Как три мушкетëра

Жора ему улыбнулся прямо-таки доверительно:

– А хорошая штука – загранка, верно? Места всякие экзотические, валюта капает, пусть и немножко, все равно, при желании и оборотистости можно прибарахлиться, и домой на фарцу чего привезти... Я сам три раза ходил в загранку, знаю.

– Чего ж перестал?

– Интриги, – грустно сказал Жора. – Погорел разок... Издержки профессии, как выражается один умный человек.

Он коснулся носком белоснежной туфли небольшой спортивной сумки Мазура.

– Я, пока ты дрых, покопался малость в твоих ксивах, надо ж знать, что за орла в соперники занесло. Мореходка у тебя постоянная, не разовая, чтобы такую сделать для интеллигента, надо блат иметь... Колись, через блат?

– Ну, и через блат, – сказал Мазур. – Подумаешь, грех по нынешним временам. Дядя у меня в нашем институте... человек немаленький.

Он глянул на часы на запястье Жоры – половина двенадцатого. Нехило. Что за дрянь, интересно, подлили? А это точно дрянь, зелье домашней варки, такие после него ощущения. Есть с чем сравнивать. Не так уж и давно приходилось сталкиваться с серьезной химией серьезных контор. Кстати, зачем подлили? Не проще было так войти и застигнуть соперника на горячем?

– Дядя учит, как правильно жить с такой мореходкой и в дальних рейсах?

– Учит, – сказал Мазур.

– О! Молодец. Ты его держись, плохому не научит. Держишься?

– Держусь, – сказал Мазур, решив, что каши маслом не испортишь.

– Ну, может, и выйдет из тебя толк? Что-то мы не о том. Давай-ка про Алинку.

– Я ж тебе уже говорил, – сказал Мазур терпеливо. – Откуда я знал, что это твоя девушка? Никто меня не предупреждал, ты возле нас не светился... хотя видеть видел, такое впечатление. Уж во время последнего танца точно видел, неподалеку был. Почему сразу не подойти и не предупредить вежливо?

– А мы с ней поссорились, – ухмыльнулся Жора.

– Все равно. У нас в Ленинграде так не делается.

– Ага, бывший Питер. Город высокой культуры. Тебе ж примером надо быть для всей страны в смысле культуры, а ты что делаешь?

– А что я такого уж особенного сделал? – спросил Мазур.

– Ну, Кирюш! Ты меня уморишь! У вас это, может, «ничего такого особенного», а у нас по-другому называется, и по жизни, и по Уголовному кодексу... – он повернулся к двери и довольно громко позвал:

– Алинка!

Вошла Алина, уже во вчерашнем платье, причесанная и накрашенная. Правда, вид у нее был далеко не такой веселый, как вчера, вовсе даже невеселый, и причина усматривалась моментально: под левым глазом у нее красовался солидный синяк, классный бланш, пока еще багровый, но понемногу начинавший переводить в черные и лиловые колеры. Она скромно уселась в кресле, сдвинув колени, как школьница в классе. На Мазура она упорно не смотрела.

Мазур покрутил головой:

– Ревнивый ты человек, Жора, сразу видно...

– А то нет, – сказал Жора. – Как все греки – я, чтоб ты знал, грек наполовину. Мы женщин ревнуем, но бить, считай, не бьем – ну, разве режем иногда... Фонарь – мил человек, твоя работа...

– Моя? – искренне удивился Мазур.

– А чья же еще? Краткое содержание предыдущих серий: снял ты вчера на танцах девушку Алину, набился к ней на кофе, начал ее с ходу на означенную тахту заваливать. Алина – девушка порядочная, на первом свидании не дает, только до тебя это никак не доходило. Дал ей в глаз, еще синяков наставил по разным местам, а когда она все равно не далась, ножик к горлу приставил. Вот этот самый.

Он полез в боковой карман, извлек оттуда целлофановый пакет и показал Мазуру. Ножик там и в самом деле лежал немаленький, суля по виду – самодельная финка, но высшего класса, с длинным блестящим лезвием и красивой наборной ручкой.

– И пальчики тут твои имеются, не сомневайся, – заверил Жора едва ли не ласково. – На ручке, на лезвии, четкие пальчики, как узоры на советских деньгах, подарок для уголовки... Ну, тут уж запугал ты бедную девушку. Попользовал и просто так, и разными извращенными способами – в экзотических морях, поди, нахватался?

Мазур верил, что его отпечатки на ноже есть. Он столько времени провалялся без сознания, что его пальчики могли отпечатать на дюжине ножей, если не двух. Классический прием американских детективов, черт их возьми. Что-то похожее на версию начинало складываться...

– Ну, вот, – сказал Жора. – А потом ты нажрался и уснул, как сытый кот. Алинка мне и позвонила – хоть и в ссоре, а близкие друзья. Приехал я, оценил обстановку, забрал в карман твой ножичек – а то продрыхнешься и смоешься с ним еще – и повез Алинку в травмпункт. Там и побои сняли, и следы, культурно выражаясь, половых сношений, в том числе и извращенных. Вот, посмотри, только глотать не вздумай, это все равно копия, я Алинке посоветовал на всякий случай в трех экземплярах взять, мало ли где пригодится...

Мазур пробежал глазами казенный бланк с убедительной печатью.

Действительно, много там было понаписано невеселого для любого, очутившегося бы на месте Мазура. Липа? А может, и нет. Во-первых, мы мальчики большие и прекрасно знаем, что кое-где у нас порой встречаются еще и такие врачи, что довольно небрежно следуют клятве Гиппократа, а во-вторых, врач мог ни о чем и не подозревать – это Жора, некому больше, обеспечил ей все перечисленное...

Он кое-что слышал о похожих случаях в курортных городах. Если сейчас начнет пугать – Мазур угадал точно. А он начнет – иначе зачем было все это затевать?

– Ну, ты понял свое печальное положение, Кирюша? – почти дружески спросил Жора. – Идет сейчас Алинка в ментовку, кидает заяву – и начинается у тебя грустная жизнь. Изнасилование, плюс извращенный способ, плюс под угрозой холодного оружия. А у этой штуки, если ты не в курсе, все признаки холодного оружия, перечисленные в Уголовном кодексе: и длина, и упор есть, и кровосток... Закроют тебя, конечно, моментально. И шить ничего не надо, все, как на ладони: показания, медицинское заключение, ножичек... Могут, конечно, и выдернуть – я ж не знаю, что у тебя там за дядя, может, он такой какой-нибудь, что одним звоночком всех на уши поставит. Но! – он многозначительно поднял палец. – Есть еще два печальных обстоятельства. Сидеть ты, конечно, не сидел, но как там с такими, как ты, обходятся, слышать должен был. Плохо обходятся, Кирюша. Мигом тебя самого... извращенным способом на радость всей камере. И потом. Даже если дядя тебя выцарапает, мореходку тебе закроют окончательно и навсегда, и будешь ты вместо экзотических рыбок лягушек на озере потрошить – да и то, если доверят... Комсомолец?

– Член партии, – с наигранной угрюмостью сказал Мазур.

– Во-от... – протянул Жора. – И из партии, конечно, попрут, на фиг им такие члены, которые члены суют куда попало, в том числе и способом, безусловно осужденным советской общественностью. И настанет у тебя беспросветно грустная жизнь – третий помощник младшего Дуремара. Если вообще из института не попрут, а ведь могут.

Мазур старательно придал себе соответствующее выражение лица – перепуганного не насмерть, но качественно интеллигента, перед которым вдруг встал жуткий призрак крушения великолепной карьеры. Он и сам толком не разобрался, что сейчас испытывает – злость или иронию. Иронии, пожалуй, больше. Совсем недавно, как тот колобок, ушел и от самых натуральных агентов ЦРУ, и контрабандистов, отнюдь не белых и не пушистых, и от сепаратистов, и от охотников за морскими кладами, и даже от взбалмошной плантаторши, попытавшейся зачислить в сексуальные игрушки. И из подводных схваток со смертельно опасным народом вышел без единой царапинки. И надо же так влипнуть на Родине, в маленьком и тихом курортном городке...

Ну, не все так грустно. В конце концов, он тут не один. Вот только беззаботный отдых окажется подпорченным трудами провинциальных аферистов, жаль, жаль...

Так, с кнутом, похоже, все. А сейчас на сцене должен появиться пряник – не из глупой же ревности Жора все это затевал, никак он не похож на разозленного ревнивца с греческой кровью, хоть тресни, тут другое...