Идеальные Солдаты

Я боялся шевельнуться, боялся ослабить хватку руки или ног, потому что чувствовал, как с каждой секундой глубже входит стекло. Потому я только повернул к ним голову, а лицо заливало чем-то густым и теплым, мешая видеть, и тошнота душила кислятиной.

Полицейские рассредоточились по залу, один остался у дверей. Огромный мужчина посмотрел на меня, задрожал всем телом и в два шага оказался рядом. Широкие ладони мягко подхватили меня под живот, снимая со стекол.

— Босс, я в порядке, — постарался как можно убедительней сказать я, но зубы стучали, а вместо громкого голоса выходил только шепот. — Будьте осторожны, у него пистолет…

Глаза полностью залило теплой жидкостью, такое же тепло текло по животу, уже промочив рубашку насквозь, а по руке и ногам поднимался холод. Я закрыл глаза, понимая, что сил больше нет совсем.

Меня куда-то понесли, на лицо стали садиться крупные снежинки. Потом запахло лекарствами, и я окончательно провалился в темноту.

***

Кто я?

Лежащий на операционном столе мальчишка? В моих-не моих внутренностях копались, рылись, извивались механические руки-щупальца, держащие зажимы, скальпели и пинцеты. Одурманенный лекарствами, но все равно чувствующий боль, кричащий от этой боли, давясь распирающей горло трубкой, я-не я видел собственное сердце, мокрое от крови, вынутое наружу из грудной клетки, блестящее белым металлом.

Смуглая девчонка с жеребячье-тонкими ногами? С визгом отбивающаяся от противного старика, хватающего до хруста за хрупкие запястья и лодыжки, извивающаяся и дерущаяся не на жизнь, а насмерть. Взмах холеной, унизанной золотом руки — я-не я лечу на шелковую белоснежную простыню, продолжая визжать до хрипоты.

Стоящая на коленях холодном полу девушка? Мои-не мои без того короткие ярко-рыжие волосы ножом срезала под корень женщина с круглым лицом и мертвым взглядом. Не было сил перечить или искать жалости — покорно сжимающая одной изуродованной, покрытой синяками и шрамами рукой другую, только вздрагивающая, когда нож соскальзывал и резал кожу на голове, я-не-я, эта девушка, просто молчала.

Совсем маленький мальчик, лицом прижатый к стене? Вопящий от страха и боли, вырывающийся из едва не ломающей его руки хватки, умоляющий о помощи и избавлении, почему-то не решаясь открыть глаза. Стена крошилась под моим-не моим лбом, как песочное печенье, непоколебимая хватка огромных рук трещала по швам, а потом долгожданный укол в мою-не мою цыплячью тоненькую шею принес облегчение, забвение и темноту.

Кто я?

Реальность пахла озоном и больничной стерильностью. Я таращился в потолок и пытался просто дышать. Хотя бы просто дышать.

Сон прошел, но картинки горели в памяти неоновой вывеской. Иногда я сомневался, что умение помнить всё — одно только благо. Кое-что бы хотелось поскорей забыть навсегда.

Когда я окончательно пришел в себя, то первым моим чувством стал жуткий страх. Еще не зная, что нахожусь в центральной больнице Нью-Вашингтона, я просто осознал себя лежащим под одеялом, с бинтами, покрывающими большую часть головы и, конечно же, испугался.

Потому что решил, что всё повторяется. Трубка в носу, капельница в сгибе локтя. Чего не будет на этот раз, ноги?

Но всё оказалось в порядке, за исключением неприятной тяжести в теле и обилия бинтов. Рука и ноги остались на месте, на первый взгляд даже ничего не болело. Испуг прошел.

Кровать в одноместной палате центральной больницы Нью-Кэпа была мягкой и пружинящей, на подлокотнике светились кнопки регулировки высоты и наклона. Половину одной из стен занимало огромное, выходящее на один из бесчисленных парков окно. Над кроватью тихо шелестел отслеживающий мое состояние прибор, беспроводные датчики от которого были налеплены мне на грудь, голову и левую руку.

Едва я зашевелился, в палату сразу вошла молодая медсестра. У нее были забавные розовые волосы и такие же розовые яркие губы. Улыбаясь, она начала рассказывать, где я нахожусь, какое лечение получаю и когда поправлюсь.

Прервав ее на полуслове, в палату вломился Босс, теперь одетый в привычную черную куртку вместо бронежилета. Галантно обхватив ойкнувшую от внезапности медсестру за талию, он отстранил ее от моей кровати и плюхнулся на край так, что я чуть не подпрыгнул.

— А я уж думал, ты до следующего утра проспишь! — сказал он с глубоким облегчением, вытирая огромной ладонью выступившую на бритой под ноль голове испарину. — Ты как, держишься?

От его громкого голоса у меня начала болеть голова — глухо, тянуще, в основном в одной точке над левым виском. Я поднял руку, неловко натянув трубку капельницы, и дотронулся до бинтов на голове.

Босс забеспокоился и обернулся на медсестру. Она подошла и взяла с тумбочки у кровати таблетку. Прижатый к моему запястью крохотный квадратик втянулся в вены сквозь кожу.

— У тебя, малыш, была малюсенькая трещинка в черепе, — сказала она осторожно, продолжая держать меня за руку. — Доктор всё починил, не волнуйся, но пока будет иногда болеть. Когда заболит снова — позови меня, я дам таблеточку.

— Я не малыш, — грозно просипел я, запоздало обнаружив, что голоса почти нет.

— Конечно-конечно, — заулыбалась розовыми губами медсестра. Она настойчиво уложила мою руку поверх одеяла и аккуратно поправила катетер капельницы. — Сегодня еще так полежи, солнышко, завтра больше не будем капать.

Я обреченно кивнул, решив стоически пережить все трудности. Главное, что я выбрался из всего этого…

Погодите. Ладно, я-то выжил.

— А что с нашим барменом? — спросил я Босса.

Он открыл рот ответить, но только набрал воздуха. Отвернувшись, он закашлялся куда-то в сторону окна.

Я всё понял сам.

— Этот, с пистолетом, его убил, да? — мой голос не дрогнул, не запнулся о страшное слово.

Босс смотрел в окно, за которым качались на фоне бледного неба голые и уродливые черные ветки деревьев.

— Ты ни в чем не виноват, Джейк,— сказал он глухо, как из бочки. — Ты не должен себя обвинять ни в чем. Ты поступил храбрее, чем смогли бы на твоем месте многие взрослые. Не только остался в живых, но еще и дал сдачи. И ничего плохого в том, что ты сделал, нет, слышишь? Понимаешь меня?

— Все однажды умрут, что тут такого-то, — прохладно отозвался я, вспоминая остановившийся взгляд Швабры, когда мой глупый кухонный ножик воткнулся ему под ребра. — Не переживайте, я себя не виню, потому что знаю — бандита убил за дело. Я был прав, а значит я не буду сожалеть о своем поступке… Но почему-то сейчас мне немного грустно. Мне очень жаль, что, защищая меня, погиб хороший человек…

Босс криво улыбнулся, желтые глаза смотрели на меня очень странно, будто видели впервые.

— Это нормально, что грустно. Вообще лихо ты, в твоем-то возрасте… Я не сожалеть до сих пор не научился, вот. Но одно верно — свою жизнь защищать надо непременно. Даже если ее приходится зубами выгрызать, чего уж там. И особенно если кто-то жертвует своей жизнью ради тебя — нельзя его дар тратить попусту. Сейчас всем будет тяжело, но нужно жить дальше. Считай, что тебе сделали очень ценный подарок.

Босс встал и пошел к дверям.

— Наверное, завтра к тебе зайдет полиция. Меня они уже доконали, — сказал он уныло. — Если не готов с ними говорить — шли лесом, они права не имеют к тебе поперек воли лезть. Ну, пока что у тебя другие, более приятные гости.

Они с медсестрой тактично вышли в коридор, а в палату влетела Лола. Лицо у нее было опухшее и зареванное, глаза красные, волосы торчком во все стороны, платье мятое. Неуклюже врезавшись в живот Босса, она забежала в палату и кинулась ко мне на кровать, чуть не своротив капельницу и локтем вписавшись в тумбочку. Но ее это, видимо, мало заботило.

— Ты живой, ты в порядке, а я там всё время в коридоре сидела, всю ночь, а меня не пускали, а все молчат и ходят такие… — затараторила она, захлебываясь в словах и снова заливаясь слезами. Она схватила меня за руку, тормоша и едва не выдернув трубку капельницы; мне пришлось уговаривать ее, чтоб взяла стул и просто села рядом.