Мне не стыдно

— Видишь ли, Ромашка… — Вилкой Сергей положил «цезаря» на тарелку и протянул её мне, а потом открыл отдельный крошечный лоточек с соусом. — Я, можно сказать, чуточку сумасшедший. Для меня еда в столовой, вагоне поезда, самолёте и так далее — большой стресс. Брезглив я сверх меры, короче говоря. Это началось, ещё когда мне было лет восемь. Отравился в школьной столовой, с тех пор как вижу общепит, в ужасе трясусь. Вот такой бзик.

Я задумчиво жевала салат, слушая признания Сергея. Я действительно помнила, как он в институте брал чай в столовой, а потом доставал из сумки завёрнутый фольгой бутерброд. Он, богатенький сыночек и мажор.

А ведь все эти годы я думала, что он просто так придуривался. А ещё хотел быть «ближе к народу»…

— Ну как, вкусно? Хочешь, мясного положу?

— Нет, спасибо.

Какое-то время мы уничтожали свои салаты, потом пришла проводница, забрала билеты, предложила кучу всего ненужного, мы отказались. И когда она ушла, Мишин спросил:

— А у тебя есть бзики, Ромашка?

Я усмехнулась.

— Вагон и маленькая тележка.

— Например?

И как сказать о таком? Да ещё и Мишину. Я психотерапевту-то с трудом призналась.

— Я ромашковый чай не люблю.

Сергей на секунду перестал жевать, а потом расхохотался, да так заразительно, что я тоже не выдержала и хихикнула.

— Ну, это нормально! Ромашки не должны есть ромашек, иначе это будет почти каннибализм!

— Зато Ромашки любят жареную курицу…

— Понял. А картошку?

— И картошку…

Нет, однозначно — Ромашки так не объедаются. Под конец, когда Мишин достал из сумки вафельный тортик, как он выразился, к чаю, я заявила, что скоро из Ромашки превращусь в Колобка, и выкатилась в коридор.

Встала у окна, открыла его и, глотнув свежего воздуха, так и застыла, подставив нос под дующую из крошечной щёлки струю.

Деревья, деревья, деревья… и пока совсем не южные. Ехать ещё очень долго.

Краем глаза я видела, как Сергей уносил мусор в тамбур, потом ходил в туалет и наливал себе чаю. На обратном пути встал рядом со мной вместе с чашкой и сказал:

— Слушай… я ведь тебя искал… ну, тогда. И потом тоже. В соцсетях. И народ спрашивал, никто про тебя ничего не знал.

Я кивнула.

— Никто и не мог ничего знать. Я уезжала во Францию на три месяца, а потом, когда вернулась, мне стало совершенно не до одногруппников.

— То есть, ты нигде не зарегистрирована?

— Почему? Зарегистрирована, конечно. Но так, чтобы никто не нашёл.

«Особенно ты», — подумала я, и Сергей повторил мою мысль:

— Особенно я, да?

— Да, — я не стала лукавить.

Мишин помолчал какое-то время, а потом отхлебнул чаю так громко, что я вздрогнула.

— Извини.

— Ты на себя весь этот кипяток выплеснуть не боишься? Мы в поезде всё-таки…

— Не боюсь. Кипятка бояться — чай не пить. Так ты… не расскажешь, под каким именем зарегистрирована?

Сергей спросил это очень тихо, словно бы даже не у меня, а у себя самого.

— Да теперь-то что… Я была Машей Маргариткиной. Смешно, правда?

Я думала, он будет смеяться, но Мишин покачал головой.

— Нет, не очень. А почему Маша? С Маргариткиной понятно…

— Да и с Машей тоже должно быть. Ромашка-Машка. Как-то так… спонтанно придумалось. Но ты сейчас меня под этим именем нигде не ищи, теперь я Маша Ракова.

Интересно… мне послышался скрежет зубов? Или нет?

— А ты замуж… сразу после института вышла? — Сергей этот вопрос почти процедил и так громко хлебнул чаю, что я опять вздрогнула. — Извини.

— Ничего. Да, можно сказать, что сразу. Как из Франции вернулась.

— А где ты с ним… познакомилась?

Я улыбнулась. Всё, что было связано с Матвеем, вызывало у меня улыбку и ощущение тёплого комочка в груди.

— На улице. Сидела в сквере, рыдала от отчаяния и жалости к себе, он подошёл, утешил, а через месяц мы расписались.

Надо же, как много можно скрыть за обычными и совершенно банальными словами. А на самом деле…

На самом деле, когда я вернулась из Франции, мать попыталась выдать меня замуж за своего знакомого старше меня лет на двадцать. Знакомый был довольно-таки обеспеченным кандидатом наук и собирался защищать докторскую. Он и мама были за, я — резко против, но она даже слушать ничего не хотела. Уговаривала, приводила разумные доводы и вовсю сминала мою волю. Собственно, делала то же самое, что и всю мою сознательную жизнь.

Лепила из меня то, что ей хотелось и нравилось, не обращая внимания, чего хочу я сама.

«Ты сначала вырасти и докажи, что ты имеешь право чего-то хотеть. А потом уж возникай», — так она мне всегда говорила. И я считала это истиной… лет до четырнадцати.

Потом начала бунтовать. И той осенью мой бунт достиг своей точки кипения — я отказалась выходить замуж за «прекрасного человека», выбранного матерью, и убежала на улицу рыдать.

Там-то меня и нашёл Матвей. Выслушал мои сопливые жалобы и предложил очень простое решение — пока мама не выдала меня замуж насильно, выйти самой.

— Да за кого?! — воскликнула я тогда.

— Ну хоть за меня, — он пожал плечами. Наверное, не ожидал, что я так быстро вцеплюсь в эту возможность. Но, к его чести, не стал отказываться — сразу повёл в ЗАГС, где мы подали заявление, а через месяц нас расписали.

Я никогда в жизни никому не рассказывала эту историю. Кроме психотерапевта, конечно. Моя мать орала в трубку и называла меня ненормальной шалавой, а все прочие знакомые думали, что это была большая и великая любовь.

Нет. У нас с Матвеем была и есть — большая и великая дружба…

Он единственный человек, которому я нужна сама по себе, ему безразличны все мои достижения. Медали, грамоты, курсы… Даже размер моей зарплаты. Он вытирал мои сопли все полгода, пока я жила с ним, и ничего не требовал взамен.

Мы с Матвеем тогда договорились — если мы оба никого не встретим до моих тридцати лет (сам он старше меня на четыре года), то сойдёмся вместе окончательно и бесповоротно. Честно говоря, я думала, так и будет, и очень радовалась, когда оказалось, что я ошиблась.

Перед моим отъездом во Францию Матвей по уши влюбился в другую женщину, и мы развелись. Надя — прекрасный человек, и я счастлива, что он её нашёл. Мы с ним, конечно, очень близки, но всё-таки мы друзья, а не возлюбленные.

Именно поэтому я и съехала от него спустя полгода совместной жизни. Мне всегда казалось, что Матвей заслуживает кого-то получше, чем я.

— Рита?

— А? — я помотала головой — задумалась и не расслышала вопрос Сергея.

— Я спросил: ты его любила? Мужа своего бывшего.

— А. Да. Я его и сейчас люблю.

Сергей резко выдохнул, развернулся и утопал в купе.

А я вдруг рассмеялась, вспомнив, как часто Матвей бурчал, что если бы встретил Мишина, то оторвал бы ему голову. И добавлял, мрачно ухмыляясь: «Или даже… головку».

Ну, и чего ты так взбесился?

«Я его и сейчас люблю». Какое тебе дело, а? Да пусть хоть тысячу Раковых любит, а ты через четыре месяца на другой женщине женишься.

И всё равно… Что ни говори — а словно тебя обидели. Словно Ромашка была должна и обязана никого не любить эти двенадцать лет. Ага, и девственность сохранять. И вообще в монастырь уйти…

Сергей поставил чашку на стол и взял из пакета овсяное печенье. Надо погрызть, может, легче станет. Говорят, жевательные движения стимулируют мыслительный процесс…