Страница 12 из 26
Итак, идентификация завершена. Как и было предсказано в Откровении: когда власть Османской империи подошла к концу, три злых духа выступили на авансцену и объединились, чтобы развязать вселенскую бойню. «Се иду, как тать» – предупреждение, сделанное для живущих сегодня: для вас, для меня, для всего мира. Нынешняя война неотвратимо приведет к Армагеддону, и конец ему положит лишь возвращение самого Господа на землю.
А что же произойдет, когда он вернется? По словам святого Иоанна, те, кто во Христе, званы будут на Вечерю Агнца. Те, о ком известно, что шли они против Него, – на Вечерю Бога Всемогущего, на безжалостный пир, где угощаться будут не они, но ими. Ибо сказано святым Иоанном: «И увидел я одного Ангела, стоящего на солнце; и он воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим по средине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию, чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых и великих»[24]. Все враги Христа сокрушены будут мечом Сидящего на коне, «и все птицы напитаются их трупами». Такова будет Вечеря Бога Всемогущего.
Это может статься скоро или, по человеческим меркам времени, нескоро, но рано или поздно это случится неминуемо: Господь сойдет на землю и избавит мир от нынешних бед. И тогда горе тем, кто будет зван не на Вечерю Агнца, а на Вечерю Бога Всемогущего. Лишь когда окажется уже поздно, осозна́ют они, что Господь – это не только Бог прощения, но и Бог гнева. Бог, наславший медведей на тех, кто насмехался над Елисеем, чтобы пожрать их, Бог, сразивший насмерть египтян, упорствовавших в грехах своих, без сомнения, покарает смертью и их, если они не поспешат раскаяться. Впрочем, вероятно, уже слишком поздно. Кто знает, быть может, завтра или даже через минуту Христос, явившись как тать, настигнет нас и застанет врасплох. Совсем скоро, быть может, кто знает? И ангел, стоящий на солнце, начнет скликать воронов и прочих стервятников, затаившихся в скальных ущельях, на пир разлагающейся плоти миллионов неправедных, сраженных гневом Божиим. А посему готовьтесь, ибо пришествие Господа не за горами, чтобы могли вы ждать Его с надеждой на спасение, а не со страхом и трепетом».
Мистер Бодиэм закрыл брошюрку и откинулся на спинку кресла. Доводы его были здравы и абсолютно неоспоримы; и тем не менее… Четыре года минуло с тех пор, как он прочел эту проповедь, четыре года, и в Англии настал мир, и солнце сияло, а жители Крома были так же греховны и безразличны, как всегда, даже больше, чем всегда, если это возможно. Если бы только он сумел понять, если бы небеса послали ему хоть какой-то знак! Но мольба его оставалась безответной. Сидя в своем коричневом лакированном кресле у готического окна, он был готов кричать в голос. Он впивался руками в подлокотники, сильнее, сильнее, словно чтобы вот так же взять в руки себя самого. Костяшки пальцев побелели; он закусил губу. Несколько секунд спустя напряжение немного спало, и он стал корить себя за роптание и недостаток терпения.
Четыре года, размышлял мистер Бодиэм, что такое четыре года, в конце концов? Конечно же, требуется долгое время, чтобы Армагеддон перебродил и созрел. Тысяча девятьсот четырнадцатый год был лишь предварительной схваткой. А что касается окончания войны – так это лишь иллюзия. Война продолжается, дотлевая в Силезии, Ирландии, Анатолии; волнения в Египте и Индии, вероятно, расчищают путь для широкого распространения кровопролития среди нехристианских народов. В бойкоте Японии Китаем и соперничестве между этой страной и Америкой в Тихом океане, вероятно, зреет большая война на Востоке. Перспектива, пытался уверить себя мистер Бодиэм, обнадеживающая; настоящий, истинный Армагеддон может вот-вот начаться, а после… как тать в нощи… Но, несмотря на всю убедительность своих рассуждений, он не испытывал удовлетворения и горевал. Четыре года назад он был так уверен; Божий промысел казался таким ясным. А теперь? Теперь у него были все основания злиться. И к тому же теперь он страдал.
Внезапно и тихо, словно призрак, появилась и бесшумно проскользнула в комнату миссис Бодиэм. Ее лицо над черным платьем было матово-бледным, почти белым, глаза бесцветны, как вода в стакане, и такими же бесцветными казались ее соломенные волосы. В руке она держала большой конверт.
– Это пришло тебе по почте, – тихо сказала она.
Конверт был не запечатан, но мистер Бодиэм машинально разорвал его. Внутри лежал буклет, куда более пухлый и изящный, чем его брошюра. «Дом Шини. Церковные облачения. Бирмингем». Он открыл буклет. Каталог был сделан со вкусом и напечатан, как подобает церковному изданию, старинным шрифтом с замысловатыми готическими буквицами. Красные линии полей, каждая страница по углам обрамлена узором на манер оксфордских картинных багетов, вместо точек – крохотные красные кресты. Мистер Бодиэм пролистал буклет.
Сутаны из лучшей черной шерсти мерино. Готовые. Всех размеров. Рясы. От девяти гиней. Модное облачение работы наших закройщиков – специалистов по церковной одежде.
Полутоновые иллюстрации представляли молодых викариев. Были среди них и щеголеватые, и мускулистые, как регбисты, и аскетичного вида с истовым взглядом огромных глаз, одетые в сюртуки, рясы, стихари, вечернее церковное облачение, в черные норфолкские костюмы.
Огромный ассортимент риз.
Веревочные пояса.
Фирменные полусутаны только в нашем магазине. Подвязываются шнуром на талии.
Надетые под стихарь, неотличимы от полного облачения. Рекомендуются для ношения летом и в жарком климате.
С ужасом и отвращением мистер Бодиэм швырнул буклет в корзину для мусора. Его жест отразился в устремленных на него серовато-голубых водянистых глазах миссис Бодиэм, но она промолчала.
– Деревенские, – тихо произнесла она, – деревенские становятся хуже и хуже день ото дня.
– Что случилось на сей раз? – спросил мистер Бодиэм, вдруг почувствовав себя ужасно усталым.
– А вот послушай. – Она пододвинула к столу коричневый лакированный стул и села. Не иначе в Кроме вот-вот должны были обрести второе рождение Содом и Гоморра.
Глава 10
Дэнис не танцевал, но когда из пианолы горячей патокой духо́в и снопами бенгальских огней хлынула мелодия рэгтайма, все его существо пришло в движение. Словно маленькие негритята забили в барабаны и пустились отплясывать джигу в его крови. Он превратился в некое вместилище движения, в танец. Ощущение было неприятным, как ранний симптом болезни. Он сел на одну из кушеток у окна и угрюмо притворился, будто читает.
Генри Уимбуш, покуривая длинную сигару через янтарный мундштук, с безмятежным спокойствием управлял пианолой, из которой выплескивались галопирующие пассажи оглушительной танцевальной музыки. Гомбо и Анна, прижавшись друг другу, двигались так слаженно, что казались единым существом о двух головах и четырех ногах. Мистер Скоуган, с шутовской торжественностью шаркая ногами, кружил по комнате с Мэри. Дженни сидела в тени позади пианино, черкая что-то в своем большом красном блокноте. Расположившись в креслах у камина, Присцилла и мистер Барбекью-Смит обсуждали какие-то высокие материи, шум низшего порядка их, судя по всему, ничуть не отвлекал.
– Оптимизм, – вещал мистер Барбекью-Смит категоричным тоном, перекрывая мелодию «Знойных, знойных женщин», – оптимизм – это первый шаг души навстречу свету; это движение к Богу и к растворению в Нем, это высшая степень духовного единения с бесконечностью.
– Как это верно! – вздыхала Присцилла, кивая устрашающим великолепием своей куафюры.
– Пессимизм, напротив, это союз души с тьмой; это сосредоточенность на вещах низшего порядка; это рабская покорность духа голым фактам, преувеличение важности чисто физических феноменов.
24
Апокалипсис 19:7.