Страница 2 из 5
Молодой царевич жил с матерью в Угличе, в небольшом мрачном дворце. Ему было уже около девяти лет. Мать и дядья с нетерпением ожидали его совершеннолетия. А вокруг имени царевича ходили слухи, долетавшие до ушей Бориса Годунова. Говорили, что Нагие призывали гадателей, чтобы узнать, долго ли жить Федору. Рассказывали также, что царевич склонен, подобно отцу, к жестокости, любит смотреть, как убивают домашних животных; говорили, будто бы, играя раз со сверстниками, он слепил из снега несколько человекоподобных фигур, назвал их именами главных царских бояр и стал палкой отбивать им головы, руки, приговаривая, что так будет рубить бояр, когда вырастет.
Конечно, все эти россказни могли быть выдуманы досужими людьми, доброхотами Годунова и врагами Нагих. Но, так или иначе, они не давали покоя Борису Годунову. Вероятно, поэтому вместе с Нагими в Углич были посланы вполне преданные Годунову люди: дьяк Михайло Битяговский с сыном Даниилом и племянником Качаловым. На сторону Годунова встали также мамка царевича, Василиса Волохова, и ее сын Осип.
Но вот 15 мая 1591 года произошло событие, потрясшее Углич и всю Россию. Его свидетелями были кормилица маленького царевича Арина Тучкова, его постельница Колобова, а также соборный пономарь.
По слову «Жития царевича» дело было так. Однажды, в майское утро, мамка вывела царевича во двор. Тут подошел к ним сын мамки, Осип Волохов, и спросил его: «Это у тебя, государь, новое ожерелье?» «Нет, старое», – ответил ребенок и поднял голову, чтобы Волохов мог лучше рассмотреть, что у него на шее. В эту минуту убийца ударил его ножом, но удар по горлу был неверен. Злодей бросился бежать. Царевич упал. Кормилица, бывшая тут же, прикрыла его собой и стала кричать. Тогда подбежали двое других убийц, Битяговский и Качалов, оттащили ее от Дмитрия и дорезали его. В это время на крик кормилицы выбежала мать Дмитрия. Она бросилась к сыну, но было уже поздно. На дворе никого не было, но соборный понамарь, бывший в это время на колокольне по соседству, видел, что произошло на дворе царского дворца, и ударил в набат. Сбежался народ. Царица сказала, что ее сын зарезан людьми, подосланными от Бориса Годунова. Тогда угличане схватили отца и сына Битяговских, Волохова и Качалова, а также и других, невинных людей, и убили их. Всего было убито 12 человек. Говорили, что перед смертью все убиенные признались, что были подосланы Годуновым.
Тело убиенного царевича Дмитрия было положено в гроб и поставлено в соборной церкви. К царю немедленно был послан гонец с ужасным известием. Но гонца сначала привели к Годунову, и тот велел взять у него грамоту и написать другую, где говорилось, что Дмитрий сам зарезался в припадке падучей болезни. После этого наряжено было следствие, которое возглавили три человека: окольничий Лупп-Клешнин, крутицкий митрополит Геласий и князь Василий Иванович Шуйский. Первые двое были сторонниками Годунова, а Шуйский – его врагом. Очевидно, Годунов рассчитывал, что острожный Шуйский не осмелится в чем-либо обвинить его, а между тем все его недоброхоты не могли сказать, что следствие велось только друзьями Годунова.
Следствие с самого начала велось недобросовестно. Внимательного осмотра тела не было, показание с людей, убивших Битяговских и его соумышленников, снято не было, царицу тоже не спрашивали. Больше всего значения было придано показаниям нескольких сомнительных лиц, утверждавших, будто царевич зарезался сам.
Наконец высокая комиссия признала, что смерть царевича произошла вследствие того, что Дмитрий «сам накололся на ножик в припадке падучей болезни». Следственное дело было дано на обсуждение патриарха и духовенства. Патриарх признал следствие верным, сделав вывод, что смерть царевича Дмитрия учинилась Божиим судом, а убийство приказных людей: Битяговских, Качалова и других было напрасным.
После этого Нагих привезли в Москву и крепко пытали. Их разослали в заточение по дальним городам. Царица же Мария была пострижена в Выксинской пустыни, за Белоозером. С угличанами поступили с беспощадной строгостью: до 200 человек было наказано смертью или отрезанием языка; многих посадили по темницам, большинство же было сослано в Сибирь для заселения города Пелыма. Сам колокол, которым звонил в набат соборный пономарь, был отправлен в Тобольск. После этого город Углич, бывший до этого торговым и многолюдным, совершенно запустел.
Однако в народе упорно ходили слухи, что царевича сгубил Годунов. Об этом красноречиво выразился пушкинский юродивый, сказав: «Нельзя, Борис, нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит». Виновен ли Годунов в убийстве Дмитрия, как гласит народная молва, или нет – это дело то сих пор темное. Но факт, что сразу же после убиения царевича Дмитрия на Русскую землю обрушились беды, как знамения гнева Божьего. Убиение царевича Дмитрия произошло 15 мая 1591 года, а 6 июня начался страшный пожар в Москве, причем выгорел весь Белый город. А уже 4 июля 1591 года, под Москвой появились орды крымских татар Сафа-Гирея, которых с Божьей помощью удалось отбить.
От Бога правды скрыть нельзя. Обличителем и судьей часто выступает человеческая совесть. Может быть, поэтому Борис Годунов упорно отказывался принять царский венец, вручаемый ему Земским собором, после смерти царя Феодора Иоанновича. О совести, терзавшей Годунова, писал А.С. Пушкин в своем драматическом произведении «Борис Годунов»:
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе…
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою.
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
Избрание Земским собором 1598 года Бориса Годунова царем носит черты так называемой «управляемой демократии». И управлялась она из патриарших покоев: ставленник Годунова, патриарх Иов, напрямую влиял на избрание его царем, чем нарушал старинный принцип «Богу – божие, а кесарю – кесарево».
Это пособничество Иова не преминул заметить А.Д. Нечволодов. Он писал в своей книге «Сказание о Русской земле»: «Шуйские, после ряда его упорных отказов, подняли вопрос о том, что неприлично более его упрашивать, а надо приступить к избранию другого царя; это и побудило Иова двинуться 21 февраля с крестным ходом в Новодевичий монастырь, подняв все чудотворные иконы. По тем же известиям, народ почти насильно сгонялся приставами для участия в крестном ходе, и эти же пристава давали ему знать, когда надо падать на колени и начинать рыдать, причем нежелающих били без милости: "Пристава понуждали людей, чтобы с великим кричанием вопили и слезы точили. Смеху достойно! Как слезам быть, когда сердце дерзновения не имеет? Вместо слез глаза слюнями мочили".
Эти известия об истинной обстановке избрания Бориса на царство, расходящиеся с приведенным выше рассказом из «Утвержденной грамоты», составленной Иовом, по-видимому, справедливы, так как Иов, в чрезмерном угодничестве Борису, не постеснялся, несмотря на свой высокий сан патриарха, прибегнуть и к явной лжи, сказав в «Соборном определении об избрании царем Бориса Феодоровича Годунова», что Иоанн Грозный на своем смертном одре обратился к Борису со словами: "Тебе предаю с Богом сына моего (Феодора Иоанновича), благоприятен буди к нему до скончания живота его; по его преставлении – тебе приказываю и царство его".
Как бы то ни было, Борис Годунов стал царем, и царем вполне законным, как избранный общеземским собором, созванном на совершенно законных же основаниях.
Но, конечно, длинный путь преступлений, лицемерия и ложных клятв, по которому он шел для достижения престола, не мог давать ему надежды, что Господь благословит его царствование; пособничество патриарха-лжеца и влияние супруги – царицы Марии Григорьевны, дочери Малюты Скуратова, по словам Исаака Массы, женщины жестокой, с сердцем ветхозаветной Иезавели, – также не могли сулить добра. Отсутствие у новоизбранного царя истинного благородства и величия духа, столь необходимых для государей, и замена их личиной лицемерия должно было, несомненно, иметь на сердца его подданных самое развращающее влияние».