытство, у меня просто нет сил.
Хэнк помогает мне спуститься в его святая святых — просторную, идеально чистую комнату, заставленную жутковатого вида аппаратурой и рядами реагентов. Когда он просил что-то для своих исследований, я соглашался не раздумывая, доверяя ему в этом. Впрочем, многое он собирал и создавал сам, в результате чего лаборатория имела совершенно фантастический и весьма впечатляющий вид. Но сегодня он ведёт меня не к приборам: в центре внимания оказывается ровный ряд ампул, наполненных золотистого цвета жидкостью, и шприц для инъекций.
— Не знал, что ты ещё работаешь над своей сывороткой, — говорю я, позволяя себе секунду полюбоваться необычным оттенком. — Разве тебя что-то в ней не устраивало? Ты даже довёл её до того, чтобы балансировать точно на грани двух состояний, оставляя и нечеловеческую силу, и вполне человеческий вид.
— Это был всего лишь вопрос точной дозировки, — смущается Хэнк. — Но я работал теперь не над своим лекарством. Это для вас.
— Для меня? Что ты имеешь в виду?
— Я думаю… Конечно, ещё нужно будет проверить и, возможно, что-то поменять, но уже только мелочи… — Хэнк выдыхает и выпаливает разом: — Я думаю, что это способно будет поставить вас на ноги.
Я замираю, сжимая ручки кресла так, что начинаю чувствовать, как кровь стучит в пальцах. «Поставить на ноги»? Это означает... снова встать с кресла. Чувствовать землю под ногами. Не бояться склонов и лестниц, не зависеть ни от кого в простой прогулке по городу. Иметь возможность пойти с учениками по маршруту, выйти на пробежку, повести за собой в бой, когда придёт время.
Борясь с внезапной сухостью в горле, я спрашиваю, кожей чувствуя подвох:
— И в чём риск?
— Никакого риска, — Хэнк отводит глаза. — Я проверил всё тысячу раз, опасаясь спешить. Скорее всего, придётся только выверить дозировку, но не состав. Дело скорее… в побочном эффекте.
— Каком? — я облизываю губы, понимая, что если бы это не было что-то серьёзное, он бы так не сомневался. Но я готов на многое…
— Оно сделано на той же основе, что и моё лекарство… оно будет подавлять способности.
Я снова замираю, прокручивая это у себя в голове.
— Подавлять… насколько?
— Боюсь, что в должной дозировке… вероятно, полностью.
Я чувствую, как дрожат руки на подлокотниках кресла. Остаться без… своего дара? Поменять его на полноценную здоровую жизнь? Возможность чувствовать всех вокруг на… Когда-то я бы многое отдал просто за саму возможность заглушить голоса в своей голове. Но сейчас…
— Хэнк, меня во дворе ждёт девочка, которая способна заставить вещи самовозгораться, когда сильно испугана, — он хочет что-то сказать, но я не даю, — которая многому научилась, но всё ещё не способна справляться со своим даром в некоторых ситуациях. Которую год назад какой-то маньяк попытался затащить в переулок и там изнасиловать, но сгорел, корчась в пламени, и она помнит каждую секунду этого. И даже если бы я заставил забыть, это не спасёт её ни от ночных кошмаров, ни от страха перед самой собой, просто она перестанет понимать, откуда это идёт. И если я сейчас выйду к ней на своих ногах, но без своего дара — чем я смогу помочь ей? — я закусываю губу до солёного привкуса, чтобы не дать голосу задрожать. — Кто я вообще без своего дара?
Хэнк молча опускает голову. Он догадывался о таком ответе.
— Я… очень благодарен тебе за попытку. Честно. Но я не могу. Мой дар и моя школа — это всё, что у меня есть. Они в тысячу раз ценнее возможности ходить.
— Это несправедливо, что вам вообще приходится выбирать! — срывается вдруг Хэнк. — Если бы не он, если бы не та пуля…
— Это не он стрелял, Хэнк, ты сам мне всё рассказывал, — голос становится чужим и непослушным. — Да и неважно уже это. Если бы не та пуля, говоришь… если бы не она, то были бы тысячи жертв. Была бы война. И если это цена, которую я должен был заплатить…
— Почему вы?!! — обрывает меня Хэнк, ударяя кулаком по столу так, что ампулы звякают, а одна из них падает и катится к краю. Ни я, ни он не ловим её, и она со звоном разбивается о каменный пол. Плод трудов настоящего гения, результат его многодневной работы. Только для меня.
— Не знаю, Хэнк. Может, потому, что ничто другое уже не могло его остановить. Но я просто не имею права об этом жалеть, — мне не нужно скрывать перед ним слёзы, он и так видел слишком много, чтобы прятать такую малость. Но мне пора возвращаться обратно, меня действительно уже ждут. Поэтому я вытираю глаза и уже почти спокойным голосом прошу: — Помоги мне, пожалуйста, подняться наверх.
====== Часть 5 ======
Обычно сны никогда не обрывались сами. Только что-то извне могло нарушить их, разбудив меня и выдернув оттуда. Если же нет… я оставался там до утра, даже когда начал понимать, что происходит, и пытался сопротивляться.
Эта ночь не отличалась от многих других: мелькали образы, сменяли друг друга пейзажи, калейдоскопом складываясь один с другим. Снова были выстрелы, запах пороха и гари, но в какой-то момент одна из картин перетянула всё на себя, становясь с каждой секундой отчётливее и резче. Громкие крики на незнакомом языке бьют по нервам, заставляя вскочить. Выстрелы, падающие рядом тела уже почти друзей. Взмах обеих рук у земли, сброшенное с плеча оружие. Две поджарые тени, метнувшиеся из-за спины в дверной проём… но не способные остановить. Вначале накатывает их боль, потом два толчка в грудь… и приходит своя.
Я просыпаюсь выгнутый дугой и успеваю услышать свой ещё звенящий в воздухе крик. Судорога отпускает тело, и оно касается влажных от пота простыней, сотрясаемое нескончаемой дрожью. Болит всё. Адски болит в груди, так, что я тянусь к ней рукой, в едва осознаваемом желании убедиться, что там нет дыры. Болит сорванное горло, болит после судороги каждая мышца, раскалывается голова. Но это всё отходит на второй план, когда я начинаю вспоминать увиденное… и пытаюсь понять, насколько правдой оно было. Нет-нет, все остальные сны могли быть реальны, могли быть тенью действительности, но этот же — нет. Только не он. Это был просто… ночной кошмар.