Страница 16 из 40
Я толкнул тяжёлую металлическую дверь. С ужасающим скрипом она отворилась. Нашим взорам предстала крохотная каморка: серые бетонные стены со следами копоти, обклеенные вырезками из иллюстрированных журналов, неказистая деревянная койка, сколоченная руками доморощенного столяра, грубый обшарпанный стол, тоже явно ручной работы, табуретка, электроплитка и древний холодильник эпохи хрущёвской оттепели. Небогатый набор кухонных принадлежностей аккуратно был разложен на столе, электроплитку венчали чугунная сковородка и эмалированная кастрюля. И весь этот нехитрый интерьер освещался обычной бытовой лампочкой, свисавшей с низкого потолка на толстом узловатом проводе.
Именно она и привлекла моё внимание в первую очередь.
– Если есть свет, должен быть и его источник. Где-то здесь работает генератор, – заключил я с уверенностью.
– Логично, – кивнула Лена. – Только всё это очень странно. На этом объекте уже много лет никого нет. Кто мог включить генератор?
– Возможно, его никто и не выключал, – заметил я. – А энергию для его питания можно черпать, скажем, из земных недр. Кто знает, может быть здесь есть термальные источники? Или какой-нибудь другой источник дешёвой энергии, с неиссякаемыми её запасами. В конце концов, наши секретные учёные эпохи развитого социализма вполне могли открыть что-нибудь эдакое, нетрадиционное, типа вечного двигателя. А что? Не секрет, что наши оборонные технологии того периода на порядок превосходили американские, и я не удивлюсь, если перпетум мобиле реально существует. Меня сейчас волнует другое. – Я ещё раз внимательно осмотрел помещение. – У этой комнаты есть хозяин.
Действительно, несмотря на скудность обстановки, комната имела обжитой вид. В помещении было всё аккуратно прибрано, нигде не было ни соринки, ни пылинки, ни клочка бумаги.
Внезапно громко затарахтел холодильник.
– Ух ты! Этот монстр ещё и работает!
Я дёрнул тугую ручку и распахнул дверцу.
– Неплохо.
Холодильник сверху донизу был забит говяжьей тушёнкой. В промасленной обёртке.
– Старик, – осенило меня. – Это его нора.
Лена с интересом заглянула в раскрытый зев холодильника.
– Да, похоже.
– Неплохой запасец. Дед-то, видать, не промах.
Лена кивнула и устало опустилась на койку.
– Извини, я немножко посижу. Ноги гудят ужасно.
– Бедная ты моя! Конечно, отдыхай. А я пока стол накрою. Поужинаем как белые люди. Что-то я проголодался.
– Надеюсь, не тушёнкой?
– Зачем же объедать старика? У нас и свой хавчик пока имеется.
Я расстелил на столе газету и выложил на неё из рюкзака две упаковки с нарезанной ветчиной, батон хлеба, бутылку минералки, несколько помидорин, пучок укропа и пяток варёных вкрутую яиц. Вполне приличный рацион для двух изголодавшихся путников. Жаль только, кофе горячего не было.
Аппетит нагуляли мы зверский. В два счёта смолотили всю эту снедь и почувствовали себя не в пример лучше.
Я со смаком закурил и уселся на койку рядом с Леной.
– Не жалеешь?
– Чего? Что замуж за тебя вышла? Ещё как жалею!
– Нет, я серьёзно. Не жалеешь, что я втянул тебя в эту историю? Вон в какую переделку попали. Загадка на загадке. И чем дальше, тем хуже.
– Почему хуже? Не хуже, а непонятнее. А это уже совсем другое дело. – Она пожала плечами. – Люди не любят загадок. Вернее, они не любят загадок, которые не могут разгадать. Они их боятся. Всё непонятное, недоступное их пониманию, не поддающееся объяснению пугает их. Они не успокаиваются до тех пор, пока не находят объяснения каждому явлению, каждой загадке. Иначе им грозят неврастения, депрессии, а то и суицид. Любая тайна влечёт их, но не сама по себе, а предвкушением её раскрытия. То есть включением её в череду уже известных, описанных наукой явлений. Так рассуждает ограниченный ум обывателя. Но мы же не станем им уподобляться, ведь так? Не все загадки следует раскрывать, есть такие, которые должны оставаться неразгаданными. Иначе ореол тайны растает, как тает притягательность фокуса, чей секрет вдруг становится известен широкой публике. Как тает тень вампира при первых лучах солнца.
– О!..
Я откровенно любовался ею. В этой чёртовой дыре, Богом и людьми забытой бетонной могиле она читала мне лекцию о глубинах человеческого познания. Ну не прелесть ли!
21.
Она была не по годам рассудительна и порой ставила в тупик маститых учёных своими нетривиальными высказываниями и интеллектуальными изысками. В ней удивительным образом сочетались несколько ипостасей. В тесной дружной компании она была весела и беззаботна, любила выпить хорошего вина, не брезговала и более крепкими напитками. В дальних походах, на горной тропе и в таёжном бездорожье, она была молчалива и сосредоточенна, слепо доверяла моим опыту и знаниям и лишь изредка давала советы, всегда толковые и неожиданно меткие. В кругу семьи, оставаясь наедине со мной, она умела быть послушной женой и искусной любовницей. На работе, среди коллег и химических формул, она становилась настоящим исследователем – тогда в неё вселялся дух истинного учёного.
Ей не раз предлагали заняться преподавательской работой, даже возглавить кафедру в каком-то институте, но она на все предложения отвечала категорическим отказом. «Педагогика – не моё амплуа, – любила повторять она. – Пусть этих оболтусов учат другие, те, кому это интересно и кому это дано. А меня увольте».
Она обладала уникальной способностью мгновенно переключаться, перевоплощаться в другие свои ипостаси. Она могла быть настолько разной, что порой ставила меня в тупик: когда же она бывает сама собой? когда она – настоящая? Но самое удивительное было в том, что сама собой она оставалась всегда, никогда не играла роль, ни перед кем не позировала, не рядилась ни в какие обличья.
Её отличала какая-то особая женская мудрость, идущая от самых основ женской природы, от интуиции, от сердца, в отличие от мудрости мужской, основанной на логике и холодном рассудке. Мы никогда не ссорились, и в этом, я уверен, во многом была её заслуга. В семье у нас царили лад и понимание.
Помню, когда мы с ней ещё только встречались, она решила познакомить меня со своими родителями. Лена была последним ребёнком в семье, сын-первенец был на пять лет старше её. Отцу тогда было уже за пятьдесят, а мать готовилась вот-вот перешагнуть полувековой рубеж. Это была семья старого уклада, строгих правил и незыблемых традиций советской интеллигенции. В своё время отец Лены занимался научной деятельностью и достиг на этом поприще заметных успехов, внеся в историю мировой науки и свою скромную лепту. Правда, это было ещё до развала Союза. С приходом девяностых он остался не у дел, так и не сумев вписаться в новую российскую реальность. Его консервативный ум категорически отказывался принимать весь тот бардак, в котором погрязла страна после перестройки и из которого он не видел никакого выхода. Он жил прежними ценностями, не замечая или не желая замечать, что жизнь всё-таки продолжается и ничто уже не сможет повернуть её течение вспять.
В семье он был деспотом, его слово для всех было законом, непререкаемой нормой. Мать, тихая, незаметная женщина, всю жизнь оставалась в тени супруга и никогда не пыталась перечить ему. Сын, здоровый ленивый детина, с горем пополам получивший диплом какого-то третьеразрядного ВУЗа, провёл бурные молодые годы в кабаках и пьяном угаре и теперь сидел на шее у отца. Своей семьи он не завёл, работы, которая смогла бы обеспечить ему достойное и, главное, независимое существование, так и не нашёл – да и не особенно искал. Дома, в кругу семьи, послушно внимал частым нотациям отца, в порыве раскаяния опускал очи долу, пускал слюни и со всем соглашался, истошно бил себя в грудь и клялся исправиться. И тут же клянчил деньги, в которых отец ему никогда не отказывал.
Лена была единственным членом семьи, с мнением которого отец считался. Думаю, не столько потому, что в эти трудные годы Лена была основным кормильцем в семье, сколько потому, что дочь пошла по стопам отца и избрала науку в качестве жизненной стези. Он искренне гордился ею, она же, нисколько не злоупотребляя его благосклонностью, порой смело отстаивала свою точку зрения – и он почти всегда отступал перед её молодостью и напором.