Страница 32 из 40
– Специалист в области… чего?
– Значит, ни о чём. Послушай, друг, сюда хоть какая-то информация извне просачивается? О событиях в мире, например, об исторических катаклизмах, войнах, о той мерзости, которая выплеснулась наружу после развала Союза?
– Развала чего? Извини, брат, я, может быть, задаю глупые вопросы, но мы здесь, действительно, ничего не знаем. Единственное, что сюда поступает регулярно и в большом объёме, это информация о новейших достижениях в различных областях знания. Без этого наши доморощенные учёные вряд ли смогли бы творить в ногу, так сказать, со временем, их мозгам нужна постоянная информационная подпитка.
– Она нужна любым мозгам. Чтобы не свихнуться. Ладно, слушай, расскажу тебе, что в мире творится. Только крепче держись на ногах.
6.
Семидесятый год прошлого столетия… Точка отсчёта моего исторического экскурса, который я должен совершить ради просвещения моего нового приятеля. Должен признаться, я скрыл от него, что от событий последней трети двадцатого века свихнуть куда проще, чем от информационного вакуума.
Семидесятый год… Что я знаю о нём? Практически ничего. Советский Союз под руководством Коммунистической партии семимильными шагами шагает к победе коммунизма. Два года, как отцвела «Пражская весна». Продолжает греметь война во Вьетнаме. Советский народ клеймит позором американских агрессоров. Сальвадор Альенде становится президентом Чили. Исполняется сто лет со дня рождения Владимира Ильича Ленина и семьдесят со дня смерти Фридриха Вильгельма Ницше. На Луну высаживается советский «Луноход». Японский писатель Юкио Мисима совершает ритуальное самоубийство. Уходят их жизни Керенский, Лев Кассиль, Ремарк, Джими Хендрикс, Дженис Джоплин. Распадается «Битлз». Леннон погибнет ещё только через десять лет, как и Высоцкий, как и Джо Дассен… Что-то больше ничего на ум не приходит. Может, позже вспомню…
Да, и самое главное событие того памятного года: в семидесятом родился я. Может быть, факт моего рождения когда-нибудь станет событием, определяющим весь ход мировой истории? (О, какими же пророческими оказались мои слова!)
Дмитрий слушал меня, раскрыв рот. Он был бледен, как простыня после стирки, и сильно напуган. Да, именно напуган. Испуг искорками вспыхивал в его глазах, и по мере моего продвижения по оси времени от благословенных семидесятых к смутным девяностым искорки эти загорались всё чаще и становились всё ярче. Война в Афганистане, Олимпиада-80, Чернобыль, смерть Брежнева и последовавшая быстрая смена лидеров государства, от Андропова до Горбачёва, закончившаяся пресловутой «перестройкой». Вывалив на беднягу целый сонм модных в то время словечек типа «гласность», «альтернатива», «плюрализм», я добрался, наконец, до девяностых. Здесь-то и началось для него самое страшное. Крушение КПСС, развал советской империи и всего соцлагеря, ГКЧП и штурм «белого дома», язвы «горячих точек» на теле бывшего постсоветского пространства, самая крупная из которых – Чечня, коррупция в высших эшелонах власти, криминал и беспредел во всех сферах жизни, серия терактов, потрясших всю страну, «Норд-Ост» и Беслан, Мавроди и Ходорковский, Ельцин и Березовский, нищие и миллиардеры бывшей страны Советов…
К концу моего рассказа его уже трясло.
– Да как же… как же вы живёте во всём этом? – клацал он зубами в нервном ознобе. – В таком мире?
– Так и живём, – мрачно ответил я. – Строим развитое капиталистическое общество. Со всеми вытекающими отсюда прибамбасами.
Мой рассказ и самого меня выбил из колеи – словно я заново пережил весь тот кусок отечественной истории, что год в год совпадал с отрезком моей собственной жизни, от момента моего рождения до злосчастной поездки в элитный пансионат, сокрытый в лесах Тверской губернии.
Как ни верти, а счастливый по-своему человек этот Дмитрий. Живёт здесь, как у Христа за пазухой, на всём готовом, без забот и проблем, сытый, одетый и обутый, с крышей над головой и с гарантией вечной жизни, надёжно отгороженный неведомыми покровителями от того дерьма, что потоками изливается на головы нашему поколению – там, в реальном мире, в мире, где всё продаётся и всё покупается, где деньги и власть – единственные кумиры, которым поклоняются массы, а человеческая жизнь давно перестала считаться наивысшей ценностью. Сколько ему? Шестьдесят? А выглядит на двадцать пять. И останется таким навсегда. И ни катаклизмы ему не страшны, ни цунами с землетрясениями, ни мракобесие свихнувшихся от жажды власти политиков, ни нож маньяка-убийцы.
И такая злость взяла меня на этого парникового небожителя, так захотелось уколоть его побольнее – за то, что миновала его горькая чаша многих моих современников, безвременно сгинувших в круговерти смутного времени, что я не выдержал и ударил его ниже пояса.
– Это ещё что! – сказал я, продолжая урок политического ликбеза. – Ну вот скажи мне, мог ли ты когда-нибудь себе такое представить, чтобы по Москве открыто ходили толпы бритоголовых ублюдков со свастиками на руках, с нацистскими лозунгами и с криками «Хайль Гитлер!», а молодые антифашисты вынуждены были бы прятать свои лица, чтобы не оказаться узнанными этими подонками? Скажи, мог бы? А ведь это правда!
– Врёшь, сволочь! – вскочил Дмитрий, бледнея и яростно сжимая кулаки. – Чтобы в Москве… эта мразь… Врёшь!
Достойно ответил. Только я бы на его месте ещё и в лоб закатал.
Моя злость как-то разом иссякла. Действительно, ну что я на него взъелся? Парень тут совершенно не причём. Мне стало стыдно.
– Извини, друг, это было слишком для первого раза… – Я положил ему руку на плечо. – И всё-таки это правда! – упрямо добавил я, как бы оправдываясь перед самим собой за нанесённую ему рану.
Дмитрий медленно приходил в себя. Кое-как справившись с потоком полученной информации, он наконец произнёс:
– Ты знаешь, брат, я бы тебе никогда не поверил, но чтобы выдумать такое, никакой человеческой фантазии не хватит. После всего того, что ты мне рассказал, здешнее болото кажется настоящим раем.
– Это и есть рай. Другим он не может быть по определению.
Я нащупал в кармане мобильник, который здесь, в раю, естественно, бездействовал. Вынул его, повертел в руках. И решил, что пора менять направление нашей беседы.
– Знаешь, что это такое?
Он молча пожал плечами.
– Это мобильный телефон. Там, на «большой земле», по этой штуке я могу созвониться с абонентом в любой точке мира. Неважно, где я в тот момент нахожусь – в лесу, в пустыне или на Северном полюсе. Неважно, где находится он. Потому аппарат и называется – мобильный. Здесь он по понятным причинам не работает. А вот тут, видишь, отверстие? Это портативная видеокамера. – Я навёл её на Дмитрия, включил на запись, сделал несколько исторических кадров. Потом показал ему на дисплее отснятый материал. – Классная штуковина?
– Угу! – искренне восхитился Дмитрий. – Класс!
– Так вот, такая штуковина есть почти у каждого нашего школьника. А у взрослых, так по две, по три, а то и больше. А ещё у нас есть MP3-плееры, карманные компьютеры, Интернет и прочая электронная дребедень, за новинками которой следить просто не успеваешь, но без которой жизнь современного человека уже немыслима. Как видишь, не всё у нас так уж и плохо. Бог даст, когда-нибудь и мы из дерьма выберемся, в котором оказались по собственной дурости.
7.
Так уж устроен человеческий мозг: всегда и во всём тщится отыскать рациональное зерно. Или рациональное объяснение – каждому событию, каждому природному явлению, каждому человеческому поступку, чтобы потом принять это объяснение за истину в последней инстанции и навязать её в качестве обязательной нормы (научного постулата, нравственной догмы, государственного закона) всем и вся.
Мой мозг не исключение. Общение с Дмитрием, юным шестидесятилетним аборигеном научной колонии, нисколько не прояснило ситуации, а, напротив, только нагнало тумана. И сквозь этот вязкий психоделический туман я всё ещё пытался найти разумное объяснение всему, что с нами приключилось. Надеялся втиснуть это райское местечко в круг привычных понятий, навесив на него спасительный ярлык «аномалия». Спасительный для моего рассудка, разумеется, ведь мир спасать я не собирался, тем более этот, в котором время умерло навсегда. Я не Христос, не Бэтман и даже не Человек-Паук.