Страница 5 из 40
Мечта о собаке почему-то всегда вызывала в голове образ «Майн Кампф». Такая вот странная ассоциация, теперь уже необъяснимая, но устойчивая и никогда не дающая сбой. Я давно уже не помнил всей ассоциативной цепочки, всех её промежуточных звеньев, которые с очевидностью бесстрастной логики связывали два крайних её члена: первый – мысль завести собаку, и последний – печатное творение фюрера, эту нацистскую библию, после которой на душе остаётся грязный осадок и возникает непреодолимое желание вымыть руки и прополоскать рот… Как не помнил и других подобных цепочек: их у меня было несколько. Помнил только начала и концы.
Когда я принимал аспирин, я всегда отчётливо вспоминал «Женщину в песках» Кабо Абэ. Аспирин обязательно шипучий, который надо растворять в воде, иначе ассоциации не возникало. Как только большая плоская таблетка начинала шипеть в стакане с водой, мне тут же представлялась глубокая песчаная яма, мужчина и женщина на дне её, одинокая чайка на фоне сиреневых, цвета Кришны, предгрозовых туч.
Кришна тут, конечно же, не причём. Всё дело в ещё одной ассоциации, навеянной Бхагават-Гитой.
А когда я мыл посуду, перед глазами пролетала вереница романов Мураками. От «Охоты на овец» до «Кафки на пляже». Может быть потому, что все герои Мураками с особым тщанием предаются мытью посуды?
А вот Гичин Фунакоши (ещё один легендарный японец) за всю свою долгую жизнь не вымыл ни одной тарелки. И даже ни разу не был на кухне. Согласно традициям самураев, японский мужчина не должен показываться в местах, грозящих нанести его репутации непоправимый вред. Кухня – это как раз такое место. Мужчина – прирождённый воин, его дело биться с врагом, а на кухне пусть хозяйничает женщина…
Вот и ещё одна цепочка готова.
С чего я начал? С Марса, соседского пса. А чем закончил? Традициями японских самураев. Если выкинуть все промежуточные звенья, останутся только два крайних, ничем напрямую между собой не связанных: Марс и самураи. А уж отложится ли этот тандем в памяти, покажет время. Не все ассоциации живучи.
Однако я отвлёкся.
– Вот ты где, паршивец! – услышал я позади себя сердитый голос. – Я его по всему району ищу, а он вон где прячется.
В подъезд ввалился мой сосед по лестничной клетке. Скинув с головы мокрый капюшон дождевика, он заметил меня и приветливо улыбнулся.
– А, Виктор! Рад видеть, сосед.
Я кивнул в ответ.
При виде хозяина Марс пригнул косматую голову и виновато ткнулся носом в его ладонь.
– Ах, подлиза, – улыбнулся сосед и потрепал своего любимца по холке. – Ну ладно, ладно. Я сам виноват, что в такую погоду вывел тебя на прогулку. Терпеть не может всю эту слякоть. – Теперь он обращался ко мне. – Чистюля он у меня. Не дай Бог лапы в луже замочит – тут же домой мчится. Вот и сейчас примчался, улизнул от меня и примчался. А вообще он у меня умница, таких поискать. Правда ведь, Марс?
Тот радостно завилял хвостом, a priori соглашаясь со всем, что скажет его хозяин.
С Олегом Александровичем у нас сложились самые что ни на есть добрососедские отношения, хотя дальше обычного взаимного приветствия они не простирались. На вид ему было лет шестьдесят, семьи у него не было, если не считать верного Марса. Переехал в наш подъезд он года три-четыре назад. Седой, как лунь, поджарый, крепкий старикан, с лукавинкой в серых, с прищуром, глазах. Тактичный, вежливый, благожелательный, он олицетворял собой идеальный тип соседа в многоквартирном городском доме. Да, что и говорить, с соседом нам повезло. Предыдущие жильцы постоянно досаждали нам шумом, громкой музыкой и ночными дебошами.
– Как дела, Виктор? Что-то давно вас не видно.
– Да всё работа. Трое суток дома не был, аврал, только сегодня отпустили.
– Ну ничего. Отдых пойдёт вам на пользу. Когда уезжаете? Завтра?
– Завтра, – машинально ответил я, чувствуя, как на меня снова накатывает смутная тревога. А он-то откуда знает?
– С Леночкой вашей случайно столкнулся на улице. Вот она и поделилась новостью, – поспешил объясниться он, словно прочитав мои мысли.
Я кивнул. Ну да, всё проще простого. Всё легко объяснимо. И нечего в колокола бить.
– А насчёт погоды не беспокойтесь, – продолжал он. – Это здесь льёт, как из ведра. А в Тверской губернии дождей нет. Гарантия. – Он кивнул на прощание и неторопливо зашагал по лестнице. Марс степенно потрусил на полшага впереди. – Приятного вам отдыха, Виктор. Заходите, когда вернётесь. Потолкуем.
Потолкуем? Гм… любопытно. За все эти годы это было первое приглашение к общению, выходящему за рамки обычного приветствия на лестничной клетке. Однако ядовитый укол вновь пробудившейся тревоги был вызван не этим.
Ведь Лене о Твери я ничего не сказал. Ни слова.
7.
За ночь дождь перестал, а к утру шоссе даже успело просохнуть. Благо, ветер продолжал яриться, словно взбесившийся на цепи лев. Нам это было только на руку: я страсть как не любил езду по мокрому асфальту. Возникало такое чувство, что у тебя одновременно отказывали тормоза и клинило руль.
Лена о Твери не знала ничего. По крайней мере, до того момента, накануне вечером, как я изложил ей цель нашего путешествия – в той мере, конечно, насколько сам был осведомлён. По её реакции, по тем едва уловимым признакам, хорошо мне известным, я понял, что до сих пор она была в полном неведении.
Попытка отключить механизм дедуктивного мышления и плюнуть на всё с самой высокой колокольни удалась мне с великим трудом. Проклятые мысли так и лезли в голову, но укладываться в стройную систему никак не хотели. В системе явно не доставало каких-то важных звеньев. Откуда, откуда, чёрт побери, он мог узнать о Твери?
Однако, по мере удаления от Москвы и приближения к Твери, и в первую очередь благодаря моей очаровательной жёнушке, без умолку болтавшей на протяжении всего нашего трёхчасового пути, горизонт в моей голове в конце концов прояснился. Может, он телепат, откуда мне знать! Ведь не заговор же плетётся вокруг моей малозначительной персоны!
Лена была просто в восторге от всяких путешествий. Причём, в новым местах её больше привлекали не объекты культурного назначения (музеи, соборы, памятники архитектуры и так далее) и уж тем более не выбеленные жарким солнцем, истоптанные миллионами ног пляжи южных курортов, где и плюнуть-то в разгар сезона нельзя без риска попасть в чью-нибудь обожжённую, в волдырях, лоснящуюся от пота спину среднерусского обывателя, а уголки дикой, нетронутой природы, с их первозданным очарованием и какой-то удивительной, обнажённой чистотой. Увы, в густонаселённой части европейской России таких уголков оставалось всё меньше и меньше. Поэтому, когда приходило время летних отпусков, мы (каждый год) отправлялись куда-нибудь за Урал, или на Север, или в предгорья Тянь-Шаня, в тайгу и дремучие леса, на озёра и живописные речушки, с рюкзаками и всем необходимым походным скарбом – словом, в направлении, противоположному вектору обычной ежегодной миграции туристов-отпускников из пыльных бетонно-асфальтовых мегаполисов.
Я полностью разделял её страсть. Мы и познакомились-то с ней в походе, на Пахре, семь лет назад, когда наша небольшая группка из трёх особей мужского пола (я и двое моих товарищей по работе) наткнулась в лесу на их палатку. Их было четверо, все – студентки химфака МГУ. Тогда мы принципиально не брали в поход девчонок, считая их общество в таком важном деле не только обременительным, но и нарушающим некую святость всего предприятия. Однако после этой встречи мои взгляды коренным образом изменились.
Через год мы сыграли свадьбу. Лена как раз защитила диплом, и тем же летом мы стали мужем и женой. Стоит ли говорить, что свой медовый месяц мы провели с рюкзаками за плечами? Селигер остался в нашей памяти как самое прекрасное место на земле.
Любовь к лесу пробудилась у меня ещё с детства. Детский дом, в котором я воспитывался до восемнадцати лет, располагался в окрестностях большого города (я так никогда и не узнал – какого), в лесной глуши, вдали от людской толчеи и суеты скоростных автотрасс. Первые детские воспоминания у меня всегда ассоциировались с лесом. Память сохранила фрагменты моего раннего детства, чёткие, контрастные, словно чёрно-белые фотоснимки. Я хорошо помню долгие прогулки по лесу, которые совершал со своими сверстниками, такими же воспитанниками, как и я, во главе с бдительной воспитательницей. Помню поляну, на которой мы часто располагались на пикники, помню тёплые июльские ночи у костра, весёлое потрескивание берёзовых поленьев, ночную тишину, пугающую и завораживающую одновременно, искры, тающие на лету где-то высоко-высоко под сенью невидимых сосен… Детские впечатления, светлые, безмятежные, навсегда остались со мной, и вместе с ними в мою жизнь вошёл лес…