Мне не стыдно

А ещё она страшно задирала нос. Теперь Мишин понимал — скорее всего, это было от смущения, ведь Рита оставалась ребёнком даже несмотря на свою гениальность. Именно из-за этого она так по-детски обижалась на все его подколки.

Сергей задирал её просто постоянно. Говорил что-нибудь обидное так, чтобы она слышала, спорил с ней на семинарах чуть ли не до криков, язвил и фыркал, стремясь уколоть побольнее. И откровенно обижал. Зачем? Скорее уж, почему.

Он понял всё про своё поведение на институтском выпускном вечере. Рита тоже пришла туда — в красивом зелёном платье, с распущенными волосами. Ей тогда только-только исполнилось девятнадцать.

Очки она сняла и смотрела на мир большими ярко-зелёными глазами. И эти распущенные волосы цвета меди…

Сергея ломало весь вечер. И он пил, пытаясь заглушить рвущее изнутри чувство, не желая ощущать подобное к этой мелкой выскочке Ромашкиной. Или желая?..

Он вышел тогда из ресторана на улицу, закурил, скорчившись, у стены здания.

И вдруг — прикосновение к плечу.

— Серёж, тебе плохо? — спросила Рита взволнованным голосом. Она, наверное, решила пойти домой — в руках сжимала сумочку. — Может, врача вызвать?

Мишин смотрел на неё несколько секунд. Это были последние секунды, когда он ещё что-то соображал.

А потом он отбросил сигарету в сторону, схватил Ритку за талию, развернул, прижал к стене — и впился в её губы яростно и грубо…

Сергей никогда и никого так не целовал — ни до, ни после. Агрессивно и наверняка больно. Рита вырывалась, пыталась махать руками, ногами тоже махала, но всё это только больше его заводило. Он запустил руку в вырез платья, сжал грудь — и почти застонал от наслаждения, почувствовав пальцами нежность кожи и остренький сосок…

А потом Сергей почувствовал кое-что другое, и вдруг осознал, что делает.

Щёки, все щёки у Ритки были мокрыми. Слёзы катились по её лицу, по шее, и она всхлипывала ему в губы, уже не пытаясь вырваться.

Мишина как ледяной водой окатило. Он отпрыгнул от Риты, с ужасом глядя на то, в каком она состоянии. Вся растрепанная, с размазанной косметикой и мокрым от слёз лицом.

— Из… — начал Сергей, но она не дослушала. Шагнула вперёд, размахнулась — и изо всех сил вмазала ему кулаком в глаз. Мишин завыл от боли и осел на землю.

— Ненавижу! — прошипела Ритка со злостью и убежала.

Это было последнее, что он от неё слышал. На следующее утро, когда Сергей хотел разузнать её адрес и съездить извиниться, у отца случился первый инсульт. И Мишину стало не до Риты.

А потом он узнал, что она уехала за границу на какие-то курсы, и решил её не искать. Зачем? Вряд ли ей нужны его извинения.

И странно… Столько лет прошло после того выпускного институтского вечера, да и в целом после института. Больше десяти уже. Но то чувство к мелкой рыжей Ритке Ромашкиной было самым сильным в жизни Сергея.

Никогда больше ему настолько не обжигало сердце и душу. Он легко сходился и расходился, не испытывая ничего даже близко похожего на то, что ощущал в тот проклятый вечер. То чувство… оно было бесконечным и абсолютным, как Вселенная.

Наверное, так можно любить только в юности. До вытекания мозгов, дрожи в коленках и трогательного душевного трепета.

А Ритка, видимо, так и не поняла, что он по ней все пять лет с ума сходил. Но это, говорят, нормально для гениев. Как примеры решать или языки изучать — это они первые, но человеческие чувства — это будет похлеще теории относительности Эйнштейна. Или чего там? Производных и интегралов? Мишин уже не помнил, чем они отличаются.

Сергей усмехнулся и покачал головой.

Да уж, это Рита правильно сказала — с математикой он никогда не дружил…

— Ну, как тебе наш папа? — жизнерадостно спросила у меня Варя, когда я вернулась на своё рабочее место.

— Что? — я подняла брови. — Какой папа?

— Ну Сергей. Мы его так называем.

На мой взгляд, это прозвище Мишину подходило примерно так же, как корове седло.

— Пока нормально. А там посмотрим, — ответила я, не глядя на коллегу.

— Да всё хорошо будет, я уверена. — Варя явно пыталась со мной подружиться. — У нас тут коллектив замечательный, а если что, Сергей в обиду не даст.

Ну да. Если что, он лучше сам обидит.

— А ты правда жила во Франции четыре года? Мне Светка сказала.

— Правда.

— А почему вернулась? Я бы не вернулась, если бы у меня была возможность жить за границей…

Понятно. Видимо, Варя тайно — или наоборот, открыто — мечтает выйти замуж за иностранца.

— Я туда работать поехала. Контракт подписывала на год, три раза продлевала, а в этот раз не стала. Надоело мне там.

— Почему? — и опять это удивление. Словно во Франции априори ничего не может надоесть.

— Просто надоело. Четыре года на французском разговаривать, жить там, еду их есть. Соскучилась я. — Я усмехнулась. — Вот так и выясняется, патриот человек или нет. Если можешь жить за границей — не патриот, не можешь — патриот.

— Но ты ведь четыре года жила…

— Ага. Но без особого удовольствия. Просто жила. Как в гостинице живёшь. И вроде красиво, и вкусно, и хорошо, а всё равно домой тянет. — Я вздохнула и призналась: — И гречки хотелось постоянно. И чёрного хлеба. Когда в Москве жила, даже не представляла, что так по ним скучать буду, не любила никогда особенно…

— А там нету гречки и чёрного хлеба?

— Нету, — я улыбнулась. — Только в магазинах специальных, для русских иммигрантов. Зато там много очень вонючего сыра. Такого даже в Москве теперь не купишь. Санкции же.

Минут пятнадцать я рассказывала Варе про жизнь во Франции, и она слушала с отрытым ртом. Забавная она, мне понравилась. Хотя и очень уж болтливая, а я никогда не относила себя к разговорчивым людям.

«Папа», значит… Ну-ну.

Интересно, долго ли Мишин продержится? Когда мы учились в институте, дня не проходило, чтобы он меня не задел чем-либо. То по внешнему виду пройдётся, то спросит что-нибудь неприличное и глядит, как я краснею, то начнёт на семинаре со мной спорить и доведёт до белого каления.

А про выпускной я вообще молчу. Я тогда всю ночь прорыдала от обиды. Пьяный в дым Мишин, который почему-то перепутал меня с одной из своих девок — сомнительное удовольствие для девочки, которая тогда даже ни разу не целовалась.

Впрочем, ладно, не стоит об этом вспоминать. Душевное равновесие — хлипкая вещь, а уж когда твой начальник — гад со стажем, она и вовсе становится эфемерной.

— А где здесь обедают? — спросила я у Вари задумчиво, и она сразу обрадовалась.

— Пошли, покажу!

В целом, если бы не Мишин, я могла бы признать — с работой мне повезло. Сотрудники пока все без исключения вызывали симпатию, Варя тоже радовала своим оптимизмом, и через две недели мне должны выдать первую зарплату… Просто мечта, а не работа.

Даже генеральный директор у них выглядел, как нормальный человек, а не небожитель. Он, к моему полнейшему удивлению, оказался мужем Светы, которая принимала меня на работу.

— А-а-а… служебный роман, — протянула я голосом Олега Басилашвили из одноименного фильма, и Варя хихикнула.

— А мы-то считали, что Юрьевский кремень! Но Светка, вон, сумела его растопить.

Я непроизвольно улыбнулась. Растопить кремень — это что-то новенькое. Варя постоянно чего-то такое ляпала на полном серьёзе, даже не задумываясь над смыслом.

— Однако настоящий кремень у нас тут всё же один.

— Кто? — поинтересовалась я без особого интереса, лишь бы поддержать Варю в похвальном стремлении рассказать мне все сплетни во время обеденного перерыва.