Страница 6 из 13
– Вы кто?
Я говорю:
– Сейчас за мной придут врачи, они мне дальше помогут добираться в лагерь для проверки.
– Знаете, мы вас сейчас покормим, вы же голодная…
Мне показалось это странно. Как-то он неприятно себя ведёт, наигранно. И рожи у них такие… профессиональные. Они меня поднимают под руки. Берут мою сумочку. И вот я шагаю по поверженному германскому городку в сопровождении бравого офицера впереди, а по бокам меня держат два солдата. Еле переставляю ноги, слёзы текут. Ведут меня к коменданту этого города, нашему офицеру. Затолкали в машину. И повезли.
– Сейчас пообедаем, и всё.
Привезли меня в контрразведку. В Смерш. Там солдаты меня поместили на топчане. Принесли какую-то похлёбку. И каждую ночь меня солдат толкал в спину: надо было подняться по очень крутой лестнице на второй этаж. Там – офицер, не помню в каком звании. Короче говоря, я падаю.
– Встать!
Я – падаю. Это – в Смерше.
Они снова:
– Встать!
И так – 10 суток. Я плакала. Мне это иногда снится, и я вся до сих пор мокрая просыпаюсь. На десятые сутки – лежу на полу, потеряла сознание. Там такой ковёр, большая комната по-немецки убрана, стоит стакан с водой. Поднялась, попила водички. Как-то доползла до дивана. В общем, он входит:
– Мы вас проверили. Можете направляться куда хотите.
Я говорю:
– Как же я пойду, куда я пойду?! Дайте мне лошадь или повозку!
– А это уже не наше дело.
Попросила справку о том, что меня проверили, а то меня опять куда-нибудь запрячут. Говорят – никому не говорите, что вам плохо, вы у нас даже поправились. А я плачу…
– Можете идти, там недалеко пропускной пункт, и от них на попутной машине поедете в свой 16-й воздушный полк.
В конце концов посадили меня на коляску, привезли туда. Там меня наши солдаты и офицер встретили очень хорошо. Говорю: «Мне в 16-ю армию». Они меня покормили. Говорят: «Сейчас остановим машину – и вас отвезут в 16-ю армию, она здесь». Посадили на повозку, и я прибыла в свою 16-ю. Там сразу:
– Егорова!!! Егорова!!!
Меня поместили в красивую комнату.
– Будете ходить в офицерскую столовую. Мы вас должны держать, пока из Смерша не придёт проверка.
Цехоня был адъютант 3-й эскадрильи, такой неповоротливый, я его раньше немножко гоняла. А тут он – в 16-й воздушной! Говорит:
– Анечка, так я тебя на руках!
Принёс мне какие-то немецкие платья, ботинки. Я говорю:
– Спасибо, Цехоня! Лучше отправь жене домой, там ведь у нас очень бедно, а тут это лишнее.
Он немножко всплакнул… «Анечка, ты поправляйся». Я ему говорю: «Ты извини, что я тебя гоняла». – «Правильно ты делала!»
Потом из армии сообщили в дивизию. Прошло сколько времени… ждали, когда из Смерша придёт доскональный допрос. А у меня же и справка от них уже есть!
Ко мне и гости ходили, я и кушала в офицерской столовой. Рай, живи и радуйся! А потом как-то я вышла на улицу, сижу на скамеечке. А сумочка всё время со мной. Там всё огорожено. Ворота открылись, въехала полуторка. И оттуда бежит, бежит, вот так руки расставил… Шнитке, замполит нашего полка, 85-го! Они узнали. Воздушные стрелки – ещё прохладно было, они все в меховых комбинезонах – окружили меня. Шнитке:
– Пойду оформлю! Отвезём в полк!
– Да нет, не торопитесь…
– Всё же я пойду, я увезу вас!
Ну, Шнитке есть Шнитке. Правда, в тот раз никому нотаций не читал. А одному замполиту нашего 85-го полка как-то тёмную сделали. Они его так побили!
– За что?
– Ходил всё указания давал. Прилетает кто-то, или погиб, или что… а он там, короче говоря, в каждой бочке затычка. А Шнитке пришёл – к нему нормально относились. Я с ними и уехала. Политработники были связаны непосредственно с этими органами. Его, наверно, потому Смерша и не послушались.
– Какова судьба Михаила Мустафаева?
– Я там не была. Но знала почти всё про однополчан. Он и со мной какое-то время летал воздушным стрелком. По-моему, он погиб. Не помню. Что написано у меня в книжке?
– Погиб под Берлином.
– Значит, погиб. Юрий Фёдорович потом несколько раз приезжал. Меня же восстановили только в 1965 году. Тяжело говорить, конечно.
– Как победу встречали?
– Со слезами на глазах… я сидела в это время дома, на Арбате, и плакала. Вдруг заявляется командир дивизии: Тимофеев Вячеслав Васильевич! Я вначале обрадовалась… а он, как говорят – «руку и сердце» с порога предложил. Я говорю:
– Нет. Как же ваша жена – Екатерина Васильевна?!
Он:
– Не будь дурой! Кому ты ещё нужна, искалеченная?!
– А почему вы до его прихода плакали?
– Потому что ещё была под следствием, меня всё проверяли…
– Какое было после войны отношение к женщинам-фронтовикам? К вам лично?
– Хорошее. Замечательное!
– Спасибо большое, Анна Александровна!
Интервью: А. Драбкин
Лит. обработка: А. Рыков
Беликин Валентин Иванович
– Родился 19 ноября 1922 года в Москве. Перед войной закончил 10-й класс средней школы.
Отец был инженер-электрик, мать – домохозяйка. В 20 лет, будучи в гостях у сестры в Петербурге, застала войну с Польшей. Добровольцем пошла в армию санитаркой, заболела тифом, комиссовалась и ушла. Братьев и сестёр не было. Только двоюродные. А мой дядя, Беликин Николай, был инженером «Аэрофлота».
– 22 июня 1941-го. Как вы узнали о начале войны?
– В это время я жил в Сокольниках, в двухэтажном деревянном доме. Была улица – называлась Огородная, сейчас она – 3-я Рыбинская, рядом обувная фабрика «Буревестник». И вот там, под окнами, с утра пошёл какой-то громкий разговор. Ну, я вышел. Все что-то судачат… и ребята – все возбуждены. Я спрашиваю: «Что случилось?» – «Война». Вот так я узнал. Народ был. Отец и двоюродный брат сразу пошли в военкомат (брат – старше меня был, а я – ещё непризывного возраста).
– Вы сказали, что вы 1922 года рождения…
– Да. Я в школе учился.
– 19 лет – это ещё не призывной возраст?
– Нет, а мне не было, потому что я родился в конце года. Мне ещё 18 лет было. 1922-й и 1941-й годы – посчитайте сами. Я в школе учился, экзамены только сдавали. Конец года. А брат двоюродный – пошёл, сразу все наши ребята пошли. В военкоматах – полно народу было. В то время не косили от армии. Даже на фронт шли добровольно. Народ был патриотически настроен – весь! Ну, может, за некоторым исключением, которые не показывали себя, что они косят от армии.
– Когда вы узнали о войне – какое было ощущение? Что она будет быстрой и победоносной – или долгой и тяжёлой?
– Все считали, что война закончится через неделю-две в нашу пользу. У нас все газеты об этом были. Будённый выступал. Я в это время в аэроклубе учился. Комиссары у нас лекции читали, что там в мире говорят, будто Германия на нас нападёт – так мы, конечно, не верим и считаем, что кишка тонка у немцев на нас напасть: мы сильнее. И мы будем воевать, только если они нападут [явное противоречие с предыдущим тезисом. – Прим. ред.], и то – на территории Германии. Но – ни пяди нашей земли! Будённый выступал на эти темы, говорил, что «мы хфашистов не боимся» (он так говорил), и что «залп нашего полка в 3 раза выше немецкого».
– Вы сказали об аэроклубе. А когда вы в него вступили?
– В 1940 году. Там обучали теории авиации. Политзанятия тоже были, естественно. И полёты. А летали – на «По-2». Нагатинская пойма рядом. Ну, короче, метро «Вешняки» знаете? И вот рядом с Кузьминским парком был аэродромчик наш, рядом с Академией ветеринарной, башня там есть такая. Вот там был перед Люберцами этот аэродром… Кузьминский. Занятия в аэроклубе были без отрыва от учёбы в школе. Учиться летать в аэроклубе мы ходили по воскресеньям. А теорию проходили в классах на Комсомольской площади, во дворе Таможенного дома: там было помещение нашего аэроклуба.