Страница 24 из 34
Вновь став на колени у изголовья больного, я обтёр его личико будто пылавшим лоскутом и перекрестил им его, произнеся: «Блаженство Любви, Блаженство Мира, Блаженство Радости, Блаженство Бесстрашия да обнимут тебя». Я взял ручки мальчика и протёр его ладони, затем обтёр его тельце и ножки, заметив при этом, что огненный лоскут становится всё меньше и меньше, и после того, как я обтёр ступни ребёнка, огонь окончательно растаял в моей руке. Окончив свою работу, я встал с коленей.
Иллофиллион осторожно закрыл кроватку мальчика лёгкой кисеёй и, повернувшись к матери, сказал:
– Почему ты так удивлена, мой милый друг Ариадна, моим появлением? Разве я не обещал тебе, что приеду? Разве ты забыла, что я обещал тебе встречу, если ты выполнишь все условия, которые я тебе поставил, не как иго и бремя, а как радость, видя в них защиту тебе и твоему сыну? Ты выполнила всё, даже плакать было перестала, вспомнив об этом милом занятии только в самое последнее время.
Иллофиллион ласково улыбался, и в глазах его поблёскивали те юмористические искорки, которые были мне так хорошо знакомы. Ариадна всё ещё стояла будто в столбняке, очевидно, считая появление Иллофиллиона в её доме величайшим чудом из чудес, объяснения которому она не находила.
– Полно, друг, приди в себя. Нет чудес на свете, есть только ступени знания и ступени духовного развития человека. Чем выше в нём любовь, тем дальше он видит и тем ближе ощущает свою тесную связь с людьми и их путями. Когда ты впервые увидела меня, ты так же считала чудом нашу встречу. А между тем она была тогда, как и теперь, только результатом твоего созревшего духа, который мог тогда и может сейчас продвинуться на новую, высшую ступень духовного познания. Очнись и выслушай внимательно всё, что я тебе скажу.
Иллофиллион отвёл женщину от постели ребёнка, усадил её на стул в глубине комнаты, велел мне сесть рядом и сам сел на скамью.
– В эту минуту, дорогая сестра, ты стоишь на перекрёстке дорог. У каждого человека бывают минуты, когда он подходит вплотную к скрещивающемуся перед ним узлу дорог. Чем ниже развито сознание человека, тем этих дорог больше, тем иллюзорные краски ярче и сильнее увлекают его. И внимание его разбрасывается по многим путям, он не имеет сил выбрать себе те пути, по которым могло бы идти его высшее духовное «Я».
Когда начинается внутреннее раскрытие сердца человека, его желания перестают быть грубыми и многочисленными, он становится способным признать в другом важность и ценность его жизни. Дальше он думает уже о равенстве своём с окружающими, и число дорог всё уменьшается. Наконец, каждый человек – рано или поздно, тем или иным путём – приходит к перекрёстку четырёх дорог: жажды счастья, жажды радости, жажды славы, жажды знания. Но все огни на всех дорогах горят одним ярким и коротким словом: «Я». Здесь зарождается первое индивидуальное творчество человека, свойственное ему одному, переносящее его иногда в моменты гармонии, то есть вдохновения. Здесь изредка он слышит голос своего высшего «Я» и находит счастье в творчестве.
Дальнейший путь приводит каждого к перекрёстку трёх дорог: Счастье, Знание, Мудрость. К этому моменту каждого человека приводит самоотверженная любовь. Самой разнообразной может быть эта форма любви. Не важна форма, важен дух человека, поднявшийся на высоту самоотвержения и проявленный в его трудовых буднях. Будь то мать, отдающая все силы детям; герой, отдающий жизнь за Родину; деятель, посвятивший свои труды любимой Родине; врач или повар, швея или художник – всё это не имеет значения. Лишь суть порывов самоотверженного творчества сердца важна, ибо только она остаётся в записи вечного труда человека.
Продвигаясь дальше, человек видит уже две дороги: Счастье и Мудрость. И в самом конце пути всё, что он выработал, всё, что он вынес из горнила борьбы и мук его «Я», сливается в одно счастье знания: Мудрость.
Путь твоих страданий и трудов подвёл тебя сейчас к перекрёстку трёх дорог. Не думай, что кто-нибудь или что-нибудь извне может указать тебе, на которой из них горит Свет. Сами по себе все дороги темны. Их освещает только Свет в тебе. И этот Свет – не признак, по которому тебя избирают, но сила твоего сердца, раскрывающая тебе все двери. Дорога, на которую вступает каждый, имеет невидимую дверь, вводящую дух человека на высшую ступень, и видимые всем крушения его внешнего благополучия.
Что же говорит надпись над твоей дверью, чётко видимой мне и не видимой никому другому? Надпись над дверью, закрывающей вход на твою высшую дорогу, гласит: «Пройдена Голгофа, где стопы ног омыты кровью сердца. Входи в общение с людьми, ибо дух твой устойчив и энергия твоя созрела к общему труду, то есть к труду на общее благо».
Теперь в течение нескольких дней мальчик твой будет болен. Тебе придётся посвятить ему всё своё внимание. В уходе за ним изживётся твоя последняя заноза: страх за жизнь сына. В эти дни ты поймёшь, что какой-либо страх – это недостаточная верность Учителю. Будь спокойна, лекарств ребёнку не надо никаких. Он будет почти всё время спать. И что бы с ним ни происходило, даже если бы тебе казалось, что он выглядит как мёртвый, что он не дышит, помни одно: Учитель сказал, что сын твой будет жив. Пока ребёнок болен, ты меня не увидишь, но когда он поправится, я приду и сам поведу вас обоих в общую трапезную. Помни же, храни мир и будь бесстрашна, ибо от твоего состояния в значительной степени зависит урок, проходимый твоим сыном.
Перед тем как попрощаться с Ариадной, Иллофиллион велел мне пойти в ближайший душ и потом вернуться назад в её дом. Я был рад этому приказанию. Я изнывал от жары, а пот катился с меня струями. В душевой я увидел брата, поразившего меня тем, что он точно ждал меня. Он безмолвно взял мою одежду и подал мне свежую, так же как и чистые сандалии. Я только сейчас заметил, что мои сандалии, бывшие безукоризненно чистыми, когда я их надевал, стали серыми от пыли. Мне казалось, что я уже научился ходить, не поднимая ногами пыли; но, очевидно, с тяжестью на руках я ещё не умел ходить легко.
Когда я возвратился к домику Ариадны, она стояла в дверях и смотрела сияющими глазами на Иллофиллиона. Я никак не мог бы признать в этом молодом и очаровательном существе ту женщину, которой я принёс её больного сына, если бы Иллофиллион не стоял рядом с ней. Иллофиллион простился с Ариадной, взял меня под руку, и мы быстро зашагали по аллее.
– Надо торопиться, Лёвушка, сейчас мы пойдём прямо к Раданде, у него пробудем немного и вместе с ним отправимся в трапезную. Там я поговорю ещё с некоторыми братьями и сёстрами, а по окончании обеда помогу тебе разнести письма Франциска. Если успеем, доберёмся и до старца Старанды.
Идти рядом с Иллофиллионом было блаженством. Я и раньше замечал, что внешний вид его был всегда прекрасным, и катящихся струй пота, от которого я так страдал, я на нём никогда не видел. Но сегодня, в эту нестерпимую жару, когда, казалось, каждое дерево жжёт, а не посылает прохладу, от Иллофиллиона шла ко мне, точно от ручья, охлаждающая струя. Только я было приготовился спросить его об этом чародействе, как нам повстречался тот брат-подавальщик, который приходил за нами, приглашая нас в первый раз в трапезную Раданды.
– Отец настоятель послал меня к тебе, Учитель, спросить – не нужен ли я тебе? Не надо ли помочь друзьям твоим в чём-нибудь? Быть может, я могу заменить уехавшего слугу Яссу?
Я пристально смотрел на него, и снова для меня был сюрприз: прежнее трагическое выражение исчезло с его лица. Он улыбался ласково и радостно, точно волшебная палочка унесла всю печаль с его лица. Я протёр глаза, чем насмешил всё подмечавшего Иллофиллиона, и ещё раз убедился, что лицо брата-печальника стало весёлым лицом доброго человека.
– Спасибо, друг, что ты поспешил выполнить приказание отца настоятеля. Я и Лёвушка уже привели себя в полный порядок. Но вот о чём попрошу: зайди к нам в дом, оповести всех, чтобы прибрались и через двадцать минут собрались на крыльце. Скажи им, чтобы меня не ждали, но шли за тобой к настоятелю, где я буду их ждать.