Исиза Тан Бул

– Да будет спокоен твой сон, – отвечала мать. – Пусть в них время от времени вплетаются приятные сны, так как возносится сердце твоё и ты говоришь: «Мелькарт, на престоле величеств я сижу», но ты, милый сын, помни, человек ты, хотя и выдаёшь свою голову за голову Тота15 являющейся вместилищем разума.

– Да, я не просто человек, а владыка. Величайший из величайших, увешанный святой славой, строгой и доброй, пастырь людей, живое изображение.

– Я знаю такого человека, это дар народу от отца и от меня. Ты слишком священное лицо, ты носишь сан Сына Мелькарта. И ты меня любишь, как любят мать и, завидев меня, не упускаешь случая поблагодарить.

– Ты говоришь это, конечно, в шутку. Но ему-то я и хочу показать тебя и предложить, и, если мой отец окажется в добром настроении, считай, что ты посажена будешь на трон возведённого тобой города Исизы Тан Була.

Ход мыслей Тайт Мосула, помимо его сознания, определялся духовностью, восходившей к далёким, изначальным временам пращуров. В нём заговорил Мелькарт – Предводитель, дерзостно полагавший, что человек должен служить непосредственно высшему, устремлять своё внимание только к Тоту. В нём звучал голос предка. Но, как же зовут предка? К нему, единственно и непосредственно, относилось теперь любопытство Тайта и именно его имя сказали его уста не подозревая, что сделали это не случайно и не произвольно, а по наследственному чекану.

– Тайт! – воскликнул он будто на молитве во время священнодействия. – Могучая рука ввела меня на трон, Тот и Тиннит поставили меня на это место.

До сих пор он сидел на лошади скрестив руки на груди, теперь же он быстро разнял их и приложил ладони к щёкам. Он глубоко внимал божеств, но при этом он никак не питал к ним иллюзий.

– Ты идёшь к своей судьбе. Может ли мать остаться равнодушной к их именам? – Говоря эти несколько слов Тейя вкладывала в них величественный и высокий смысл, который связывал в себе великолепие, которое её потрясло.

– Тайт, пребывающей в своём капище – это самый величественный бог на свете?

– Один из самых величественных? – возмутился сын. – Ты говоришь, право, не лучше, чем думаешь. Это, да будет тебе известно, знания, не имеющие себе равных. Склонись перед ним.

Дальше они ехали молча с неописуемой невозмутимостью и полным равнодушием ко времени, которое, если ему содействовать, одолеет пространство. И одолеет особенно успешно при условии, что о нём – о времени, вообще не будут они заботиться, предоставляя ему складывать пройденные отрезки пути – ничтожные по частностям – в Великое Целое. Они оба продолжали жить, как живётся, зависимо от того, куда ведёт дорога их судьбы.

А дорога их определялась густыми лесами, которые – справа и слева – тянулись к небу, спокойные в своей серебрящейся снежной синеве и накатывающие на долы волны замёрзших ручьёв. Садилось солнце – изменчиво-неизменный раскалённый шар – проведя к путникам сверкающую полосу луча золотых и розовых красок. В сумрачном пламени туч луч величественно свидетельствовал о грозном божестве Мелькарте.

Небо меркло. На большой возвышенности, скорее похожей на гигантский курган, чем на холм, виднелись коронки каменной твердыни. То вздымался Бел Город, наиболее могущественный из всех городов на этом берегу моря, что на Днестровском лимане. От стен его ложились длинные тени. Внизу под стенами поблёскивали воды широко разливавшегося залива. Но свет всё более меркнул и на небе, и на земле.

Укреплённое самою природою гнездо Гет Бел Ра Амона (Баркида) обведено было, кроме водной преграды, надёжною стеною. Город имел гавань, озеро с выходом в море и, кроме того, здесь было много заведений для соления рыбы. Город лежал в глубине залива, бывшего самой удобной гаванью северозападного побережья Червлёного моря. Порт прикрыт был узким проходом в море, что защищало от нападений вражеских кораблей. Внутренняя часть города находилась в низине. На холме, обращённом к озеру, стоял дворец Баркидов, окружённый стеной внутренней городской крепости.

Между стен двух крепостей были дома с плоской крышей и прямоугольными, почти квадратными окнами, лишённые всяких украшений, а улицы между ними были очень узки. Можно предположить, что поселенцами были сами варяги. В городе постоянно находился тартессийский гарнизон, причём и сами жители города были вооружены. Вся обширная равнина была тут вырублена.

Путешественники поспешили пустить лошадей галопом торопясь добраться до крепостных ворот. Поторопили и волов, тащивших тяжёлую арбу с Ань Ти Нетери. В эту ночь она с удивительным своеобразием сочеталась с луной своей жгучей и чарующе красотой. Иссиня-чёрные волосы ниспадали на прикрытую грудь, обрамляли продолговатое, безупречно очерченное лицо. В лице было что-то горделивое. На нём огромный карий глаз, левый – слепой глаз, прикрыт; ресницы и брови под цвет волос, кожа жёлто-смуглая, губы свежие – будто вишни, жемчужные зубки. У женщины грациозная и изящная шея, безукоризненной формы руки, тонкий стан – будто у лозы, глядящей в воды озера, и хорошенькие босые ножки. И всё это прикрыто от мороза.

Наряд у Тейи был оригинальный и пёстрый, голову украшала меховая шапка, которая чудесным образом сочеталась с копной светлых волос. Шею её украшал шарф, отбрасывающий золотистые блики, рдевшие, как отсветы пламени, в ночи. Дублёнка была сшита из тончайшей овечьей шкуры. Стан перепоясан был поясом с золотой бахромой. Дублёнка рябила от резкого сочетания ярких красок вышивки, наряд был прелестен и пленил взор. Ань Ти Нетери сидела на скамеечке под пурпурным балдахином арбы, спустив с неё ножки в валеночках. Искристая воздуха приоткрыла их серебристой вуалью.

Ночь и вовсе легла на красную землю. На крепостных башнях, не смыкавшие глаз воины, рассказывали друг другу, что ночами являются образы тех, кто погиб смертью и кружатся над стенами. Упоминали об волхвах, напоминавших о себе волчьим воем. Видели воинства лохматых теней, которые столь близко подходили к мосту города, что стража трубила тревогу. Такие ночи предвещали немалую тревогу. Встреча с такой тенью не сулила ничего хорошего, правда не всегда следовало предполагать недоброе, ибо перед воротами иногда и обычный человек возникал как тень, так что только чьей-то мёртвой тенью и мог быть сочтён.

Поскольку над городом спустилась ночь, ничего не было удивительного в том, что возле ворот, на мосту возникли не то тени, не то человеки. Луна, как раз выглянувшая из-за облачка, выбелила лунным светом местность. Возникшие на мосту облики то белились во тьме, то меркли. Кавалькада всадников приближалась к створкам ворот, тихо и медленно, будто кралась. Ветер задувал с севера поднимая морозные искринки. Но вот поглощённые чернью облики пропали. В бледном сиянии ночи слыхать было только скрежет засова. Грохот прекратился, заглушились голоса. Наступила мёртвая тишина.

Глава – 2

Ешь до сытости, не терпи лишения. Плод уст вкусит добро, преступник же вкусит зло. Хранящий уста свои бережёт душу свою. Не раскрывай рта, тому беда. Ленивый желает и мечтает, но тщетно. Притчи Тин_ниТ.

Итак, Тайт Мосул пройдя путь от храма Мелькарта, что в Пан Ти Капуе вступил на улицы Бел Города на Днестровском лимане. Он оказался в богатом городе, защищённом обводной стеной из каменных глыб, охватывавших всю периферию холма. Город почти весь состоял из дворца Баркидов. В городе было около двадцати тысяч жителей, не считая двух тысяч человек гарнизона. Человек, назначенный на должность «Тот-Кто-Над-Городом», был назначен не только для того, чтобы защищать стены, но и взыскивать непосредственно с граждан несколько монет, которые затем хранились в казнохранилище города. Поступление денег сулило должностному лицу дальнейшую карьеру.

Представь себе, дорогой читатель, с какими чувствами узнали о приближении Тайт Мосула жители города. Ведь известно было, что на уме у Тайта. Народу в этом уме доставалась военная сноровка и некоторое участие чтобы поставить Исиду над новым краем. И оттого люд этого места насыщался энергией отваги: тяготея от торговли, покоя и мира граждане с радостью доверялись доблести Тайт Мосула и небесного теперь отца – Гет Бел Ра Амона (Баркид). Тартессии, сплочённые у плодотворной сосновой шишки и черепа коня, уже именовали его «блестящим, как солнечный диск».

15

Знание.