Живые чернила

— На повтор?

— Давай.

Салон наполнился голосами, распевающими беззаботную и тоскливую песню о потерянных и сломленных людях, какими они сами себя считали ещё совсем недавно. Они не перебивали и не заглушали друг друга, их дуэт был гармоничен, в нем не было места недомолвкам или ссорам, а голоса прекрасно дополнялись, когда сначала один переходил на основную партию, а второй поддерживал на бэке, а затем они негласно менялись местами. Миа мурлыкала, когда ее партия заканчивалась, Оливер едва отбивал такт по рулю, увозя их в неизвестность по освещенной фонарями дороге. Оба вспоминали, что происходило с ними за все то время, что эта песня была их гимном неудачника, вновь пережили самые тяжёлые моменты, показывая это горечью в голосах и неуверенными вздохами. Оливер сбавил скорость, боясь потерять контроль над машиной из-за непроходящей дрожи в руках, Миа сжала в руках бутылку.

— Она всегда вызывала у меня двоякие чувства. С одной стороны, так плохо от того, что все так, и что жизнь летит в тартарары, а с другой стороны… - негромко начала женщина.

— Смиряешься с этим? - Оливер продолжил за нее.

— Да. Как будто так и должно быть. Становится легко и тошно одновременно.

— Вроде как надо жить дальше и успокоиться, но все равно изнутри разрывает.

— Истерика.

— Безысходность?

— Хватит читать мои мысли.

— Они такие же твои, как и мои.

— Ты тоже думал об этом?

— Конечно. Зачем бы я тогда звонил тебе и просил вернуться?

— Я скучала, — тише проговорила Миа. Оливер закусил губу, ощутив спазмы в животе от этих слов.

— Я тоже, — ответил он, а затем мотнул головой, чтобы сбросить с себя это ужасное давящее состояние. — Давай не будем о плохом? Все же, день хороший, зачем его портить, — он бросил на нее взгляд, она улыбнулась ему и кивнула. — Ну вот, тогда сделаем погромче, — Оливер покрутил ручку магнитолы, подмигнул своей жене и нажал на газ.

Следующий час они не разговаривали, только подпевали музыкантам из динамиков. Снова вдвоем, как и раньше, они колесили по городу, рассказывая, как стояли на сцене под безумные аплодисменты, искали демонов в глазах друг друга; чего бы им это ни стоило, желали быть словом, сорвавшимся с губ, смеялись, как боль сделала их верующими, и сверкали молнией перед громом. Они признавались в ненависти друг к другу, не понимая, почему же все ещё любят, и усталыми глазами следили за снами, просили сахара, чтобы добавить в жизнь немного сладкого. Бутылка была наполовину выпита, в баке осталось совсем немного бензина, которого должно было хватить на поездку до их дома. Они смеялись и продолжали вещать друг другу о девушке, приехавшей покорять Голливуд, и раздражённой Моне Лизе, просили разбудить их в конце сентября и благодарили Бога за то, что они живы. (2) Музыкантов уже не было слышно, так рьяно они пытались докричаться друг до друга и рассказать о своих чувствах, а их смех был похож на истерику сумасшедшего. Вся боль и ненависть, горечь и отчаяние были заменены эйфорией, состоянием безумного счастья и свободы.

— Ты не представляешь, как мне сейчас хорошо! Я так давно этого хотела! — воскликнула женщина, сделав глоток. — Я так устала быть спокойной и ответственной! Я очень люблю Кевина… Так, Кевин. С ним же все в порядке?

— Да, с ним все в порядке. Мама бы позвонила, если бы что-то случилось, — быстро ответил Оливер. Его уже не раздражали ее переживания за ребенка. Она ведь мама, она имеет право беспокоиться о том, где сейчас их малыш и что он делает.

— Тогда хорошо. Так вот, я люблю его, очень-очень! Но иногда так хочется побыть собой!

— Пожалуйста, не кричи, я так оглохну, — хмыкнул он. — Я забыл, какая ты громкая, когда становишься собой. Ты не устала? Может, домой?

— Я не устала, но да, поедем домой. К нам домой, — она глубоко вздохнула и рассмеялась. Приложилась к бутылке.

По дорожке к дому Миа уже шла сама, Оливер только придерживал ее за талию, чтобы ее не повело. Она не была пьяной, но все же на ногах держалась не совсем хорошо. На крыльце, пока мужчина открывал дверь, Миа внимательно смотрела на дом напротив и надменно хмыкнула, сделала очередной глоток.

— Мы дома! Здесь я могу кричать, сколько хочу! — провозгласила она, ставя бутылку на стол в гостиной, а затем повернулась к Оливеру. — Мои хотелки продолжаются. Теперь я хочу танцевать. Составишь мне компанию?

— Конечно, только подберу музыку, — он подмигнул ей, доставая из кармана телефон.

— А давай… — она не успела договорить, Оливер уже включил мелодию, о которой она подумала. — Да… — только и хватило ее. Миа улыбнулась и прильнула к Оливеру, положила голову на грудь и коснулась рукой плеча.

— Безумная женщина, — он бросил телефон в карман и обхватил ее за талию, прижал к себе. Взял вторую руку в свою и плавно повел женщину в танце.

— Не безумнее тебя, — потерлась щекой, хмыкнув.

Они вальсировали по гостиной, затем Оливер вывел свою спутницу в коридор, продолжил кружить ее уже там. Миа никак не реагировала на их передвижения, она полностью доверяла Оливеру и продолжала плотнее прижиматься к нему, выгибаться в его руках. Это заставляло его чувствовать новые разряды, подобно тому, что он испытал сегодня. Он и раньше испытывал их, находясь рядом с ней. Она всегда его влекла, она знала, как это делать. Умелый взмах волосами, томный вздох, ужимки, вроде тех, что она использует сейчас. Она словно растворялась в его руках, извивалась и позволяла делать с ней, что угодно, следовала за любым изменением в его действиях. Он сильнее сжимал руку на ее талии, притягивая к себе — Миа тут же выпрямлялась и сама старалась вжаться в него, глубоко дышала, чтобы он чувствовал ее движения. Когда он ослаблял свою хватку, она теряла всякие силы, расслаблялась, отдаваясь воле его рук. Сейчас она была непростительно близко, вся такая беззащитная и покорная, и уже через минуту превратилась в один сплошной нерв, стоило Оливеру положить ее руку себе на шею и обхватить талию обеими руками. Он почувствовал, с какой силой она прильнула к нему, ощутил, как ее ногти впились ему в шею. Видимо, этого не избежать, и шея тоже будет страдать, как и спина. Это не расстроило его. Наоборот, лишь подогрело возникшее желание. Ей было тяжело дышать, от близости не хватало воздуха, но она не отстранилась ни на миллиметр. Он тоже задыхался, но продолжал сжимать ее тело напряжёнными руками, обхватив ее спину и поясницу. Так он помогал ей в ее нелёгком деле — довести его до исступления, чтобы не хотелось ничего, кроме как завладеть ею, каждым сантиметром ее тела. Казалось, платье стало ещё уже, хрупкая материя была готова разойтись под таким натиском, но шли долгие мучительные секунды, а этого не происходило. Они слились воедино, двигаясь в такт негромкой мелодии, вновь вещавшей о боли, помогающей стать верующим. (3) Они танцевали, как одно целое, следуя друг за другом. Порой Миа напирала, обдавая шею теплым дыханием и оставляя новые следы на ней, а порой она, обессиленная, слепо следовала за Оливером, все также напряжённо держащим ее в своих руках. Он коснулся ее волос и убрал мешающие пряди, обнажив шею, и женщина слегка выгнулась, склонила голову, давая ему возможность дотянуться. Секунда — Оливер выдохнул рядом с ее кожей. Ещё секунда — коснулся ее губами. Секунда — музыка оборвалась, окутавший их дурман исчез. Миа отстранилась и слегка оттолкнула Оливера. Она все также тяжело дышала, и ее дыхание было заметно по томно вздымающейся груди в до безобразия узком платье. Дыхание Оливера было сбивчивым, Миа смогла добиться своего. Единственное, что ему сейчас было нужно — обладать ею. Все внутри горело, руки дрожали от напряжения, энергия, что скопилась в нем за полтора года, просилась наружу. Миа чувствовала это, по ее телу прошла дрожь. Она подняла голову и посмотрела в лицо мужчине, которого довела до безумия. Секунда — они чувствуют близость губ. Ещё секунда — ощущают их тепло и тяжелое дыхание друг друга. Секунда — Миа отвернулась, и Оливеру осталось лишь вдохнуть ее запах, закрыв глаза.